Матери

Мальчишкой был я, может, озорным,
Стеснялся быть внимательным и чутким,
А ссорившись, по-чёрному грубил,
Словам не зная меру в те минуты.
Но в ночь, оставшись на один с собой,
Винил себя и каялся в проступках,
И плакал молча, плакал над судьбой,
Которая меня послала в муках
     тебе.
            Любил всегда я слушать песнь,
Что ты певала зимними ночами
Пред печкой обнажённой – как теперь
Я помню –
               с раскалёнными углями.
Ты пела, вспоминая о былом,
С закрытыми, уставшими глазами.
По-детски я осматривал лицо
И так хотел обнять тебя руками.
Но мысль, что я в девчонку превращусь,
Придерживала вспыхнувшие чувства...
И я страдал, что просто не могу
Тебе сказать, какая ты!
                В разлуке
Я находил, что был, порою, враг
Своей душе – к любви раскрытой настежь...
Но ты прости, что был такой чудак
Я в детстве,
              в откровении боявший
Мальчишечью свою унизить честь,
Чтоб смело молвить: «Мамочка, люблю я
Твои глаза и руки!»
                А за тем
Тебя обнять...
               И вот теперь гляжу я
На сеть морщин, раскинутых у глаз
Потоками годов, прошедших быстро.
Но для меня ты молода всегда,
И глядя на морщины, вижу мыслью
Тебя такой, какою ты была
Тогда со мной, у раскалённой печки –
Красивой, без сединок у виска,
Поющая печальные мне песни.
 
                (февраль, 1985)