Скатившись вниз с Парнасской горки...

     Авторское  самоуправство мысли подсказывает, что существующие каноны поэтического речетворения напоминают восторженное разглядывание обратной стороны ковра. В противовес этому представленные ниже тексты характеризуются имитацией речевых стандартов с помощью неоправданного оскопления языка при том, что и сам экзекутор испытывает уникальное к тому отвращение. Вот почему авторская ирония проявляется в переходе с одного регистра на другой, что и является визитной карточкой современности при условии  эстетического баланса стиха. В то же время автор осознает, что поэзия – не развлечение, не сфера искусства, а высшая форма речи, ускоритель сознания, т.к. в ней и только в ней обнаруживаются новые соотношения между лексическими единицами и понятиями, ими отображаемыми.
                *
     И какую-такую эпитимью наложить на нераскаявшегося графомана? Заставить его по-тихому втереться в повествование, замутить языковый формат, нарушая привычную ПэТэУшную лексику с морфологией, либо надыбать новые распонятки? Но тогда такого графомана придется причислить к лику необрезанных post-модернистов.
А куда девать низкопробную броваду по поводу самоценности целительной природы его бунтарей духа Офелии Филипповны и Яго Узала, одухотворённых своими мутными страстями на фоне и(зб/сп)итого романтизма?
   При этом хочется отметить, что абсурд, при всем при том не имеет ничего общего с бессмыслицей, т.к. она по определению одновременно и не истинна и не ложна, а абсурд все-таки несет явный смысл, хотя в своей противоречивости при усвоении доказательства путем reductio ad absurdum («приведения к самому себе») и является ложным.
   И в какой бомжатник, шепните, пожалуйста, вслух на мобилу, поместить Евгения Ильича Рахметова, стремящегося разбрасывать по сторонам каменья неправильной формы, выстраивая логичность Мироздания, отмечая негативные тенденции публики, читающей философские пассажи, как антиутопические?
Короче, авторские потуги на элитарность всего-навсего оказываются банальной чепухой, которая заставляет, – причем только его одного! – задуматься и, как ни странно, навсегда, дабы не способствовать более утверждению новых нетрадиционных форм, испытывая при этом очевидный разрыв с вяло текущим эмпиризмом схожих с ним авторов в досетевую эпоху.
   Здравствующего и поныне автора по-человечески жаль, даже несмотря на то, что цирковые врачи, специализирующиеся на клоунах, настойчиво боролись за его жизнь, вытаскивая из его желудка ровно три неравные половины груши, которые он скушал.
 
  – Дама, что надо?
– Да, мачту – на дом!
   
   Iисусъ изрек:
– Наш Петр гол.
Об стол апостола, об стол!

   Апрель пасхальный грянул раньше мая
и дабы время всуе не терять,
чтобы апостолам в нужде не ждать трамвая,
не лучше ли с Фомой в очко сыграть?

     В колодец плюнув, что поймаешь ты?
Лишь отражение своей мечты.

   В лунную ночь, морозную ночь
сивую лошадь послушать не прочь:
коль у аптеки фонарь за углом,
выйди на улицу с пыльным мешком!

   Вдоль катка катится конь,
ты коньки его не тронь!
Говорят, спесив чуток,
да, попал, вот, под каток.

   Взявши на нос по бутылке,
пей, гуляй и жуй опилки,
Бога ради, не спеши –
режь ушами камыши!

   Говорили, что нельзя
съесть закрытого ферзя.
Я отгрыз кусочек слева:
оказалась – королева!

       Безгласым быть я как-то не привык:
мне речь дана не для обогащенья,
коль загрущу, тогда возьму ремень я
и удавлюсь, чтоб показать язык!..

   Был начальником мелкий повеса,
предавался делам с интересом:
иногда налегке
дев качал в гамаке,
различая их только по весу!

   В Петропавловке пять декабристов
раздобыли бензина канистру,
но один вертухай
им сказал: "Не пахряй!
Ваше дело – вне всякого смысла!"

   Все конечно, а лучшая жизнь – впереди,
входит мудрость со скрипом ржавеющих петель,
вырываясь глаголом, звучащим как:
– Гос-поди!
Дай дожить без любви мне на этом свете!

   Горжусь, что я без всяких правил
толпу нулей бежать возглавил.

   Дачным поездом ехали Вы, Мы, Ты,
восхищаясь, что кошечки вымыты,
но большая сосна
повалилась со сна,
оказались окошечки выбиты!

   Добро иль зло – я не ущучил,
творя стихи, махрой пахучи.
Коли от них желанья глючат,
то мыслеформы только бучат!

   Жил в Париже один паренёк,
у него был простуженный бок.
Для кобылы за сеном
он нырял часто в Сену:
парижопский один паренёк!

   Жил на свете один путешественник:
ожидал он Мессии пришествие,
но, присев на шесток,
шестерёнку увлек
шестерить пахану в Поднебесную!

   Из Чернигова ехала дева с котом
и вручила его поэтессе Барто:
она водку пила,
ела перепела
и вернулась в Чернигов скотом!

   Как-то мастер доски из Нацрата
на халяву советовал брату:
«Не пили горбыли,
а народ возлюби!», -
но прибит был к доске «… из Нацрата».

  Кот слепой, не дойдя до помойки,
жалобно мяу свое глотает:
запах гнили довольно стойкий,
в марте слабей, чем в начале мая.

   Местечковые скрипки строгали Шопена,
шепелявый суфлер напевал мою роль,
в ступе воду месили: каблук и полено,
и венец окаймлял не портрет, а пароль.

    Нарисую круглый ноль,
это – как бы моя боль,
вам оставлю жирный крест,
снизу – палец, сбоку – перст;
только завтра поутру
я их попросту сотру!

     Пассажир из не столь отдаленных мест
все брюзжал:«Homo homini - lupus est!»
ПИсал он, пИсал и даже писАл,
(анурезом, похоже, он в детстве страдал),
ибо был пассажир не из наших мест!

     Постыдно соскользнуть со стульчака,
а также писать мимо писсуара,
постыдно не иметь такого дара,
чтобы присвоить рубль из общака!

     Разведу руками, прыгнув с корабля,
разве дураками станем скоро, бля?
У роддома громко плачут лесбиянки,
урод дома с крыши смотрит в лес Бианки.

    Вымыты волосики, тоненькая талия,
«Вы, мы, ты …  – не сходится! – Удивилась.  – Та ли я?
Кит + ель – суть разные,  хоть в душе – товарищи …»
– Китель наспех перешит, вот и в нем товар ищи!

   Сомненья были, есть и остаются,
толпа ревет:
«Распни!», но вяжет лыко,
а Цезарь Назаретский, горемыка,
в поту кровинку обронил на блюдце.   


   ГРОМ МОРГ потряс, КЛОП ПОЛК привел,
Чтоб ВОРОН НОРОВ показал.
На брюки КЛЕШ ушел весь ШЕЛК,
Я в ЛАЗ пролез и вышел в ЗАЛ.

     Если б я бы родился непальцем,
просчитал бы тогда бы не пальцем,
а рукою своей до семи-то
всех умнющих как утки семитов!

     Карабкаясь на пъедестал,
я до вершины не достал:
который год сижу внутри,
гвоздем рисуя цифру три.

    Коль бабы спорят горячо,
подставь одной свое плечо,
она ж, ценя твое добро
без страха обнажит бедро…

     Мечта и мачта,
слюна слона,
не так удачна
и не видна,
и рок, как рокот,
и рак, как лак,
под строчный топот
сбивает fuck.

     Мы встретились, как Шарик и как Мурка
и разошлись, как в луже два окурка.

     Нет у тебя прекрасных длинных ножек,
зато есть длинный ножик у меня!

    Ну, что за грудь у юной Нюшки:
под платье всунуты подушки.

     Подкатил в «Запорожце»
прямо к Спасским Воротам,
то ли в Кремль не впускают,
то ли он с поворотом?

    Почему так, кто ответит:
"Дело было на рассвете.
Митя с Петей шли на митинг,
Петя с Митей шли на петтинг?"

    Рай с милым в шалаше. Как часто под венец
бегут влюбленные, забыв про все на свете.
Но не для этого повесился отец,
чтобы на нем раскачивались дети.

    Сниму трусы, хоть ей нельзя сегодня,
как поступить, скажите благородно?

   Сняв бусы, не считай себя раздетой,
считать – считается плохой приметой.

     Существует ли право на скидку с постели,
если в ней без любви никого не имели?

    Тонут в пустыне два толстых нуля,
ноги увязли, песок – не земля,
встретив восьмерку, от зависти мрут:
–  Ноль на нуле? Да в такую жару!..

    Упавшему в колодец в темноте,
давать советы - словно жить во сне.
Запомни, друг, Орфей в трубу трубил,
а вылез из колодца – и простыл.

    Хочу твое большое тело,
вот только ZIPPER мой заело…

    Чтоб не задело
доскою за дело,
смейтесь почаще,
гуляя по чаще!

    Я в душу плюнул, но не долетело,
скорее обнажай, подруга, тело!

   Я глажу и гляжу,
а ты лежишь и лижешь…