афганские корявости

Афганские корявости.

Вспоминаю эти листочки из блокнота санинструкторского – желтоватые осьмушки бумаги, на которых химическим карандашом надо было писать информацию о раненом или убитом, о времени наложения жгута…
Стихи, те, что написаны там в горах, выжили не все. Точнее сказать, их вообще в живых не осталось…кое-что удалось восстановить по памяти…может, кому будут интересны эти крохи. Они наивны и корявы. Дороги не литературной ценностью, а как кусочек юности.
Без редакции.

***
Взять смерть себе…
Этот стих помогал мне настроить себя на выполнение служебных обязанностей санинструктора. Не всегда они были приятными. Но нужно было работать.

Вы за делами забывать уж стали,
Что где-то тут живет еще война,
Неся разлуки, скорбные печали,-
Трофейный груз – убитых имена…
Поди попробуй умереть не глупо,-
Любая смерть ведь в сущности глупа…
Но с чьей-то смертью вал стал неприступным,
Другой же умер, вправду, как шакал.
Мечтает каждый поскорей вернуться
На Родину…увидеть мать, отца…
Но вот огонь. Сплошной – не шевельнуться
И от земли не оторвать лица,
А надо все ж идти. Да, что там, «надо!»-
Ведь гибнут на глазах твои друзья.
И ты шагаешь прямо в пламя ада,
Ты знаешь, что иначе жить нельзя.
Ты знаешь, чтоб друзья не умирали,
Тут путь один, и выбора не жди.
И ты становишься вдруг вылитым из стали
И сам себе даешь приказ: «Иди!»-
И в смерть вступаешь. Нет, не верь, неправда!
Ты остаешься в вечности живым.
Чтоб стать бессмертным, многого не надо:
Взять смерть себе, а жизнь отдать другим…

Такая незамысловатая психотерапия помогала мне оставаться человеком. Во всяком случае, так я считал тогда. А быть человеком – это не ссать, как бы туго не пришлось, не ссать, когда подорвался молодой, посланный с остановившегося БТР-а за панджшерской водицей. Из остатка голени культю сбинтовываю после наложения жгута и промедольной инекции, а он плачет…воет как щенок, потерявшийся в траве. Не от боли воет. А причитает:
- Мне же только восемнадцать…как я буду без ноги… Почему я?

Может, и взял грех тогда я на душу, но мне его из шока надо было вывести, пусть и такой ценой, за которую он меня, наверное, до сих пор ненавидит.
Врезал я ему, врезал приговаривая:
- Не хрен было с брони слазить, чего теперь воешь, ногу не вернешь…- и переключил я его, скрипнул он зубами, стал меня поносить, мол, жестокий я, а ему надо к матери любым вернуться, хоть и без ноги…А мне этого и надо было, а то, глядишь, под шумок дострелиться вздумает, а так бороться начал, значит, живет и по сей день…
И улетел мой желтенький листочек со стихом в Баграм, а там, наверное, и в Кабул. Жгут хорошо удалось приладить, чтоб и кровь остановилась, и ногу не высоко оттяпали, тяпали-то, скорей всего выше жгута…

А вот еще листочек…
Костя Самостров. Голубоглазый блондин из Чернигова. Замок второго взвода. Прошел все с ротой. Ни одного выхода не пропустил, будь то колонна, засада, реализация или операция. А тут что-то щелкнуло у него: «Дохтур, я все, не могу, отмажь меня…»- делать нечего, повел его в санчасть, капитан-терапевт после осмотра отвел меня по-дружески в сторону:
- Что случилось, он же здоров.
- Сломался морально. Просится остаться на броне.
- Косарь?
- Нет, наоборот, боевой сержант. Выдохся.
- Ну, смотри, больше не приводи…
 Дал ему терапевт справку о шумах в сердце, а у кого их нет. Но ротный был новенький, не разобрался, оставил Костю на броне…
Отдубасили мы тот этап на Алихейле, вернулись на броню…идем…встречает нас броня…я по обычаю отстаю в замыкающие…
- Все?- спрашивает Костя.
- Все до единого,- так повелось, значит, все вернулись здоровыми…
Обнялись, тут механики собрались, шушукаются. Бражка должна была за неделю вызреть.
- Ну, щас ужин организуем, я заслал молодых на пхд, да и у нас есть кое-что…
- Костя, я сейчас, пойду скину все, да умыться надо.
- Давай, там рд полные припасены.
- Спасибо, Костя, шаришь…
Отойти-то я только успел шагов на пять. Шелест. Почему я упал именно в эти камни, я не отвечу и сейчас, падая, подумал: «Это не мина!»- короткий свист и взрыв. Вжался в камни. Осколки слышал. Вскочил. И к месту взрыва. А там семеро. Рс попал вгущу. Два замкомвзвода мертвы. Один вобрал в себя осколки перед смертью, сколько смог. И Костя. Обезглавлен…
 
Под Черниговом белые росы
Выпадают, сгибая траву.
Велики в это время укосы,
Слышишь, косы звенят на лугу…
В этом звоне отточенной стали,
За зарею зовущем вдаль,
Мне слышны и аккорды гитары,
И щемящая сердце печаль.
Пой, гитара, но только без фальши!-
Мне дешевых не надо услуг.
Вспоминаю, как день вчерашний,
Как погиб самый лучший мой друг.
Что ж вы, струны, дрожите как трусы,
Хоть и страшно, не надо дрожать…
Был он добрым парнишкой безусым.
Где-то плачет седая мать…
С ним друзьями в пехоте мы были…
Предо мной как виденье стоят
И его глаза голубые,
И стальной реактивный снаряд.
Будь ты проклят навеки, подлый,
Смерть принесший холодный снаряд,
Ну, зачем же ты взял себе в моду
Убивать самых лучших ребят?!
И никто меня больше не спросит:
«Как дела? Хочешь дам покурить?»-
Под Черниговом белые росы
Будут травы, как слезы, лить…

Может, не надо было отмазывать тогда Костю? Как знать…
Улетел еще один листочек с моими корявостями в Чернигов вместе с Костей…