Среда

Вторичность не делает меня рабом,
хотя и приходится горбом
приподнимать потолок и лбом
биться в чужие строки.
Окупится. Дайте мне под залог
хотя бы право на потолок,
и если я не издамся в срок,
назначьте другие сроки.

Непонимание бытия,
физики атома, чужого я,
секрета бедра движения
уже не щекочет ноздри.
Уткнувшись глазами в веки, лежать,
когда на тридцать миль кровать
вокруг теплеет, и вылезать
не хочется — слишком поздно,

до кухни годы, до ванной плыть.
Возьму со скидкой былую прыть:
в руках вся колода, но нечем крыть.
Играю сам с собой.
В каналах уж который век лед,
рыбак стоит у моста ворот;
как дань привычке рыба клюет
на выданный позывной.

Любовь в языке теряет корни,
давая отсылку к слову «помни»,
теряет объекты, как зубы дворник.
Ввалившиеся губы.
Я вешаю на стену свой протез,
сосед, заглянув, произносит «yes».
Хоть я не Пушкин, и он не Дантес,
но пистолет ему бы

в руки. В конверте меж страниц
готовый к атаке иглой шприц,
на случай, если играть блиц
придется, если не сбросит
моя половина, та, что за
с притворным страхом закрыв глаза,
атомную бомбу с криком «асса»
на ту, что меня против.

Пустое... Причина — ночь и среда;
сосед, уходя, повторил «да»
в согласьи, что есть на земле та,
кто вскинет ко мне руки.
В конверте письмо, до весны год,
кровать односпальна, рыбак пьет,
любовь отогреет, к утру рассветет,
забавная вещь — муки.