имя - любое

«
На-та-ли!
Когда я был молод, я думал о тебе каждую минуту. Теперь – еще чаще. В каждой юной красотке, уснувшей на моей щеке, искал что-то твое. Это ничего. Не смертельно. Вот только не лечится. Легкие свистят со страшной силой. Не пугайся, я просто уже пять лет забываю заглянуть в больницу. Здесь темно. Лампочка перегорела, окно не открывается еще со времен наполеоновских походов. Эта постель… она всегда была пуста без тебя. Как видишь, я перебрался на чердак. Соседи не жалуются пока. Вот живу. Женщин здесь было много, очень много, были даже совсем юные. Одна. Я тоже долго думал, может это педофилия, все-таки ей было только 15, но она была так похожа на тебя… так похожа. Я все вспомнил. Как мы были вместе. Как боялись. Ты и сейчас боишься ко мне прикоснуться, ведь так? До тебя вот уже более тридцати лет не дотрагивался любимый человек. Я сейчас понимаю, что по любви – это страшно. Вот я поцелую твою руку, и ты совсем по-заячьи вздрогнешь. Да. Наверно. Ты ведь тоже боролась с собой все эти годы, когда жила с ним. Впрочем, почему о тебе в прошедшем времени? Это я зря. О тебе надо в настоящем. Ты – настоящая, а я – бывший-прошлый. Это первое и последнее письмо тебе. Обещаю больше не докучать. Этот Париж. Он не отпускает меня ни на шаг. Держит за глотку. Если я сделаю шаг – задушит.
Странно. Вот только сейчас пришла в голову мысль, что тебя больше нет. А вдруг. Я же ничего о тебе не знаю, да и не виделись мы уже вон сколько времени. Тебе сейчас где-то пятьдесят два или три. Мне…я уже не знаю, сколько мне лет. Когда я думаю о тебе – семнадцать, а когда не думаю, то уже тридцать лет как умер.
Вот я сейчас допишу, а потом снова буду думать о тебе. Я, наверно самый старый из ныне живущих живых мертвецов. Хотя, черт его знает. Ты только прости. Может, сейчас мы простим и сможем отпустить друг друга. Хотя, вряд ли. Не лечится, вот и весь диагноз. Представляешь, я все еще люблю тебя. Ты наверно не поверишь. Так долго не бывает. Но я люблю. У меня на потолке-крыше есть большая щель. Я каждое утро и вечер смотрю в нее и вижу наше небо. Мы ведь всегда смотрели на небо в восемь утра и в одиннадцать вечера – до и после встречи. Почему-то всегда кажется, что ты тоже смотришь. Оно становится таким родным. Совсем российским. Невыспавшимся.
Сейчас ко мне придет внучка. Это девушка-сирота. Я оформил опекунство. Все как мы мечтали, помнишь? Она славная девушка. Она отправит письмо. Но только, когда я умру. Это будет лучшей гарантией того, что это письмо первое и последнее. Ну, не считая тех, что томятся под замком в письменном столе. Но они пусть останутся. Там все не так.
Я любил (так корректнее на момент прочтения) только тебя,
На-та-ли!

 Твой.
»
«Он умер. Как? Зачем? Я же не могу жить, когда он умер! Не жить вот тоже не могу. Господи Иисусе! А как же теперь небо? Без него. Я вот только неделю пролежала в комнате, не видя его, и теперь никогда не увижу то, наше, российско-советское небо! Как он … как он мог… вот так. Один, в своем Париже. Господи! … … …»

Она умрет не скоро. Просто жизнь потеряет ту единственную ниточку-веточку молодости. Первой и последней. А муж…он все знает, так что ж? наверно уже забыл.
Их рассудят внуки-правнуки, которые решатся отправить письма, запертые в столе.
25.07.2007