Прощание с Питером

Боже мой, как давно это было.
Я уже не помню, как сон пролетело.
Мы ночами белыми плыли.
Радовались, что в январе потеплело.

Лужи – по любой погоде,
А я ворчал, что в городе слякоть
Стужи, хотелось жестокой стужи,
А теперь все оттаяло, и хочется плакать.

А теперь, захваченный другими мирами,
Голос мой все тише и тише.
Но хочется иными вечерами
покурить сигару, как тогда – на крыше.

Учудить такое, чтоб потом стыдно вспомнить.
Наплевать на пункты любого устава.
Но глядят на меня глаза на картоне.
Ни юность, ни зрелость, ни старость – усталость.

И все тише, тише звуки снаружи.
А я все жду – ни проплывет ли в окне, скажем, айсберг.
Люди кутаются в шубы и кожи,
Им наплевать, кто такой Вильгельм Кайзер.

Триста лет дразнили Европой.
Триста лет – хорошо, что напрасно.
Ну, какие там Пенелопы?
И так, по-моему, все прозрачно и ясно.

Нарядили город майскою шлюхою –
Генри Миллер – не говори о Париже!
Я – плебей, я кокаина не нюхаю,
И парижей никогда не увижу.

Мне бы тихо пройтись переулками
Хоть Васильевского, хоть Петроградской.
Без рекламы с пивом да булками
И прочей бижутерии ****ской.

Ну, разошлись, так порою бывает.
Вам – налево, мне – к Озеркам, до свидания.
Но все копится, не забывается
Для минуты печали, отчаянья.

А что было бы? Да что бы было!
Расставание в час чайной ложкой.
И часы по темечку были бы,
Но помедленнее, понемножку.


Вам так надо? Мне это не надо.
Что ж, разбиться на две половинки?
А ограду Летнего сада
я увижу и на картинке.

Полюбуюсь и повздыхаю:
- Ах, вот здесь я гулял когда-то.
Пил портвейн, пиво пил на Канавке.
Только вам что за дело, ребята?

Я уже не такой, вы другие.
Время бьет нас копытами в темя.
Мы – родные, почти, но – чужие.
Перед нами, за нами – лишь время.

Перед нами, за нами – лишь годы
И ограда Летнего сада.
Пусть плывут по Неве теплоходы.
Только мне это больше не надо…