еще

Я рисую твое лицо.
И так целый день.
И так целую ночь.
Хочется говорить.
Но. Телефон молчит.
Все спят.
Все ждут завтра.
А я – рисую твое лицо.
Каждую минуту.
Узнаю тебя все больше.
Скоро ты начнешь дышать.
Говорить слова.
Видеть сны.
Тогда мы уйдем.
Я нарисую нам дорогу.
Я рисую твое лицо –
И так целый день.
И так целую ночь.







Это случилось после смерти. После смерти моих движений – в стороны. Я больше не шатаюсь.
Я стою. Идти пока не могу.
Пока ещё миллион вопросов – где-то там. Надо мной – гулом. Отпускать?
Мне всегда было трудно отпускать.
Но. Сейчас я отпускаю.
История отшлифованных слов – и медленных вдохов. Учись заново дышать.
Осознавал ли я когда-нибудь себя ошибкой? Сторонился ли я себя?
Сторонился – все, что мне было предложено – непослушное, хрупкое женское. И мне. Мне предстояло жить – в том месте – где меня оставили.
Я не думаю, что я сам туда пришел.
Оставили – и закрыли дверь – надеясь, что я не выберусь из этой темноты.
Надеясь, что я ничего не разгляжу.
Первое, что я увидел – тонкие ладони с линиями жизни. Линий было много – они перерезали друг друга.
Окольцовывали. Вычеркивали – избегали. Они менялись – изгибаясь под лучами света. Переламывались.
Я всматривался в них.
Ещё были тонкие запястья – с голубыми полосами вен – внутри меня пульсировала кровь. Когда мне прокалывали палец – она разливалась и заполняла собой все белое пространство больницы.
Я всегда боялся прокалывать палец. Я испытывал дикий ужас в момент, когда это должно вот, вот произойти. Я замирал – и слышал только истеричные удары сердца. Я белел. Я закрывал глаза – я ненавидел боль. Я ненавидел врачей.

Маленькие ступни – в рассеянном свете мира.
А мир? Мир с воздухом слов – слов из горла – из книг. Голосом. Дорогами – прочерками. Списками. Чем-то сухим и затертым. Замша.

Первый класс – в списках тех – кто ходит с бантами. И на мне бант – я не знал для чего это все – было не уютно – было страшно – было тесно.
И не удобно. Чувство неудобства долго преследовало меня – что-то давило на грудь – что-то срывалось с петель.
И я. Первая моя пьянка – от взрослости. Да. Созрел. Да. Напился. Да – расшатался и грязный сидел на торце дома – меня рвало – я спасался мыслями что больше никогда.
Это никогда длится до сих пор.
Миллион раз – как и все – я задавал себе вопрос – почему? Почему? – Спрашивал я себя и сбривал волосы.
Моя злость – это разбитые ладони и песок – в который я всматривался.
Почему? – Это тогда, когда на меня спорили – поставив ящик пива что я парень. А я, оказывается НЕ.
Да что там говорить о стрессах – пришла боль. Накрывающая тяжелой, белой материей – меня рвало – как в день моей первой и последней пьянки. Рвало от того, что я женщина – рвало, скручивало – вместе с суставами и сознанием. Я слышал хруст своих костей. Спазмы судорогой по всему тело – я обжигался болью. Я звенел в ней – я был глух и слеп – только боль. Много боли. Я плакал. Я выл. Я тихо матерился – я заклинал её всеми богами и чертями оставить меня – я растворял её в горячей воде – она утихала. Моя боль наслаждалась своей властью. Всегда.
У меня тряслись руки – когда вязкие капли оставались на кафеле. Я ненавидел себя и спрашивал – зачем мне все? Зачем во мне зреет женская яйцеклетка а потом, разрушая мое сознание – выходит из меня.
Я смотрел на себя со стороны – темный слепок человеческого тела. Слишком тонкого – слишком хрупкого. Человеческое тело, которое спит – спит, не развиваясь…Да. Я не рос – мои бедра не наливались – плечи не становились округлыми. Я просто усыпил свое тело – что бы дать себе времени понять, кто я.
 Затем – белый, как смерть, я шатался по улицам – вглядываясь в лица. И не поверите – я видел одно зло. Я видел миллион лиц и всегда думал – есть ли такие как я? Да. Есть. Я чувствовал что есть…что они среди этих лиц – возможно победившие – возможно постаревшие – и смирившиеся…есть. Я искал глазами своих – но. Везде были чужие люди с набитыми суками – совершенно глухие к тому, что было вокруг – совершенно слепые к тому, что было впереди. Одна злость и язвительные выкрики. Гермафродит…гей…оно…Сколько слов – все всё знают. Браво.

Усмешки глаз – и губ. И даже той, что я любил – она расплывалась в идиотской улыбке и трогала мои соски. Она любила меня как женщину. Как свою женщину – шептала мне о любви – целовала мои похотливые желания – касаясь языком.
В подъезде. На девятом этаже.

Я лесбиянка. Лесбиянка – взяв листок – я начал это писать – ведь я должен к этому привыкнуть. Я должен это прочувствовать. Лесбиянка – лесбиянка – лесбиянка…
Что было дальше? Дальше срывы и упреки – и лесбийская тусовка – где девочки звали меня бучем и трогали кончиком языка – по шее – по спине – по ступням. Я лежал с закрытыми глазами и слушал себя – но. Все молчало. Все молчало.
Я имел и всматривался в лица – веки мелко вздрагивали…губы мелко дрожали…кривясь в подобие улыбки. Я ненавидел их – всю эту дешевостъ клетчатых юбок и колец. На большом.
Я смеялся – я ненавидел их. Я сторонился их. Я наблюдал за ними – что бы видеть что-то свое. Я бродил среди них – я бредил среди них – я возбуждался, я морщился – я видел редкие вспышки красоты и подлинности в бесконечной серости пьяных лиц. Все было фальшиво. Все было слишком далеко от меня…

Она была подо мной – на мне. Все это было игрой – я изучал себя – отдаюсь – значит женщина? Значит женщина – или кто?
Потом, она приручила меня – я стал ручной и визгливый от радости её вида. Я ходил за ней как привязанный – она трепала мои короткие волосы и целовала меня в щеки.
Она видела мою кровь – пробовала на вкус. Я сидел, сжавшись в углу и жалил себя мыслями.
Обнимала, готовила мне поесть – спала рядом.
Зачем-то пыталась выщипать мне брови. Она была младше меня – налитая упругим телом – с белой, мягкой грудью, пахнущая молоком – с яркой помадой и темным, густым, вьющимся волосом…который я любил расчесывать. Она собирала ерунду – ей были интересны пьянки – сплетни – дворовые девки и дешёвая косметика с дешёвыми сигаретами. Ещё – ей легко давались языки – она все глотала – читая без разбора – окончательно путаясь.
Я очень долго молчал – слушал её.
 Приезды на такси, неожиданные звонки. Неожиданные её пьянки – срывы.
Ещё. Частые удары по моему лицу – ей нравилось, что я не отвечаю. Она издевалась – сначала скрывая свое удовольствие – а затем все ярче его показывая. Мягкие руки точными движениями били меня по лицу – как будто отчитывали ритмы – или пытались что-то расколоть. Удар. Ещё. Ещё.
Мои параллельные девочки – её истерики. Её девочки – моя злость, которая перекрывала все – включая дыхание. Все это завертелось в не мысленный узел – который я начал рубить, ответив ей на миллионный удар.
Она не верила в то, что я её ударю…
Мы расстались – с дикими коликами и моей утопией полугодичной.
У меня появились друзья. Без лишних вопросов.
Х. очень любит меня – жмурится и говорит что я мальчишка – говорит обо мне в мужском роде – рассказывает о медицине. Она урод – у неё короткое тело, обросшее целлюлитом – иногда она сбривает волосы на голове под ноль – на лице у неё щетина. Большие очки и давно поставленный диагноз – шизофрения. Здесь у неё никого нет – родители в другом городе – она одна. Мы часто гуляем вместе – таких два урода…таких два человека – со стертым полом, с пошарканной жизнью – с затуманенными глазами. Она лечит меня – я лечу её. Мы бережно ставим друг друга на ноги – мы танцуем и отдаемся свободе – толпа вокруг нас крутит пальцем у виска – улыбается, скалится. А нам все равно – мы ездим в аэропорт и сидим там часами – наблюдая как самолеты вспыхивают в небо – пропадают там.
Очень много слов – в поддержку – очень много фактов… ночные разговоры – я читаю ей стихи – она смеется и зовет меня Богом – я улыбаюсь. Я люблю её – мне все равно какой она имеет вид – мне все равно – она что-то заглатывающее и в то же время слишком кроткое – она что-то страшное и беззащитное – она близнецы. Раздвоенность – потеря. Исчезновение – и внезапное появление. Мы всегда ходим вдвоем – она упивается мной – я упиваюсь ей – я показываю ей мир – её глаза блестят. Я понимаю, что мы бесконечно близки – что мы бесконечно далеки. Она чувствует меня – они видит меня за километр – она предсказывает мое будущее – я рассказываю ей о прошлом – она не любит моих женщин – просто ненавидит их, я смеюсь…а позже понимаю, как она была права.
М. иногда смотрит на меня напугано – иногда с долей превосходства. Она земная – большая – с кучей бытовых проблем и светлых мыслей – работать и жить. И строить свою жизнь по земному подобию. Я слушаю её – она приземляет меня – просто прибивает к земле. Их разговоры с Х.
Часто мы бываем втроем – М. – контраст – человек, который считает нас сумасшедшими. Но. Очень любит и жалеет по своему.
Она слушает нас и не понимает большинство слов.
Наша с ней связь – короткие поцелуи – быстрые движения под…Все чуть не перечеркнулось. Мы вовремя остановились и стали просто друзьями.
Без лишних вопросов.
С лишними разговорами за спиной.
В один миг у меня не стало их двоих - я сам сказал нет – в глаза. Просто потому, что ракурсы выдали обратные стороны.
Дальше я пошел один – по улицам.
Со мной была И. – неожиданно появившаяся и – как луч в небе, покрытом серыми тучами.
Она научила меня терпению. Будто окунулся в глубокую сильную воду – которая смысла все лишние – все чужеродное. И. Наши с ней ночи – они были практически ничем, по сравнению с нашим единством – в каждом выдохе слов.
Я пил её и не мог остановится – мне жадно хотелось её слов. Её знаний – её чистоты.
Она – с величественной походкой победительницы. Она? Она кошка – хищница, лишь на время отдающаяся рукам – она человек – который показал мне на небо – и я впервые за долгое время вспомнил – что там есть солнце.
Я был свободен с ней. Я знал тогда это длинное слово – транссексуал. Я перечитывал его. Каждую букву – пытаясь прочувствовать.
Я знал это слово – я читал списки прошедших и списки живущих в этом – их слова – про их жизнь.
Их слезы. Их победы.
Интерес – затем – куча параллелей – сравнений. Воспоминаний.
Вот я показываю в экран и вскрикиваю – я женюсь на ней когда вырасту – я показываю пальцем на певицу.
Мама смеётся – она не отучает меня от этих странных слов – наверное, она уверена, что это все пройдет.
Иногда я ненавидел весь мир. Я сидел – в углах и ждал изменений. Мне снились сны – что моя кожа расходится по швам и я другой – я скидываю оболочку и…
Мама видит, как я в аптеке покупаю эластичный бинт – что бы стягивать грудь.
Я вычитал это в Интернете.
Я вру ей.
Потом стягиваю грудь.
Очень неудобно – очень трудно дышать – зато я улыбаюсь своему отражению в зеркале – мне нравится – что у меня нет груди – получилось что-то наподобие слегка подкаченной грудной мышцы – практически мужской торс.
Я проходил так день.
Больше я так не делал – дальше были пробы с майками – но, мне все мешало. Мешало ещё больше дышать.
Потом я начал брить лицо – я брил его. Я не знал, зачем я это делаю – просто появилась потребность. Я брил его каждый день в течение неделю – с утра. Иногда вечером.
Кожа начала шелушится, а щетина, естественно не появлялась. Я бросил это занятие – хотя позывы возвратить его всегда были.
Мне хотелось вставать и не думать о том – что я женщина. Мне хотелось всегда одевать рубашку – брить лицо и идти на любимую работу – с прямой спиной – не сутулясь – пряча грудь. Мысли глотали все часы – все ночи.
Я ворочался. Я не мог заснуть – я не мог ничего.
Я злился на всех, кто принимал меня за женщину – я злился на мать за то, что в детстве она на все закрывала глаза.
Я не знал тогда, что я родился девочкой. Я не думал об этом.
Я не думал о том, что я женщина – со мной спорили. Мама пыталась отучить меня в детстве от слов – я пошел, я встал. Я сел…Пыталась – своими подшучиваниями и легкими разговорами. Это были даже не попытки…
Не отучила.
Я замкнулся на какое-то время. Просто молчал.
Были попытки стать женщиной – я пытался подстроится под свой пол. Все перечеркнулось на ровном месте – не было толчка. Я не знаю точно, в какой момент я свернул. Я ведь уже не был ребёнком – были попытки связи с мужчиной – и все это было игрой. Я будто не жил – я старался жить – я смотрел на себя со стороны.
Мне было тесно – что-то внутри нарастало и требовало выхода – толкало меня.
Я не смог переспать с мужчиной. Я не смог быть женщиной. Я путался – я все больше замыкался. Я все больше злился.
Потом я начал требовать информаций – от себя. От всего, от чего можно. Я очень много перечитал – я очень многое вспомнил – опять же сопоставил и успокоился.
Я понял – что это не конец света – что это – можно исправить.
И все равно – я не добирал. Я боялся за мать – за себя – ведь сейчас я один – и кто будет со мной? Что будет со мной? Что будет дальше – каким стану я? А смогу ли я это перенести чисто физически?...

А что я вообще могу? Что? Что могут мои тонкие руки – мои ломанные движения. Мои слова – что. Кто мне ответить – что мне ответит. Почему все так – где причины – где они.
Что со мной. Мама хотела мальчика – но.
А что хотел я?
Информация то давала мне возможность спокойно дышать – то, наоборот убивала меня – я верил и не верил. Я боялся.

Моя школа – моя война. Это поле битвы с нежеланием знать законов физики – строения инфузорий туфелек и всего – того, что мне говорили. За исключением литературы.
Цифры угнетали меня – почему так и никак иначе. Получаем результат. Отнимает чуть жизни – и что дальше. Что дальше? Школа – с наличием матерых лесбиянок – где я свой. Я почти – родня. Позже – я враг – я изгой.
Учителя – шепчутся об. Наших письмах – моих письмах.
Купленный аттестат. Новая война – я устаю. От себя – от своих слов. Своих хождений. Я бьюсь в институте, куда меня засунули родители, особо не интересуясь, что и как. Там я злой и бритый. Обжигаю губы кофе – и ненавижу. Это – продолжение школы – на мне пиджак и брюки – крест в ухе и язва. В каждом выдохе – в полусловах. Я кидаюсь на всех людей – я зачеркиваю себя – я ухожу от туда – дальше. Я прогуливаю.
Забираю документы.
Мои родители. Что они? Мамины короткие фразы по поводу моего внешнего вида – она от чего-то СЕЙЧАС перестала улыбаться – так снисходительно – как в детстве. Ужас в глазах.
Я сменю пол./
Для меня ты все равно останешься дочерью./
Такое ощущение, что она просто не поверила – ответила первое, что возникло в голове. Я посмотрел на неё и понял – она меня не видит. И не слышит.
Отец – который иногда говорит мне что я баба – и злится, от того, что явно – это не так. Я говорю ему – ты ничего не поймешь. Разворачиваюсь и ухожу.
Мать. Моя мать – мужланистая бизнес-леди – которая, вычеркивает и составляет списки людей. Моя мать – которая с детства приучила к словосочетанию – мужчины дерьмо.
В детстве она учила меня ненавидеть отца. Я научился – я вижу всю его слабость. Он подчиняться её деспотичности и воли.
Я его ненавижу. Хотя – сейчас – мне его скорее жаль. Она задавила его.
Мать. Моя мать – типичный представитель дайк – лесбийской наружности. Её мускульность заставила меня задуматься о том, что когда-то в роду – возможно очень давно, был транссексуал – при том явно очень мускульной наружности – женщина. Потому, как моя мать – отдает мужиком. А я. А что будет после меня? Я копаюсь – копаюсь.
У нас нормальная семья – с тобой этого просто не может быть.
Да. Ещё…у тебя может быть шизофрения./

Да. Мама – я знаю – что мать моего отца болела душой.
Я знаю этот принцип – у шизофреников рождаются нормальные дети – а у детей. Через поколение?/

Нет. Я не шизофреник. Это бред. Я человек – только вот я не знаю, ощущаю ли я себя? Я ли это.
Мое отражение в зеркале – я не мог смотреть на свое тело – меня начинало мутить – это не могу быть я. НЕ МОГУ быть я.
Я ненавижу свое тело.
Только потом – я привык к нему. Я привык не обращать внимания на него – усиленно пряча – от всех. От своих женщин. Друзей – от родителей.
Как мои родители – которые упорно не замечают. Хороший способ. Страусиный.
Так и я. Очень старался – особенно, когда девушка – задрав мне штанину фыркнула – я не хочу это больше видеть.
Что?
Потом...столько открытий себя – через людей.
Столько открытий себя – радость и горе. Горе и радость.

Врачи. Я созрел до врачей – когда уже пришел придел моей боли – я просто понял – что если ещё одна такая ночь – я вспорю себе живот и все встанет на свои места – я вырежу сам себе яичники. Эта боль. БОЛЬ, БОЛЬ.
Она заставила меня быстрее двигаться – бежать. Бежать - к одному. Ко второму. Я боюсь – сейчас я боюсь. БОЮСЬ. Врачи.
Эндокринолог – твой клитор похож на головку. Сдача крови на 9 гормонов – что покажут анализы? Пока ещё не знаю. Сексопатолог – у которого буду на учете – с сентября. Узи. Пока что все – и это начало. Да. Я готов просидеть в дурке положенный месяц. Я готов колоть себе всю жизнь гормоны. Да. Я готов к тому – что мне вырежут матку и яичники – я готов. К шрамам – лишь бы затянулся шрам – который расползается на всей моей жизни. Моя улыбка похожа на шрам. Мои слова – они делают шрамы – как от осколков.
А ещё я прыгаю и плачу – я кружусь и плачу. Плачу – от того, что иногда просто хочется – чаще злюсь и говорю – я сделаю это. СДЕЛАЮ. Я буду счастлив – потому, что я таким родился – потому, что у меня есть сердце – у меня есть любовь. У меня есть все. Я могу играть словами – я могу кидать их – отдавать их. Дарить их. Выбрасывать. Слова – это то, что я подчинил.
Что сейчас – сейчас люди и другой институт. Институт с ЛЮДМИ, а не будущими дипломатами – международниками. А люди – которые любят меня. Люди. Которые умеют говорить – улыбаться. Быть собой. Таких так мало. И только среди таких, можно быть – можно жить – вить гнезда – целовать щеки. Разжигать огни – что бы в темноте не заблудились – а шли к нам. Ведь я жду. И мы все ждем – что просто не будет смеха – злого смеха, человека – который родился без души – что не будет злых слов – сорванных с грязных губ…

Научится разжигать огни и просто ждать.

Она была похожа на меня. Её лицо – скулы. Глаза. Улыбка.
Глаза. Прозрачные – так мне сначала показалось. Что-то невероятное – в тельняшке, с пиратским платком на голове.
Я очень долго подкрадывался к ней – безумно долго. Я наблюдал за ней – в её мальчиковости я видел женщину, которой мне хотелось обладать.
Я наблюдал – в то время, часто появляясь в клубе. Я все пытался приплюсовать себя к чему-нибудь что бы ответить хотя бы на один вопрос в голове. В тот момент я не был не в чем уверен – я просто расшатался – как кукла на болтах и не мог не ходить, не стоять – меня трепало из стороны в сторону.
Она была мальчиком для меня – дерзким и любящим женщин. Она была очень дурманящей – в голубом свечений. Глаз? Света…Падающего на её рельефный силуэт…её движения – секс. Мне хотелось до злости, что бы она была моей. Мне хотелось снять с неё платье – которое и скрывало…и показывало мне все.
Я не часто с ней встречался – и каждый раз мне становилось чуть грустно. Нас познакомили. Мы перекидывались взглядами/словами/ещё реже – звонками. Я молчал. Она тоже – не хотелось спугнуть.
Не хотелось. Наблюдал. Гадал на свои желания.
Потом все получилось спонтанно и неожиданно – холодом. В спину. По коленям. У неё хватило дерзости обручить меня кольцом – у меня хватило дерзости снять её /кольчугу – её платье – её мальчиковость. Мне хотелось кричать – от того, на сколько она мне близка. Как было жарко – ночами. Как было тепло от слов. Как было улыбчиво от нашей похожести – и как я приручал её, как я захотел сделать её счастливой. Я не врал ей – я улыбался её родинке на губе – любил целовать её – любил её…
Любил. И боялся сделать больно – боялся.
Я рассказывал ей все – мы читали Цветаеву – я читал ей Казанову – мы пропадали на улицах – пропадали в друг друге – это было время счастья. Время легкого дыхания в унисон – время теплых вод и тлеющего на лепестках розы снега.
Мальчик? Девочка? Кто ты. Я смотрел на неё – удивлялся ей. Я любил её – я старался греть сердцем – и все ещё боялся сделать её больно.
Все разорвала контрастная – рыжая. Она смотрела на нас – когда мы шли и не замечали никого вокруг – она ждала. Когда я –
/нагуляюсь.
/на балуюсь.
Она выжидала – как способны выжидать хищницы. Я обжигал её год близостью – я знал её ведьмой – я знал про её любовь – меня разбирал смех. Я видел в неё что-то мифическое, лишенное повседневной жизни – лишенное этого бытия в котором я бываю – она наполняла меня ужасом и любопытством – звала меня своим – а я молча разворачивался и уходил. Она дарила мне соль – письма…Писала – рвала для меня лилии - и всегда. Всегда следила за мной.
Теперь она жадно пьет мою кровь – наклонившись над бездыханном телом – теперь она сыта моей любовью и болью – теперь мои глаза наполнены той слепотой, которая идет от Бога – я вижу только её – роскошь рыжих волос. Роскошь кратких фраз – роскошь белой кожи – с россыпью золотых капель – которые она прячет. Она раздевает меня и смотрит – она улыбается мне – я улыбаюсь ей. Моего сопротивления хватило на год.
/моя кровь на твоих фотографиях…
Она задурманила и сердце, и душу – заполнила собою все и вся – и расцветает блеском золота – пульсом скроенных вен – пульсом вскрытых вен. Она – на грани – и я за ней – как привязанный – как распятый на её груди. Я скулю ей в живот - в ноги. Она гладит мою кожу и тихо шепчет мое имя. Я боюсь наших неожиданных коридорных, институтских встреч – её глаза жгут меня – я не могу долго в них смотреть. Ли. Я кусаю губы в кровь – её. Мой – моя. Ли? Да…Она учит меня – она заботится обо мне – я родился для неё. Я родился в ней – я чувствую жажду её крови – я буду жадно пить её молоко – я буду ей горем и счастьем – я знаю все в ней – и не знаю ничего – её многоликость. Её безмерность. Отдаю. Все.
Она – помогает мне выжить – она – верит в меня и не терпит мою слабость. Она – мать, я её ребёнок – и она никому. Уже. Никогда. Не отдаст меня.
Я. Никогда. Уже – не уйду.
Вижу только нас – завтра. Вчера. Сегодня. Всегда.

Моя злость на справки. Мои выкрики в небо – мой пафос о жизни. Мои слезы, и печаль – которые, были вместе с воем. Которые были по следам – я хватаю вчерашние дни и рассказываю о них.
Наши детские игры – эти дикие пляски. Эта дикая жизнь – и первая смерть. Застывшая на взмахе бабочка – опаленная резким порывом огня. Так и не взлетевшая. Так и не успевшая.
Мяч. Я всегда боялся меча – я всегда боялся проколоть палец. Я боялся ударить по лицу – бил. Я боялся шагов – и ждал их.
Я ждал маму – мамы не было неделями. С папой в аэропорт – так я там и остался – ждать маму – которая приезжала радстно-отдохнувшая – с выгоревшим волосом – блеском глаза. Привозя мне подарки и конфеты – маша нам с папой ладонью. Так и сижу там – на лавочке и смотрю на садящиеся самолеты. Мои попытки забрать себя – приезжаю – зову – не возвращаюсь.
Мороженное – которое было вкусным – которое теряет вкус сейчас. Почему? Никто не знает.
Изрисованные фломастером лица – и какой-то совсем смешной страх, что меня украдут цыгане.
Мертвые чердачные голуби и боязнь наступить на цветы – следы от похорон. Мистика и конфетти – новогодние елки и велосипед – блестящий и новый.
Самолетики – мыльные пузыри. Куча машинок и солдатиков.
И всегда – ужасно взрослые и темные глаза.
Моя школа – которую я ненавижу – за всю её продажность. За это жесткой эксперимент – сначала безграничная свобода – нас подразнили. Нас избрали – этих 20 человек. Талантливые – и мы были свободны. Нам не надо было поднимать руку, что бы сказать – у нас было свое, совершенное обучение. Пока тот, кому это было нужно, не защитил диссертацию – и нас – свободных и чистых распустили – по обычным классам. Как было больно. Как было – красным. Все – тетрадки – щеки.
Любимая дорога – от школы. Бегом. Что бы на велосипеде.

Жуткая не ловкость – на меня одели платье – в школу – ненависть. Сидишь, сконфузившись, согнешься – прячешься – стараешься не думать о том, что на тебе одето – пытаешься понять, что пишут на доске…
Одноклассницы – красивые с бантиками – Анечки…Тани. Насти.
Это было давно. Это было вчера.
Листья – желтые. В окнах тополя – и я сижу…Мечтаю. Пишу сочинения на пятерки – роскошь игры со словами – да так, что аж учителя замирают. И читают. Вслух. На весь класс.
Как это все долго. И как это все быстро.
Каникулы – на которые приезжает брат – мы с ним похожие – в шортах – короткостирженные – только я злее. Мы дерёмся к концу лета.
Взрослые с любопытством меня рассматривающие – и сейчас – насмешки и предположения. Ну. Угадайте меня – я опять на ваших улицах.
Я опять по вашим голым лица – удивлением.

Пустота черных ночей – пустота слов – не сказанных. На выдохе. Пустота дней – с опустошающими дождями – вечным снегом и сном. Разорванным светом – в углах стен.
Я только кажусь свободным.
Ты только кажешься счастливым.
/Ты только кажешься счастливым – пишу я мелом на твоей темной коже.

Ты так любишь уходить. Твоя спина – полосками света – искаженная этой вечной темнотой.
Я вижу твой профиль – потом все исчезает.
/Ты только кажешься сильным – кричу я тебе.

Я возвращаюсь в наш дом. Четыре стены с четырьмя окнами.
Здесь – ты маленький и робкий. Ты уж умеешь ходить.
Здесь – ты смотришь в небо синими глазами – и небо блекнет. Только свет и тень.
Здесь - ты умираешь с сонной улыбкой на губах.
Здесь – ты одеваешь на меня платье, и я снимаю его для тебя.

Ты. Так боишься оборачиваться – я так боюсь что этот снег в этой пустоте – бархатистой, джазовой пустоте никогда не кончится.

Я нахожу тебя в своем сне – ты сидишь, спрятавшись в свои сильные руки – я не вижу твоего лица. Я трогаю твои короткие волосы. Я слышу твои слезы – я прижимаю тебя к себе и ты плачешь все сильнее.
/Тебе кажется это боль – послушай – ведь это смех.

Твой плачь становится смехом – твои плечи трясутся а губы искажаются – ты запрокидываешь голову, потом сгибаешься от спазмов смеха.

Уходишь.
/Ты только кажешься взрослым. Когда ты засыпаешь, я вижу твои детские сны.
Я иду за тобой. Я бегу за тобой. Я догоняю тебя – прижимаюсь к твоей спине.
/Придумай себе другую жизнь – шепчешь ты.
Я оборачиваюсь.
Один. В пустоте темноты – которую придумал для тебя.

/оченьочень старое/






Чего ты ждешь?
Я жду звонков. Я жду, когда мне постучаться в двери. Я жду, когда птицы подлетят к моему окну.
Я жду, когда день пройдет и наступит ночь.
Потому что я слепну днем.
Я жду писем – пусть даже совсем смешных. С множеством вопросов и шуток.
Жду.
Жду, когда будет много снега – потом много следов на снегу. И много людей.
Мандарины.
ЖДУ?
Жду, когда кто-нибудь скажет – у меня все хорошо. У меня удачный день.
Жду, когда кто-нибудь разберёт мой бред и расскажет мне самому – о чем это я?
И с кем я говорю?

Обычно мой собеседник молчалив.
 Иногда по его лицу пробегает усмешка – искрясь в глазах. Чаще, он просто /смотрит/ на меня – едва заметно дыша. И все ждет.
Всегда он ждет определённого слова – после которого он уходит.
Иногда я говорю – привет – и этого достаточно. Он поднимается, отряхивает песок и…я вижу только его силуэт на красном горизонте.
Я веду разговор. Рассказываю ему о счастье – ему. Но. У него нет глаз – что бы увидеть все, о чем я говорил. Счастье – говорю я ему – а он и не видит моего лица – глаза его всегда закрыты…Я беру его руки – они очень горячие. Счастье? Он и не помнит, слов... Просто звуки ласкают слух – он принимает это за неведомую песню, …/ведь там где он нет птиц…
Там нет никого, кроме меня. Мне с ним не плохо. Иногда, я думаю – лучшего собеседника и не найти. Я вижу, как вздрагивает его лицо, как он чутко ловит каждый звук…
Как он радуется или печалится, в сущности, не понимая, о чем я…
Да так ли все это важно? Я вижу его спину – и продолжаю говорить.
Песок растворяет меня. Песок растворяет нас. И мои слова.
Но. Мы счастливы



Им невыносимо жить –
Они слишком молоды для жизни.
Им трудно глотать её без вина.
Она так горчит.
Им не привычно болеть –
Слишком мало лет.
И не хочется домой.
Хочется бежать.
У них босые ноги.
И голые плечи.
Их так любит ветер –
И кто-то ловит в сети.
Совсем молодых.
Ведь им так легко спать.
Им так легко ждать –
Они не знают, что вечность –
Это много. Это слишком долго.
Разве может быть дольше
Ночи что-нибудь?
Они верят в сказки.
Они кусают губы.
До крови.
Я вижу их стайки –
Разбросанные стайки.
Молодые. До утра.
Первого утра – ударившего
В спину.