Она уличает меня и говорит...

 Она хочет знать почему я так делаю! Она уличает меня и говорит: - Смотри, как надо! Надо превращаться в точку под ветром, а потом исчезать совсем!
Смешная. Смешная маленькая девочка. Что ты можешь знать обо мне?
Что ты знаешь сама?
Сладкую слюну? Скольжение языка по языку? Волны желания?
Банальщина. Как и все, что ты пишешь об этом.

 Что ты знаешь о я р о с т и?
О той ярости, когда пересыхает во рту от жгучего желания убить себя. Когда ходишь осторожно и неподвижно, чтобы звон, наполняющий тебя, не разорвал глазные яблоки и сонную артерию.
 Это ты знаешь, девочка?
Когда звуки, огни, машины, полутемные клубы, танцующие тела –
Весь этот шевелящийся клубок ночного города, встает комом в горле, и кто-то, совсем нежный, совсем один в тебе, начинает задыхаться и кричит, кричит, кричит!
Вот тогда.
 Именно тогда я беру одну из тех, что постоянно на ком-то виснет, Везу ее к себе, раздеваю…
 И насилую. – cебя насилую.
Ее присутствием, ее животной страстью, ее невидящими глазами, ее невыносимыми воплями распаленной самки.
 Ее тело, горячее, влажное, бешено-бесстыдное, становится большим – больше комнаты, больше высоты дома, больше площади, ночной, пустой и белесой от рекламных щитов и фонарей…
 А потом, свернувшись в тонкую металлическую пружинку, я слушаю ее дыхание в темноте…
Она, словно большое спящее насекомое, завернутое в простыни, издает едва различимые звуки. И металлическая пружинка во мне рвет кожу от п а н и к и и
у ж а с а!
 Закусив губы я жду когда можно закричать: - Уходи, исчезни, оставь меня! Не надо! Ни телефонов, ни слов, ни имени… только уходи, быстрее уходи!
И она уходит. Теплая со сна, не понимающая ничего и обиженная.
Только тогда, когда простыни брезгливо брошены в угол, когда настежь балкон и потоки утреннего солнца, с такой безграничной чистотой, наполняют комнату… только тогда я начинаю уметь дышать, уметь видеть и чувствовать.
Яростный звон меркнет, пальцы перестают дрожать, я смотрю в зеркало.
 Ночь оставила белый поцелуй на виске и легла под глазами. Взгляд мой спокоен. Тот, кто бесконечно один и нежен – уже не кричит, уже не задыхается,
уже умер во мне.