Карусель 1-190 pestis lustra 1997

Здесь ночь печальна и темна — снаружи в свет облачена,
Здесь дух ни низок, ни высок — здесь липких дней нарушен ток.
Здесь только ночи.
Над телом короля народа ночей колдуют хороводы.
Здесь ничего... А там — Луна. Всегда ни с кем, всегда одна...
Нормальных дней окончен срок, одна лишь ночь обнажена,
Одна лишь, пепельно-бледна, течёт как кровь на наш порок.
Et comme l’urine vers poitrine. Bien, впрямь пантера на порог.
Восьмисторонний восьмигранник горит в обугленном сознанье.
Но что ты всё-таки отдашь, чтобы покинуть свой этаж?
На ощупь — каменный и страшный. Восьми ветрам открыта башня.
Она пленила наши сны. И двери лифтов не видны.
Огни нигде не включены, везде погашены они...
Мы все пришли со стороны, мы заживо погребены.
Безумен ужас мой ночной. В этом письме...
Здесь речь пойдёт о чуме.
Пред самым поездом на рельсах мелькнёт фигура Парацельса.
Пусть ради жизни на Луне зажгутся лампы в вышине!
Пусть в этой мертвенной глуши рванутся лифты в тишине,
Реши и больше не греши, и выдержишь чуму в огне!
Зажгите люстры нипоком, колокола под потолком.
Холодный ветер поднимает пылинок огненные стаи.
В другой стране над головой в пролётах лестниц воет вой.
Большой восьмиугольный холл. Ты из какой двери пришёл?
Холодный пол в восьми углах таит тысячелетний страх.
В крестовых чёрных пауках...
Но, памятник! Восстань впотьмах! Если б ты мог отсрочить крах!
— Гибель и смерть.
— Гибель и гибель.
— Смерть и смерть.
— Всё в огонь!
Машина слова разбирает по камешку, словно играя.
В той башне, в том зале, в том сне ли — вращается Ось Карусели.
Великих терзало похмелье? Великие тоже болели.
— В самом деле?
И их оборвавшихся жизней кривая сверкает у самого чёрного края.
Очнёшься ли... Не понимаю.
В калейдоскопах холодная мгла. Я нашёл спрятанные зеркала.
... Трое негров равнодушно курят в лифте сигареты.
Волдыри на чёрной коже полыхают красным цветом.
— Это... Это что, симптомы конца света? Или стигматы бафомета...
О, люди погибели ради идей! И «скорые помощи» давят людей.
Но ты не бойся. Да-да, не бойся. Тюрьма, накройся...
Чума накрылась с головой. Спит со мной. Спит с тобой!
А что останется в конце... Чумная лапа на лице?
Когда распорют ночь сирены — тяжело дыша ты вырвешься из плена.
Но, полыхнув огнём геенны, машины давят непременно
Людей в оковах изо льда — не причиняя им вреда;
И только, обернувшись стоном, срывает ветер капюшоны
— Погребенье в вышине. Хохочут призраки в ночи.
Ты тоже призрак? Тогда тоже хохочи!
Когда огонь заставит тебя выбирать...
Когда вода в мученьях извергнет кровь...
Когда в эту кровь люди начнут плевать...
И так хохотать... Это может случиться вновь.
Погребенье в вышине, приставление в огне, всесожженье на Луне!
Сирены обернутся стоном — отбросят тени капюшоны.
И сквозь дремучие леса сорвутся души с колеса.
Во мраке жёлтых тополей мерцает свет от фонарей.
Где лавры древних королей? — Ушли на дно календарей.
Быть может, бешеные летучие мыши взорвут заснеженные пылью крыши.
Коль страшный замысел возник — не умирает ни на миг.
Исторгнув крик в ответ на блик, тебя зовёт во мглу двойник.
Вдруг появившись в зале, он приподымает капюшон.
Его ночь тоже здесь была, и жизнь когда-то здесь прошла.
Теперь снаружи злое время — бушуют смерчи эпидемий.
Не перечислить всех рогов богов заразных очагов.
Погибель всех земных оков, всех знаний, всех твоих врагов.
Лишь мёртвый свет кончины лет — здесь ни на что надежды нет.
Жизнь здесь возможна лишь внутри, и все померкли фонари.
Когда уйдёт двадцатый век, он мне в залог подарит снег.
Где капитаны эпидемий — во мгле — смеются надо всеми.
Вакалаклахонта во мгле.
А карусель, проклятая, хохочет, и всё поспешней обороты набирая
Всех в мире погубить, злодейка, хочет — малейших шансов вам не оставляя...
Лишь заражает, поражает, пожирает, убивает.
— Там чума? Там, дальше на лестницах — там чума?
— Да, любимая. Потому что чума бывает и в самых приятных снах.
Вакалаклахонта уже в огне. Вся Вакалаклахонта в огне!
Смежна и смежна. Огненна и огненна
В самом сердце здания — маленькая комната.
В ней три негра равнодушных курят сигареты. Pestis,
Волдыри на тёмной коже ожидают страшной мести.
Там, где люминесцентные лампы забвенья терзают наши призрачные отраженья.
Там чума... — Господи, тут везде чума! Погоди-ка... О, ты обнаружил такое...
До конца ваших дней не увидеть вам больше покоя.
Бактерия.
Коралловый аттол. В твоём окне бактерия! Не может....
Как-то не правильно всё это. Что же всё же
Я сделал! Эти плиты, камень, пол... И электричества в розетках больше нет...
Давно повсюду вырубился свет.
Паразит.
— 03. Умоляю, набери 03!
— Алло! Да, одну секундочку... Подождите пожалуйста.
...На что вы жалуетесь... Что вас беспокоит?
Трубочку не кладите пожалуйста. Сейчас я посмотрю...
Да, извините, у нас нет, закончились. — Что же всё-таки происходит! Пожалуйста, я горю!
Положение изменилось сразу же, вскоре после...
Короче, предельно истончилось. Мы встретимся возле...
Напротив вокзала ровно за пять минут до отхода поезда.
В биноклях устрашающих калибров разнокалиберные прелести в наколках.
Война — в войне она навек погибла. Но день в кошмарном сне принёс осколки.
Огни погасли. Ветер без огня... Страшнее ночи белый облик дня.
Всё это было в пятилетие чумы.
Правительство попряталось внутри. А все, кто не успел тогда — как мы, —
Ложились к закупоренной двери. Она вела в прорубленный гранит..
На ней было: «Опасно. Ход закрыт».
Повсюду геноцид, апартеид... Но наверху опасность не страшна.
Я раскопал — туда вёл тайный ход. Курила перед окнами луна.
Быть может, загнанный, там множился народ...
Рассчитывал царить, когда — хана. Все до единого погибнут там, снаружи...
Но сами просчитались. Ночь темна. Их мародёрский план не больно-то и к ним великодушен...
— И что?
— Ну — пьём.
— Ну что ж, тогда — до дна?
Гибельные слова о гибельных днях. О людях, замурованных в камнях:
...Осада длилась долго и упорно. Все мы стонали в давке при чуме.
Мы были вовсе не в своём уме... Но на Тридцать Четвёртом этаже
Не выключался свет уже. На Тридцать Третьем, Тридцать Пятом...
По ночам... Возможно, бесы кости жрали там.
Чума туда смогла проникнуть тоже. — Как, это всё на самом деле?
— Ой, тётя, ведь не даром... Быть не может!
— Не может, ну... А что? Была там карусель, и...
Сыграла шутку злая надпись на двери... Чума от них явилась, изнутри!
Врачи тогда нашли пенициллин. Фигуры в чёрных капюшонах у машин...
Сирены, госпитали, стены — зараза всё же отступила постепенно.
Лишь свет горит, вселяя страх, на самых верхних этажах.
Врачи тогда во дни прощанья друг другу дали обещанья:
— Гибели смерть.
— Гибели гибель.
— Смерти смерть.
— Погибели погибель.
Чума отстала от земли. А карусель они сожгли.
С тех давних пор никто туда не поднимался никогда.
О временах былой чумы напоминают лишь шумы
(на самых верхних этажах они звучат, тревожа прах
И иногда, во тьме ночной, по трубам рвутся к вам домой).
Давно забыты времена... Во тьме чума погребена.
Лишь я, исследователь бездн, туда по глупости полез.
Там было ветренно, темно... Я еле слез оттуда. Но...
Но страх окончен, хоть и грустно. Тот шум забыт, и в зале пусто.
— Теперь там свет...
 Forget!
 Your!
 Pestis!
 Lustra!

1997