Евангелие от Макиавелли. Сцена 9. Откровения

СЦЕНА 9. ОТКРОВЕНИЯ

 Кабинет герцога, ночь. Горят свечи. На столе – следы праздничной пирушки: блюда с фруктами и пищей, графин с красным вином, бокалы. Герцог в черном, шитом золотом камзоле, с бокалом вина в руке стоит у стола и смеется; он заметно пьян. Только что вошедший Макиавелли, склонив голову, стоит у входа в кабинет.

 ГЕРЦОГ (смеясь, покачивая бокал в руке).
 Да, секретарь… Ну что?.. Опять мы вместе?!..
 Недолго мы не виделись, но сколько
 событий пронеслось за это время,
 и сколькое пришлось нам пережить?

 Волненья, неожиданные бури,…
 сомненья, неожиданные взлеты…
 не менее неожиданные смерти…
 Что нам судьба забыла предложить?…

 Однако все к своим концам приходит:
 стихают и волнения, и бури,
 и наша жизнь, устав от превращений,
 вновь в русло возвращается свое.
 И мы лишь с удивленьем наблюдаем,
 как среди всех волнений и смущений,
 среди обманов, бурь и превращений
 остались неизменны мы вдвоем!..
 (Поднимает бокал, отпивает из него и подходит к Макиавелли)

 А, может быть, измены?! (смеется)... Что за время?..
 В какой эпохе мы живем сегодня?
 Калигулы? Нерона?.. Катилины!?..
 Кругом – подлог, убийства, грабежи...
 И как здесь жить?.. Подлогом и убийством?..
 Предательством?.. или Низкопоклонством?..
 Быть может, Трусость объявить за веру
 и тем Эпохе преданно служить?…. (смеется)
 
 Да, секретарь… вопросы и сомненья,
 и за тебя никто не даст ответа,
 а чтобы получить ответ заглянешь
 в такую бездну царствий и времен,
 что голова потом идет по кругу,
 как шляпа у бродяги-музыканта.
 А вывод - прежний: (утверждая) в Мире Правит Сила!..
 и тот, кто этой Силой - Наделен!..
 ( поднимает бокал, отпивает и снова поворачивается к Макиавелли)

 Так вот скажи!.. Как ты находишь дело?
 Надеюсь, я с ним справился неплохо?
 Тебе известен кто-нибудь, кто смог бы
 проделать все, как это я сумел?
 
МАКИАВЕЛЛИ.
 Нет, ваша светлость. Вы урок…ОГРОМНЫЙ
 преподнесли сегодня всей Италии,
 и многие об этом деле скажут:
 (не удержавшись от иронии) «Деяние, достойное Римских дел».

 ГЕРЦОГ (улавливая иронию, но явно польщенный).
 Так, значит, секретарь, и ты доволен
 Тем, как теперь события повернулись?
 Надеюсь понял ты, что я недаром,
 себя, да и других заставил ждать?
 Надеюсь также, и твои Синьоры
 поймут теперь, что значит Цезарь Борджа,
 что значит слово герцога Романьи,
 и как умеет он его держать?…
 ( Макиавелли в подтверждение склоняет голову)

 Надеюсь, и послы теперь приедут
 И будут говорить со мной о деле?…

 МАКИАВЕЛЛИ. Они уже в пути…

 ГЕРЦОГ. Ах, так?… Прекрасно!…
 Вы тоже слово держите свое?
 Так, значит, секретарь, мы очень скоро
 подпишем договор о нашей дружбе,
 и будут дальше, так же, как и прежде,
 Романья и Флоренция вдвоем?…
 (поднимает бокал, чтобы отпить, но неожиданно разражается смехом)

 А те-то! Те! … Ах, олухи! Болваны!…
 Скопцы! Кавалеристы на бумаге!…
 Они меня!.. Меня! поймать хотели
 на этой Синегалии, как юнца!…
 (хохочет и снова поворачивается к Макиавелли )
 Ну, хочешь, расскажу тебе подробно,
 как я устроил это представленье,
 и как эти ослы и простофили
 допрыгали до своего конца?

 МАКИАВЕЛЛИ (удивленно)
 О, ваша светлость, если то возможно,
 Я буду слушателем самым верным
 и самым благодарным за советы,
 которые смогу от вас принять.

 ГЕРЦОГ (польщенно). Да-да, я знаю… Именно поэтому
 я расскажу тебе, как было дело,
 и как они попались в ту ловушку,
 куда меня надеялись поймать!
 
 Герцог указывает Макиавелли на стул, наливает вина в бокал и подает его Макиавелли, отходит к камину и некоторое время смотрит на огонь. Когда Макиавелли садится, герцог начинает рассказывать, вначале небрежно и шутливо, но затем все более увлекаясь, словно заново переживая произошедшее, даже разыгрывая перед Макиавелли свой рассказ.

 …Ты, верно, знаешь, что по договору
 был принят пункт один… против измены?
 Он позволял предателя любого
 немедленно и без суда казнить.
 Суровый пункт… однако, справедливый.
 Уж, если, забывая все обиды,
 мы поклялись друг другу в Вечной дружбе,
 за что же нам изменников любить?

 Орсини старший, Паоло Орсини,
 сопротивлялся этому условию.
 Он догадался, что я не случайно
 решил такое в договор вписать.
 Однако он и многие другие,
 подумав, подписали те условия,
 решив между собой, что им бумага
 не помешает дальше изменять.

 Я это знал. Агенты доносили,
 что все они не верны мне, как прежде:
 что Вителлоццо согласился только
 молчать и притворяться до поры,
 что и Орсини, и Оливеретто
 по-прежнему свои войска готовят
 и только ждут, когда подам я повод
 им развернуться для большой игры.

 Я это знал… И все же я однажды,
 как будто невзначай, сказал Орсини,
 что ходят слухи, что в том договоре
 он притворился другом для меня.
 Но он ответил мне, что это слухи,
 что распускают их враги, конечно,
 что и ему со стороны нередко
 твердят о том, что не надежен я.

 Тогда я предложил ему Ромиро,-
 передо мной тот был во многом грешен,
 и оставлять со мной их вместе рядом
 опасно было для меня весьма.
 Я приказал его казнить в Чезене
 за то, что он был слишком груб в Урбино,
 но даже после этого Орсини
 не успокоил своего ума.
 
 То он юлил, то требовал добавок,
 то снова предлагал пойти в Тоскану,
 то говорил, что надо бы Урбино
 меж нами, как друзьями, разделить.
 И вот тогда я понял, если эти,
 предатели не раз, опять бунтуют,
 то есть одно, единственное средство
 их навсегда, навечно усмирить…

 И я стал ждать (смеется)... Они попались быстро.
 Мы, покорив Урбино, собирались
 пойти на Синегалию, и вскоре
 они войска направили туда.
 Сам город им почти без боя сдался,
 но в городе еще был замок, крепость,
 а комендант ее не соглашался
 сдавать им эту крепость без труда.

 И вот тогда они мне предложили
 купить у коменданта эту крепость,
 и даже выслали Оливеретто
 ко мне, стараясь в пользе убедить.
 Им так хотелось, чтоб я оказался
 один, без войска, там, под Синегалией…(смеется)
 Я «сомневался», «возражал», но всё же
 я думал ему себя «уговорить».

 Я даже время потянул, чтоб этим
 их нетерпенье возбудить немного,
 я разделил свои войска на части,
 чтоб они не знали их числа,
 я даже отпустил назад французов,
 чтобы не дать им повод к подозренью, -
 я не хотел, чтоб после стольких споров
 какая-то случайность их спасла.

 Я подготовил верных капитанов,
 предупредил все гарнизоны замков,
 свои войска стянул под Синегалию,
 но приказал не появляться там.
 Затем я сообщил, что выезжаю,
 что в Синегалию прибуду утром,
 вперед направил дона Микеллотто,
 а следом с гвардией поехал сам.

 Они меня встречали у предместий:
 Орсини, Вителлоццо, де Гравина…
 встречали так, как должно встретить друга,
 которого надеются убрать.
 Пожалуй, только гордый Вителлоццо
 был мрачен почему-то этим утром.
 Должно быть, знал, что наступает время
 за все его проступки отвечать.

 (смеясь) Но как мы улыбались там друг другу!
 Как радовались долгожданной встрече!
 Со стороны, наверное, казалось,
 что встретились старинные друзья!(Хохочет)...
 Я ехал впереди, со мной – Орсини,
 правей - Оливеретто с де Гравина,
 а сзади - дон Микеле с Вителлоццо, -
 он знал, кого здесь упускать нельзя.

 Так въехали мы в город. Перед замком
 мои войска людей их оттеснили,
 вперед прошла пехота, мы за нею,
 и гвардия замкнула наш отряд.
 Мы спешились, вошли в покои замка,
 и только здесь они сообразили,
 что их войска остались за стеною,
 а у ворот мои войска стоят.

 О, как они тогда перепугались!.. (хохочет)
 Но было поздно. Право, слишком поздно!…
 Я их схватил немедля, сразу после
 я в Синегалью ввел свои войска.
 Отряды их сопротивлялись слабо.
 Лишь часть отрядов Паоло Орсини
 и несколько отрядов Вителлоццо
 отважились сражаться до конца.

 (жестко) А к ночи я покончил с этим делом.
 Я не судил. Зачем судить виновных?
 Хотя они молили о пощаде,
 во всем пытаясь обвинять других.
 Я им напомнил только, что однажды,
 они уже клялись мне в вечной дружбе.
 Но если дружба такова, то, что же
 изменой называется у них?

 Теперь уже мертвы Оливеретто
 и Вителлоццо без прощенья папы,
 да и Орсини всем уже осталось
 недолго своего удела ждать…
 (поворачивается к Макиавелли)
 Вот, секретарь, тебе вперед наука:
 не ожидать, чтоб случай сам явился,
 не ожидать – готовить надо случай,
 когда других ты хочешь… побеждать!

 Герцог торжественно поднимает бокал, залпом допивает вино, снова подходит к столу, наполняет бокал и насмешливо обращается к Макиавелли.

 Однако, секретарь, скажи мне все же,
 что делали бы вы, когда б случилось,
 что я с Орсини вдруг объединился и
 вместе с ними двинулся на вас?

 МАКИАВЕЛЛИ (уклончиво).
 Увы, но я не знаю, ваша светлость,
 наверное нашли б какой-то выход, -
 ведь в ситуациях таких поступки
 определяет каждый день и час.

 ГЕРЦОГ (настойчиво). И все же что?

 МАКИАВЕЛЛИ. Могу сказать, что было
 уже когда-то в сходном положенье,
 когда нам тоже был предложен выбор
 или бороться, или – отступить …
 (интригуя герцога) Конечно, если только вашу светлость
 не оскорбит сравнение с французами…

 ГЕРЦОГ (с вызовом).
 Да нет, не оскорбит, мне даже лестно,
 что с ними ты решил меня сравнить.

 МАКИАВЕЛЛИ (помедлив, пряча улыбку).
 Когда вошел в Тоскану Карл Французский,
 он ввел войска на улицы Флоренции
 и с нас потребовал огромный выкуп
 за то лишь, что он выведет войска.
 Он нам сказал тогда: «Что, если завтра
 я прикажу ударить в барабаны?...»
 И получил ответ: «Тогда сегодня…
 ударим мы во все… КОЛОКОЛА.»

ГЕРЦОГ (сначала опешив, но тут же расхохотавшись с восхищением)
 Да, секретарь!.. (смеется) Да, верно!.. Я недаром
 средь многих выбрал вас, а не Орсини!..
 Недаром я поверил во Флоренцию,
 а не в посулы этих должников!…(Хохочет)
 «В колокола!» Ха-ха!.. Прекрасно это!
 Что б делал Карл на улицах Флоренции,
 когда бы вдруг не только люди – стены!
 обрушились на головы врагов! (Смеется)

 Ну, что же, секретарь, и в этом вижу
 всеведущую руку провиденья:
 она меня вела, когда решал я
 Орсини навсегда отвергнуть прочь.
 И в этом вижу я залог успеха,
 хотя, конечно, это лишь начало,
 но именно хорошее начало
 способно и в дальнейшем нам помочь!

 Герцог приподнимает бокал в сторону Макиавелли и пьет, словно за успех нового предприятия. Макиавелли с улыбкой следит за ним, затем поднимается со стула и, приподняв бокал в сторону герцога, тоже отпивает вина.

 МАКИАВЕЛЛИ. Позволено ль мне будет, ваша светлость,
 спросить вас о дальнейших ваших планах?

 ГЕРЦОГ (с деланной небрежностью).
 Что – планы!.. Планы велики, как горы!
 Сумей их только в дело воплотить!..
 Теперь я двинусь дальше: на Перуджу
 и на Сиену, - там еще Бальони
 остались целы, там еще Петруччи
 не перестал вокруг себя мутить.

 (увлеченно) Что – планы!.. Я намерен ГОСУДАРСТВО
 создать на месте этих территорий.
 Единое! Под знаменем священным
 все территории объединить
 и все их слить под управленьем Церкви,
 тем положив в Италии начало
 единому большому государству, -
 вот что бы мне хотелось совершить!
 
 (меняя тон) А ты?!.. Что ты теперь намерен делать,
 когда твои послы сюда прибудут?
 Вернешься во Флоренцию?

 МАКИАВЕЛЛИ (уклончиво). Должно быть…

 ГЕРЦОГ. И будешь, как и прежде там служить?…
 А помнишь, ты мне говорил однажды,
 что кое-что тебе не позволяет -
 нехватка средств, зависимость от прочих –
 свои желанья в дело воплотить.
 
 МАКИАВЕЛЛИ .
 Да, ваша светлость, я, конечно, помню,
 я говорил в когда-то вам такое,
 но с той поры не многое изменилось
 средь прочих обстоятельств для меня.

 ГЕРЦОГ.
 И ты по-прежнему не видишь случай,
 который бы помог тебе подняться?

 МАКИАВЕЛЛИ. Нет, ваша светлость, я пока не вижу.

 ГЕРЦОГ. А, если случай предоставлю я?

 МАКИАВЕЛЛИ. Вы, ваша светлость?..

 ГЕРЦОГ (с вызовом). Я-я!.. Иль ты не веришь,
 что я способен предоставить случай
 подняться над другими?

 МАКИАВЕЛЛИ. Ваша светлость,
 я б сомневаться даже не посмел.
 Однако я не очень представляю,
 как можете вы, занятый делами,
 и будучи сейчас не во Флоренции
 сыграть такую роль в моей судьбе?

 ГЕРЦОГ (продолжая интриговать).
 А если даже и не во Флоренции,
 а где-нибудь в другом, не худшем месте?
 Ну, скажем так: в Перудже, иль в Урбино,
 иль в Имоле, - возьмем, что захотим!
 Немало мест прекрасных в этом мире,
 немало мест, которые нас примут,
 зачем же нам привязываться к месту,
 одно предпочитая всем другим?…

 На должности при мне с успехом смог бы
 ты применить свои и ум, и знанья,
 и многое, о чем мы говорили,
 сумел бы прямо в дело воплотить.
 А так, что будешь делать во Флоренции?
 Писать бумаги, снова с кем-то спорить?
 Доказывать, как поступать полезней?
 Но много ли сумеешь изменить?

 Нет!.. Торгаши всегда ценили в людях
 лишь то, что им доход приносит верный,
 а тратиться на нужды государства
 они не любят, если выгод нет.
 И вдруг тебе же, на твое же рвенье
 они заявят завтра: «Он – ученый!..
 Он слишком много знает. Он – насмешник!
 До наших нужд, ему и дела нет!?..»

 И, далее… Ужели ты считаешь,
 что ваша… (с иронией) «предостойная» Флоренция,
 но с вашим… неуклюжим управленьем
 успешно сможем просуществовать?
 Вы так неповоротливы, так долги
 и так неподготовлены к случайности,
 что, право же! любой способный сможет,
 коль он захочет, руки вам связать.

 А я создать, намерен государство,
 которое сумело б не зависеть
 от множества поветрий и влияний,
 и внутренних и внешних, - большинства!
 И здесь мне только на руку сыграют
 мое влиянье при дворе французов
 и покровительство святого папы,
 но, главное! – люди тонкого ума.

 Вот для чего нужны мне будут слуги
 талантливые, а не заурядности,
 способные и знающие точно,
 что хочет их великий Государь.
 И я уверен, с ними я сумею
 создать в Италии такое государство,
 что вся Европа вздрогнет в удивленьи!..
 Подумай-ка об этом, секретарь!..

 Макиавелли молчит. Герцог отпивает из бокала и некоторое время ждет, но, поняв,
 что Макиавелли не ответит, меняет тон.

 Ну а теперь…прощай!.. Пора мне все же
 и отдохнуть от этих дел сутяжных,
 да и тебе полезно поразмыслить
 как будешь ты своих послов встречать…

 (приподнимая бокал) Итак – до встречи!.. (допивает вино)

 МАКИАВЕЛЛИ (кланяясь). Ваша светлость…

 ГЕРЦОГ (предупреждая). Только…
 Ты помни, что я предложил сегодня.
 И если ты надумаешь ответить,
 советую тебе не долго ждать.

 Герцог ставит бокал на полку камина и, повернувшись, уходит во внутренние покои. Макиавелли провожает его взглядом, отпивает из своего бокала, затем он медленно обводит взглядом кабинет, сцену,пространство зала, словно пытается на чем-то задержать внимание, но не находит этой твердой опоры и в раздумье поворачивает голову в сторону своей комнаты, погруженной в темноту, где на столе загорается свеча.
 
 МАКИАВЕЛЛИ. Вот так, мой друг… История вернулась
 к истоку изначального вопроса…
 Что скажешь ты теперь?.. Каков наш герцог?..
 Не правда ли… умеет сети плесть?..
 Он так и ждет твоей ошибки… Право!..
 должно быть, хищный зверь в его натуре,
 когда он НИКОГДА не упускает
 возможности споткнувшегося съесть…

 В неверном свете свечи становятся видныи фигура Бьяджо, сидящего за столом, дорожные баулы на полу и на столе - забытая Пьеро лютня.

 Да-а.. он, конечно, - мастер… Он – ХУДОЖНИК!..
 интриги, подтасовки и кинжала!
 И многие из тех, кто рвется к власти,
 его методу будут повторять:
 Урбино подавить рукой Ромиро,
 убрать Ромиро, если тот мешает,
 на этом чье-то выиграть доверие
 и на доверии этом вновь сыграть?..
 
 И с точки зренья достиженья цели,
 он прав, наверное, когда в поступках
 отбрасывает лирику пустую,
 мораль, религию и сантименты прочь…
 Ведь сказано: надеяться на бога
 нам не вредит, но кто тебе поможет,
 когда в своих надеждах и стремленьях
 ты забываешь сам себе помочь…

 Продолжая говорить, Макиавелли медленно переходит из кабинета к себе в комнату.

 Да, Бьяджо, так… (смотрит в сторону кабинета)
 Однако прав во многом
 наш «светлый» герцог… Почему, скажи, мы
 должны зависеть от чужих условий,
 чужих поступков, чьих-то королей?
 (поворачивается к Бьяджо)
 И почему мы до сих пор не можем
 поднять себя до уровня Флоренции,
 какой она была совсем недавно,
 когда еще Лоренцо правил в ней?..

 В кабинете темнеет, но в глубине кабинета высвечиваются фигуры герцога и кардинала, которые внимательно наблюдают за происходящим.

 Быть может, потому, что слишком спорим
 мы о вещах для всех давно понятных?
 Быть может, потому, что в каждом деле
 стремимся невозможное совместить?
 или, быть может, потому, что многие
 из тех, кого мы допустили к власти,
 не столь пекутся о судьбе Республики
 как – большее от власти получить?..

 И потому-то возимся мы с Пизой,
 и потому нам изменяют часто,
 и потому любое дело наше
 обходится нам тысячи забот…

БЬЯДЖО.  Однако вспомни ты: «Любой народ
 Всегда достоин своего правительства»?..

МАКИАВЕЛЛИ. Достоин?.. Да-а!… Но легче ль от того,
 что так наивен и ленив народ?..

 То он безмерно верил нашей церкви,
 пока с него три кожи не содрали,
 то, рот открыв, внимал Савонароле
 и страстным обвинениям его.
 Теперь решил он выбрать середину
 и спрятался за спину Синьории.
 Ленив – народ: он хочет, чтоб другие
 его дела решали за него.

 Народу нужен Вождь, Идея, Символ,
 а без вождя он – лишь толпа, не больше.
 Народу нужен Орган, чтоб умел он
 не Говорить, а твердо Управлять,
 способный увязать противоречья
 всех наших партий, сил и группировок
 и, если это нужно для народа,
 то непокорных жестко наказать…

 БЬЯДЖО (настороженно).
 Ты хочешь возвратить единовластие?..

 МАКИАВЕЛЛИ. Нет, Бьяджо, нет… Народ, он все ж мудрее
 любого мудреца и постоянней
 в своих стремленьях, чувствах и желаньях,-
 ведь он не хочет только быть рабом.
 А госудАри вечно посягают
 на должное принадлежать народу:
 на его хлеб, достоинство, свободу, -
 на все, что создано его трудом.

 Недаром мы так часто наблюдаем,
 как Государь становится Тираном,
 сместив Тирана, правит Олигархия,
 пока ее не сбросит сам народ.
 Но власть Народа часто обращается
 в Разнузданность, и снова Диктатура
 ее сменяет, снова Тирания
 начать готова новый оборот.

 Однако, в дни упадка государства,
 когда аристократы рвутся к власти,
 и весь народ, устав от своеволий
 не хочет подчиняться никому,
 когда своекорыстье и раздоры
 уже грозят паденьем государству,
 быть может именно тогда полезно
 дать в руки власть кому-то одному?

 Недаром же истории известно,
 когда народ перед лицом опасности
 предпочитал Разгулу Диктатуру,
 способную власть твердую создать.
 Так было в древнем мире: было в Спарте,
 Во времена Республик было в Риме,-
 и это приносило больше пользы,
 гораздо больше пользы, чем вреда.

 Вот почему нужны народу Вера,
 Идея, Принципы, Закон… но кроме –
 народу нужен Орган, чтоб умел он
 не говорить, а твердо управлять.

 БЬЯДЖО (с сомнением). Ты думаешь, сейчас такой возможен?

 МАКИАВЕЛЛИ. Не знаю. Но такой нам очень нужен.
 Италии нужен ЖЕЗЛ, а не ПРОСВИРКА,
 РУКА, способная нас всех связать.

 И, если мы действительно стремимся
 Поднять себя до уровня Европы
 и между прочих государств и княжеств
 значительной величиною стать,
 не нужно нам бояться сильной власти
 и тех, кто укрепить ее способен.
 Без ВЛАСТИ не бывает ГОСУДАРСТВА, -
 вот, Бьяджо, ЧТО нам всем пора понять.

 Бьяджо молчит, задумавшись. Герцог и кардинал ожидающе смотрят на Макиавелли.
 Тихо, отдельными каплями, словно в мозгу Макиавелли, возникает мелодия тарантеллы и по периферии сцены появляются и начинают двигаться в такт музыки  неясные фигуры людей.
 Макиавелли берет плащ, забытую Пьеро лютню и медленно направляется к выходу, но угловатые движения фигур задерживают его внимание. Он останавливается, некоторое время наблюдает за ними, а затем отбросывает плащ и резким ударом по струнам лютни обрывает музыку.
 Фигуры испуганно замирают.
 На лице Макиавелли появляется дерзкое язвительное выражение. Он берет два жестких аккорда и поет, обращаясь к залу, резко и точно выбрасывая слова.

 «Меня, мой милый Бьяджо, зависть гложет,
 И я, в себе страдальца углядев,
 Глухими оставлял прекрасных дев,
 Еще сильнее мучаясь, быть может.

 Не то, чтоб верил я самовлюбленно,
 что я лавровый получу венок
 и покорю вершину Геликона,
 я понимаю, этот путь далек.

 И все-таки меня ведет поныне
 желание сорвать листок – другой
 с кустов, которых множество в долине,
 и я пою, чтоб совладать с тоской.
 
 О том, как я, служа, потратил годы
 хочу поведать и о том, что бред,
 когда Неблагодарность вышла в свет,
 в песке, посеяв, уповать на всходы.
 
 Ее, дочь Скупости и Подозренья,
 вскормила Зависть и сердца князей,
 тем, развратив сердца простых людей,
 и их сердца – теперь ее владенья.

 Теперь у них не сердце, а бойница,
 где три стрелы, одна страшней другой,
 всегда готовые в кого-то впиться,
 не первою, так третию стрелой.

 И я уверен, что любой правитель
 отравлен ими, но еще стократ –
 народ, коль скоро он и есть властитель,-
 его с особой яростью разят.
 
 И добрый гражданин, как истукан,
 стоит над тем порою, что взрастила
 с такою удивительною силой
земля родная из его семян.

 Не умерла Неблагодарность, нет.
 Держитесь люди от владык подале,
 пока себе не причинили вред
 и то, что вы нашли… (четыре резких аккорда)
 не… потеряли.»
 
 Снова, теперь уже уверенно и ясно звучит мелодия тарантеллы. Фигуры людей оживают и танцуют озорной народный танец. Макиавелли некоторое время наблюдает за ними, затем поворачивается и уходит со сцены.

 Танец истории продолжается.



 КОНЕЦ.


Рецензии