Юлии-Анастасии Бонк

вот-вот трагедия начнётся:
я знаю, этот поцелуй
таким как мы лишь раз даётся,
меня им крепче околдуй...

глаза в глаза, момент прощанья,
но он же - встречи зримый миг...
ни одного мы обещанья
друг другу не перевели.

ты немка, русский я, английский
нам стал нейтральным языком,
по пролетарской мы столице
бродили вечером тайком

от делегаций и банкетов,
от долгих тостов поспешив
к домам из ленинских заветов,
от Мавзолея путь вели

в Замоскворечье и к высотке,
а от Котельнической вверх
по Яузской бульварной горке,
трамвайных рельс где скользкий блеск

своими серыми глазами -
привычно мне, тебе впервой -
ты так знакомилась с домами,
что я не понимал порой,

куда веду-экскурсовожу -
не в мир-вовне, а в мир-внутри,
в твой мир хочу, но помню, всё же,
что я сейчас всего лишь гид...

пусть чистопрудно вечереет,
и пусть кафе, бокал, тепло -
твои глаза всё ближе, греют,
хоть цветом - светло-серый лёд...

умна, полна и с пивом дружишь,
и локон рыж ("Run, Lola, run"),
мне кажется, что ты колдуешь,
собою заслонив экран

второго этажа кафешки -
ведь мы так долго говорим,
что все слова иссякли в спешке
знакомства, мы же всё сидим

и углубляемся друг в друга
пока лишь речью (лаской - нет),
тебе скажу через минуту,
что одинокий я поэт...

уж провожаю до Смоленской,
на эскалаторе забыл
перед твоею статью женской,
что не по-русски говорил

про барельефы и названья,
про двойственность имён в метро
и про высотные все зданья,
к которым нас с тобой вело...

и привело к Смоленской-Сенной
знакомство однодневное,
гостиницы стекляннодверной
рубеж-сигнал: прощание

пора б начать, и начинаем -
благодаришь, глядишь, молчишь...
сейчас мы вместе понимаем,
что после будет только тишь:

the rest is lonelyness and silence,
но мы языковой барьер
вдруг на прощание сломали -
я робкий подал тут пример,

по-русски третий раз целуя
щеку у края дойче-губ
и вдруг границу здесь минуя,
словно маньяк иль душегуб,

но чувствую ответ мгновенный:
мы вплыли в этот поцелуй,
как будто в край благословенный -
мир окружающий, танцуй!

нас освещай огнями ночи,
и МИДа окнами гляди,
и ветерком овей прохожим,
братвой-болельщицей галди

"Давай-давай!", - кричат, мелькая,
проходят мимо москвичи,
въезжают в двери постояльцы,
а мы - вне времени, молчим...

нет-нет: мы долго повествуем,
языковой презрев рубеж,
мы языками вместе будем
теперь овладевать так неж-

но, как лишь нам угодно,
тебе шепчу "Ихь либе зи",
но ты глядишь в ответ тревожно
и по-немецки говоришь,

чтоб не болтал, и зажимаешь
ладонью губы мне - укус
мой слабый - нет, не обижает,
а лишь усиливает грусть.

спасёт лишь бездна поцелуя -
и вновь в неё ныряем страстно,
я верил, знал - однажды будет
мне так отчаянно прекрасно...

ты обнимаешь меня сильно,
я прижимаюсь снизу ближе,
но понимаю: здесь, цивильно
мы не продолжим ласки ниже

нам в подворотню бы, в подъездик,
но как тебе сказать такое?
и как сказать: язык-посредник
здесь не полезней, чем покойник.

ты выдыхаешь стонно, будто
уже мы без одежд и лёжа -
о, как хотел бы в ту минуту
я быть одним из тех прохожих,

что здешние квартир владельцы,
но что мечтать? я лишь шепчу,
что целовал бы повсеместно,
что kiss you everywhere хочу...

и даже сигаретный привкус
во глубине целуйных недр
распробовал сквозь нежный прикус
твой некурящий кавалер.

но полночь близится, в апреле
животрепещущий сквозняк
сперва сведёт, на самом деле
нас разлучая, жизни в такт -

твоей, где розовеет Дрезден,
моей - московской, суетнОй,
ведь мы всего перед отъездом
лишь попрощались счас с тобой...

я никогда тебя не встречу
и ты меня уж не увидишь,
у судеб общим только вечер
прошедший был, сейчас ты выйдешь

в гостиничный свой холл из ночи
и из столицы тот же час...
глубОко-серые ты очи
увозишь навсегда от нас.

о, депутатушка Ландстага
Саксонии! о, феминизм...
запомни леворадикала
как деликатный атавизм.

29.04.07