Зиг

Вот и ночь, что понятно, открыть глаза,
но не тут-то: откроешь, а там — подушка
с торчащей соломой, ответственной за
две дыры на лице. Это потому что
все предметы когда-то хотят, как мы,
больно ранить, но в сущности, по природе
неосознанно из неразумной тьмы
вырастает жестокость. Но в нашем роде
оправданья холеры не применить
к пистолетному выстрелу в кучерявый
череп. Виновата не иголка — нить,
поменявшая левый стежок на правый.
Виноват не ботинок и мазь, а щетка
над губой, обнажающей зубы: «Хайль!»
Логика прошлого не может четкой
быть. Чужая чумная даль
с белым домом Ремарка из-за колючей
с напряжением в бездну тысяч вольт
оставляла присущую им живучесть,
тем, кто с блеском измучил роль
заключенного. В лицах: евреи, Гетто
плюс ремарка: «Уходят». Второй концерт
Бухенвальда со скрипкой. Причастность это
приложенье к себе тех времен и черт,
тех же слез, пусть и с новой, но той же солью,
что впиталась в лохмотья и черствый хлеб,
испеченный в печи с той же страшной болью,
что и все они. Мировой вертеп.
Алигьери в гробу, если хоронили.
Застрелиться, что, собственно, произошло,
только толку? Убит... умирал... убили —
все одно, по сценарию: Стикс, весло,
барабанная дробь, историзм-Вергилий.
Я бы мог не писать, только в горле комом:
протолкнуть, что наружу, что внутрь, сжевать.
Это сон, озираюсь: все в норме — дома,
только колет подушка и жжет кровать...