У начала времён

    Когда кустом сиреневым был назван куст сирени,
  Когда седьмое солнце обожгло седьмого сына
И вечер затопил луга, сочащиеся туком,
Над жухлым горизонтом обозначились две тени
  И, спрятавшись за тучей, из которой дождик сыпал,
    Направились туда, где виден был костёр пастуший.
    
       С кореньями и травами, над ним варил  похлёбку
         Суровый человек с большими грустными глазами.
          Младенец спал в корзине, смуглой женщиной качаем.
          У самого огня тряс бородой белее хлопка
         Старик, а рядом девочка с льняными волосами,
       Играя с куклой, пела что-то тихо и печально.
    
    Вдруг небо помрачнело от надвинувшейся тучи.
  Над головой скользнули перепончатые крылья...
Огонь затрепетал и бросил отсветы на лица;
В них отразился свет реки, текучей из текучих,
  Парализованный инстинкт людей, что позабыли
    Как близко находились от добра и зла границы.
    
       Два тёмных силуэта приземлились, две громады.
         Их сплюснутые головы и глаз тройные звёзды
          Казались ирреальными и вызывали ужас.
          Тела сидящих у костра сводило от разрядов,
         От спазмов электрических... Спасаться было поздно.
       Луна всходила низко, выкипал забытый ужин.
 
    Мужчине вспомнились слова какого-то святого
  О том, что всё записано в извечной Книге Судеб;
Что выбора для смертных никогда не существует,
Поскольку им в написанном не изменить ни слова.
  И всё-таки, в отчаянной попытке – (будь что будет!) –
    Он выхватил кривой пастуший нож... Но тут вплотную
               
       Придвинулась гигантская рогатая фигура –
         И нож упал на землю из раскрывшейся ладони.
          Негромкий крик сорвался с губ у женщины с корзиной.
          Старик уткнулся бородой в костёр, мигнувший бурым.
         А девочка почувствовала, что вот-вот утонет
       Когда внезапный холод влился внутрь хвостом крысиным,

    Стекая струйкой по спине – туда, где позвоночник
  Заканчивается крестцом, образовав запруду.
Другой рогатый силуэт склонился над младенцем
И таял, таял, исчезая в нём цепочкой точек...
  Дорога к выживанию была безмерно трудной.
    Но много тысяч лет спустя – для строящих Освенцим

       История предстанет сном, как миф о Нибелунгах,
         Когда о дремлющих внутри прообразах рептилий
          Никто не будет знать; виня "Вселенские Законы",
          Зачитываясь Хайдеггером, Ницше, Фрейдом, Юнгом,
         Продолжат размножаться не витийствуя ретиво,
       Захватывать пространство, их в себе нося покорно.

    ...Под утро восемь пилигримов вышли на равнину
  И обнаружили костёр и три недвижных тела
Без всяких видимых следов насилия, плечами
Почти соприкасавшихся. На ивовой корзине
  Стояло имя «НОЙ», а рядом девочка сидела
    С младенцем на руках и пела, тихо и печально.