Крик

...Подозреваю, что в далёком детстве этот – сегодня основательно потрёпанный – мужчина вполне заслуженно признавался среди слышавших его детей и взрослых настоящим, неподражаемым и непревзойдённым исполнителем артистического крика, нет, не подозреваю, а со всей уверенностью говорю: «Да, так оно и было!», ибо я и сам, будучи ребёнком, тоже частенько драл горло на все лады, готовился, стал быть, к тому, чтобы в один прекрасный день исполнить такой художественный рёв, который поверг бы всех вокруг в состояние – пусть и на короткое время – безропотной преданности мне одному, как высшей власти на земле (и может быть, на небе), нет, не преданности, нет, здесь другое – неуёмная артистичность детства жаждет признания своей неповторимости в форме всеобщего поклонения и трепетной любви, что, несомненно, сродни взаимоотношениям раба и господина в далёкой и, как мы теперь подозреваем, дикой древности, однако лично мне так и не удалось достичь в крике того совершенства, какого достиг этот – сегодня стареющий, а тогда ещё только начинающий жить – человек, крохотный мальчуган, оравший так виртуозно, что цепенели даже муравьи в ближайшей рощице, не говоря уже о людях и домашних животных, и вот стою я сегодня на центральной площади нашего города и смотрю, как седоватый мужчина в затрапезной одежонке кричит-надрывается из последних сил, но никто его не слышит, хотя на площади полно народу, и только один пацанёнок лет пяти - с печальными такими глазами - теребит кричащего за руку и участливо спрашивает: «Дядя, тебе очень плохо?», а дядя смотрит на него, сквозь него, в него и говорит: «Да какое тебе, собственно, дело?», и до меня доходит, что я вовсе не ребёнок... давно... непоправимо...