тело

я приучаю своё тело не говорить без надобности. каждый день я занят этим крайне важным для меня делом. я слежу за своим телом. не только в том смысле, что я за ним ухаживаю (это обязательно, это уже привычка), – я слежу, как частный детектив, то есть сижу в кафе под открытым небом, напротив, прикрываясь только что купленной газетой, которую, конечно, совсем не читаю, – я смотрю поверх строчек на своё тело, которое знает, что я рядом, и видит меня, –и я мешаю, понятное дело. я не стараюсь быть невидимым, не растворяюсь в окружающих меня людях – нет. я просто всегда рядом, на расстоянии пяти метров, в неудобном шерстяном костюме, в мятой шляпе с зелёной лентой, в рыжих ботинках с круглыми носами. к моему указательному пальцу привязана тончайшая, но очень прочная стальная нить, которая сейчас лежит на земле (нельзя, чтобы другие люди натыкались на нитку или вовсе её порвали, хотя это, кажется, невозможно). другой конец этой нити обмотан вокруг правого запястья моего тела. если тело начинает забываться (то есть – забывать о том, что я совсем близко и смотрю только на него), я почти незаметно сгибаю палец, и по нитке бежит слабый, но вполне ощутимый сигнал, – тело вздрагивает, и лицо его сразу темнеет. тело понимает, что я, не прибегая к помощи слов, говорю ему – не болтай.

я хочу, чтобы тело научилось жить, опираясь только на несколько действий: поглощение пищи и воды, посещение туалета и здоровый сон на свежем воздухе. я уверен, что всё остальное не имеет никакого значения и для выживания совершенно не обязательно. тело меня боится и потому старается изо всех сил делать то, что я требую, а не то, что ему хочется. но иногда ему удаётся меня обмануть: это происходит во время сна (а я засыпаю вместе со своим телом, тут уже ничего не поделаешь, на сон мой контроль не распространяется – мне ведь тоже нужно отдыхать, тем более – я работаю куда больше, чем моё тело) – я сплю обычно очень крепко, от усталости (да и свежий воздух, всё-таки, – лучшее из всех возможных снотворных), а тело этим пользуется: оно, незаметно проснувшись, тихонечко разматывает нить на своём запястье и, пригнувшись, скрывается в зарослях лопуха. где оно бывает и что там делает, я не знаю, но несколько раз я просыпался в полном одиночестве, мокрый от росы и покрытый с ног до головы маленькими красными муравьями. я шёл домой, стараясь по пути не впасть в бешенство, дома варил себе кофе и, сидя на диване и наблюдая за тем, как остывает в чашке горький чёрный напиток, ждал. тело приходило чаще всего после трёх часов дня, измученное и вряд ли счастливое. стараясь не смотреть мне в глаза, оно садилось рядом на диван и привязывало к своей руке нить. а потом мы шли на кухню – «завтракать».

я наказал его только однажды, когда оно вернулось слишком поздно – почти в полночь, – двух-трёх минут не хватило до полночи. я был в ярости, понятное дело (я уже хотел идти его искать, но где?), – и, конечно, не смог сдержаться и, разбежавшись, толкнул его изо всех сил в солнечное сплетение. тело не заметило меня (оно было не в том состоянии, чтобы замечать хоть что-нибудь, кроме самого себя) и потому не успело сгруппироваться – и ударилось с размаху затылком о стену. крови было удивительно много, я не стал её убирать, и к утру все полы в квартире были украшены липкими красными следами. тело даже не собиралось приходить в себя. оно валялось у стены всю ночь, а потом и утро (а я ходил по квартире и злился одновременно на себя и на тело). мне стало немного страшно – а вдруг я убил его? – и я пошёл на кухню, набрал полный чайник ледяной воды и, вернувшись, стал поливать тело – сначала голову (в особенности лицо), потом грудь, живот, половые органы и колени. тело зашевелилось, когда вода в чайнике кончилась, застонало и перевернулось набок. две недели после экзекуции оно болело, лёжа на диване, накрытое парой старых одеял, а я сидел неподалёку в кресле и смотрел в окно.

когда тело выздоровело, я решил, что отныне наша нить станет для него ошейником, и где-то месяц я действительно использовал её в качестве ошейника: крепко обвязывал едва различимой стальной паутинкой непослушное горло и дёргал за неё куда чаще, чем требовалось. но потом я простил своё тело и перестал мучить: нитка вернулась на его правое запястье.

наверное, я, всё-таки, был слишком жесток. нет, я всё делал правильно, но, видимо, где-то пережал. потому что сегодня тело сбежало. и мне кажется, что оно уже не вернётся. я даже почти уверен в этом. но – чёрт возьми! – я же старался для нас обоих!

оно ударило меня! – наверняка изо всех своих сил – правым кулаком в переносицу, – так, что я ослеп примерно на десять минут. после оно обмотало нить вокруг моего горла и рвануло изо всех сил (я почти потерял сознание). нить не порвалась (она, скорей всего, вообще не рвётся), и тело просто отвязалось (как отвязывалось иногда ночами, пока я крепко спал, намучившись за день). я валялся, ослеплённый, на тротуаре, а оно шагало прочь (уверен, что с некоторой ленцой, неторопливо, упиваясь своей свободой и празднуя победу надо мной).

завтра я начну его искать. дело почти безнадёжное, но по-другому просто нельзя: я обязан его найти, и, думаю, у меня получится. город, конечно, громадный, спрятаться есть где. я не думаю, что оно догадается уехать куда-нибудь отсюда, за сотни километров, – оно ведь глупое, как собака. только вот мне без этой безмозглой псины никак нельзя: она без меня выживет, а я без неё – нет.

я оставил в голове только одну мысль (всё получится, и буквально завтра-послезавтра я найду своё тело в одном из дворов, – надеюсь, живым и здоровым) и с ней выхожу из дома – уже поздно, глаза слипаются, самое время удалиться в сон на несколько часов. я иду к зарослям лопуха. высоко в небе хрипло смеются надо мной белые птицы.