Поэтесса и Медведь. Не эротика, но басня

Однажды, в меру взбалмошной особе,
На день рожденья поднесли ружьё.
С намёком, словно гордой Пенелопе,
Которую замучило жульё.

Красивая – имела, вроде, мужа
(Но он всегда в командировках был),
В её душе, понятно дело, стужа,
Бороться с ней ей не хватало сил.

Поклонники, любовники, фанаты
(Она стихи любила сочинять),
Любви прелаты, но скорей, пилаты,
Вокруг кружились, чтоб не дать, а взять.

Особа наша, вмиг ружьём пленившись,
Мгновенно на охоту собралась –
Не разузнав чего, не помолившись,
Медведя (сразу!) завалить взялась.

Компанию вздыхателей собрала
(Охотников совсем другой рук`и),
Искать берлогу по чащобам стала,
Упорствуя и дёргая курки.

На третий день, в полуденном привале,
Её Топтыгин сам нашёл в кустах –
Она там разлеглась на сеновале
И пребывала в дрёме, то есть, в снах…

Едва узрев – пленился косолапый
(Красавицею вздорной был сражён),
Забыв малину, скрёб затылок лапой
И всё вникал, что явь тут, а где сон.

Она была сверхсладостным виденьем
(Не только для блудливых егерей),
Медведица, косматым приведеньем,
Припомнилась ему, в сравненье с ней.

Пока пыхтел – "охотница" проснулась,
А перед нею – сам виновник дня,
Ружьё схватила, выстрел… промахнулась!
И… в обморок… от грома и огня.

Михалыч, наложив от страха тоже,
Рванул через кусты и был таков:
Бежал, потел, но всё мороз по коже,
От памяти зрачков её стволов.

Она же, как во сне, едва очнулась,
Домой рванула, к мужу, что есть ног.
Спаслась, считая – к чуду прикоснулась,
Вдруг, осознав, что в чуде – тоже Бог.

Бывают в жизни встречи и покруче
(Любовь и зло соседствуют всегда),
Желанья наши делают нас лучше,
Но лучшее… хорошему – беда!