Баллада о Флоре

Отдам я тело на сожженье!
Придёт черёд - сгниёт оно...
Стерпеть такое униженье,
я не могу! Мне не дано!..
Пускай сожгут! Чем черви, взявшись,
****ся станут где-то в нём.
И без стыда, меня нажравшись,
насрут, нассут во мне потом.

Но отвлеклись мы. Я прощенья,
прошу у Вас. О, Господа!..
Как начал я своё творенье?
Ах, да! Вот, вспомнил! Все сюда!

Отдам я тело на сожженье!
Хотя, к такому не привык.
И душу ввергну в заточенье.
Я отсеку себе язык.
А с ним и голову - вот рвенье!
Пустую голову, не жаль.
Стерплю я муки, избиенье,
позволю руки вклеить в сталь.
За то, что Флора слыла самой
красивой женщиной Земли.
В те дни, когда земной державой
вершили римские орлы.
И спорить вам со мной напрасно!
Я убеждённый сердцеед.
А если звёзды утром гаснут,
то потому, что спит поэт.

Ну, кто из вас, скажите ныне,
где б грешным делом не бывал.
О славном Риме, как твердыне,
и римских святках не слыхал?
Они имели честь и славу,
добыв её в больших боях.
И кичились они по праву,
венцом лавровым на челах.
Дворцами. Пышными садами,
обширным феодом земли.
А так же тем, что под руками,
им реки золота плыли.
Великий Рим! За век свой долгий,
чего ты только не творил.
Началом нынешних историй,
и блятства сверстником ты был.

Но я увлёкся. Чек просрочен!
Жгу вас в терпеньи, как в огне.
Нить в резюме и в слове. Впрочем,
оставим истину в вине!
Ведь вас разгадки жажда мучит,
вы суть желаете узнать.
Надеюсь, я, мне не наскучит
Вам этот случай рассказать.
Итак, мужайтесь. Здесь картины!
Смотрите - Термы, Колизей...
Везде, без видимой причины,
шныряет множество людей.
Переполняют время крики.
Вот здесь - сенатор, здесь - купец.
А здесь вот - жрец богини Ники,
а вот - оратор и певец...
И жены под руку с мужьями,
все в длинных тогах. Ну, пойми!
Где тут мужчины? Где тут дамы?
Хоть с каждого чадру сними.
Но всё же есть ориентиры.
У женщин, как Вы не горды,
так повелось уж в нашем мире.
Ни плеши нет, ни бороды.
И если взглядом приловчится,
к мужьям и женам, лишний раз.
То невозможно ошибиться:
у женщин чуть пошире таз.
Но, это тонкая примета:
её заметит Шерлок Холмс.
А нам пришлось бы ждать рассвета,
чтоб не иметь разбитый нос.
Ведь мода - в Риме ей начало,
похожа – уф! – на сатану.
Вы завернитесь в одеяло,
а сверху бросьте простыню.
И станет вам тогда понятно,
что я не склонен был шутить.
В потёмках, тут весьма накладно,
****у от *** отличить.
Но если б, скажем, Казанова,
пересчитавший звёзд огни.
Нашел бы здесь, даю вам слово,
лишь неприятности одни.
То армянин ужо', наверно,
не растерялся б никогда.
И будь то женское колено,
или мужская борода.
И будь ****а то, или жопа,
он, всё равно б снимал штаны.
И, как Эйнштейн, с душой циклопа,
вершил бы опыт для страны.

Ведь все армяне, как кретины,
им в жизни так не повезло,
что роды видеть у мужчины
они хотят. И всем назло,
с утра улыбки шлют - от плуга,
днём пьют не пиво - молоко.
А по ночам, они друг друга,
ебут в засранное очко.
Грешно, грешно людское племя,
с древнейших дней - чего скрывать.
Коль за минуту наслажденья,
себя готово запродать.
Всё оттого, что к этой жизни,
пришли мы вследствие греха.
Своих родителей. Их тризны...
Но Флора, Флора – ах! Ха-ха!

Об этой стерве мы начали,
свой очень долгий разговор.
И пусть мы многое сказали.
но суть не видно до сих пор.
Не потому ль, что отступленья,
я вёл пространственно всегда.
Старинной темой искушенья.
Но Флора, флора - вот ****а!

Хоть я, припендрясь к Орифламме:
признаюсь сам, чего таить.
Не смею здесь, об этой даме,
****а иль стерва говорить.
Ведь я не спал с ней, не общался.
Не наблюдал лицо её.
Хотя зачем-то постарался,
сложить поэму про неё.
А коль солгу - простите люди!
Уж так оно предрешено.
Пускай ко мне сойдутся судьи!
Ведь лгать спокон веков - грешно.
Я вам солгу, светло и ново!
чтоб Вы, параду хороня.
За криво сказанное слово,
не обижались на меня.
Ведь говориться же не даром,
что ложь приятней и милей.
За ложь нам платят, Правда - даром,
нам не нужна. Нам скучно с ней.
И ложь вокруг тебя клубиться.
Смеётся! Словом не грубя...
Коль ты сумеешь с нею сжиться,
то в люди выведешь себя.
А там уже вяжись, с кем хочешь.
Иди туда, куда пойдёшь.
Пути открыты все. Короче,
как хочешь, так ты и живёшь.
Неважно, чем займёшься крупно:
****ями или смыслом ты.
Но всё ж, в душе и поздалупно.
ты сохранишь свои мечты.

Жаль, что законы наши строги.
Блюдя державный этикет.
Невесту мы среди дороги
не остановим. Спору нет.
Чтобы задрав её юбчонку,
узнать единственный секрет.
Хоть про себя, хоть потихоньку:
вот это целка, или нет?
О, как бы счастливы мы были.
От нежных чувств, сощурив глаз.
Когда б такое разрешили.
нам хоть на день, хотя б на час.
Но будьте бдительны. Вы в Риме.
Здесь почитается Нерон.
Вот он сидит на Палатине,
своим сенатом окружен.
На вид ему давно за сорок:
пора в могилу, так сказать.
Но он ещё довольно ловок,
коль может стансы сочинять.
Весьма обычные. И всё же.
Все льстят ему. Со всех сторон.
Блистают масляные рожи
и слышно: "Душечка, Нерон!.."
А он от этого полнеет,
смеётся часто, всей гурьбе.
И становясь ещё глупее,
спокойно царствует себе.
Сегодня, встав, как все чуваши -
видать приснился добрый сон,-
и отхлебнув вина из чаши,
он был безмерно вдохновлён.
Велел к себе призвать мудрейших,
о чём-то с ними толковал.
Ужасно нервничал. Святейший,
свой взгляд всё к небу поднимал.
Потом велел послать герольдов,
трубить по Риму общий сбор.
Надел наряд, без Леопольдов,
и бодро выбежал во двор.
Народ, заслышав о собранье,
уныло крякал и сопел.
Но всё ж, осилив приказанье
его величества, не смел
в угодный час не появиться
перед светлейшим из людей.
И вот уже толпа стремиться,
со всех сторон: "Скорей, скорей!.."
Купец и толстенький патриций,
за ними маленький плебей.
Спешили, чтобы насладиться,
****ежем избранных мужей.
Но вот, собрались, присмирели.
Столпились кругом: ты на ты.
И так внимательно смотрели
на августейшие черты.
А к ним, в виду плохого роста,
Нерон, держа в руке бокал,
без лишних фраз – обычно, просто,
декрет о сэксе оглашал:
Я объявляю завтра праздник!
В честь Флоры – больше ничего!
Пускай ни раб, ни жрец, ни всадник,
не погнушается его.
Я вам велю в тот день раздеться!
И так, как мама родила.
Под вечер, возбуждая сердце,
пойти туда, где мгла легла.
Не важно: женщины ль, мужчины...
Зачем стесняться мы должны.
На этот случай нет причины.
Мы в этот день все так равны.
И обнажённые в лесу том,
мы будем, есть и будем пить.
И тешась, что весной: как летом,
мы можем горе позабыть.
К чертям достоинство и званье,
к чертям ступени должностей.
И честь - чванливое созданье...
Святая скромность: к чёрту с ней!
На день забудем кровных братьев,
сестёр, отцов и матерей.
Ведь все мы в тайне, ну признайте,
живём лишь манией страстей.
Отец с любовью дочь ласкает,
а брат с сестрой поспать не прочь.
Сам царь вам это разрешает
на целый день, ну и на ночь.
Свободен ты или неволен,
ты беден, иль богат, как царь.
Всё ерунда! Не будь лишь болен,
неполноценен или стар.
Пускай жена не держит мужа.
Желанья нечего скрывать!
Коль хочешь быть кому-то нужен,
то не стесняйся лечь с ним спать.
И вы, придурки или дуры,
желая видеть чудеса.
Желая воли и натуры,
придите завтра в те леса.
Никто из вас не пожалеет,
что стадий семь пришлось шагать.
Да и в последствии не смеет,
другого в чём-то упрекать.
Ведь в этом всём знаменье божье,
как не крути мыслей своей.
Ведь, иногда, то боги тоже,
весьма похожи на людей.
Жрецы вчера мне предсказали,
что в этот день, без лишних слов.
Среди всеобщей вакханальи,
богиня трав, цветов, лесов.
Миледи Флора мне отдастся!
Мне - повелителю людей!..
И я, желая наслаждаться,
готов лететь на встречу с ней!.."
Нерон закончил, улыбнулся:
«Ах, люди, как они тупы!».
Но тут, чуть было не споткнулся,
и не упал в глазах толпы.
Его, однако ж, подхватили,
и с непокрытой головой.
К большим носилкам проводили,
чтоб отнести скорей домой.
Толпа ж безудержно гудела,
и всяк судачил об одном:
"Натура - слыханное дело?
Но всё ж, посмотрим завтра днём!.."
И сразу мраки рассуждений,
вскружили головы людей.
Порывы страстных побуждений,
бодрят всех силою своей.
Любовник, вспомнивши любовниц,
и то, как он их раздевал.
И что за грех платил червонец,
теперь в мечтах своих летал:
"О, я теперь возьму любую!
Какую только захочу.
Толстушку, скромную, худую...
В любой свой *** я намочу!
Не важен возраст, спектр цвета,
с капризом будет ли, с загаром.
Жена сенатора, поэта...
Так много чувств. И всё задаром!
А коль жену мою кто смочит,
так я сей грех перетерплю.
Плутовка тоже *** хочет,
а я не часто с нею сплю.
Да и, потом, она, наверно,
в изменах мне не упрекнёт.
Грядущий день, ей откровенно,
открыв глаза, закроет рот!.."
И холостяк мечтал: "А что же?
Вот и ко мне летит кусок.
Хоть не женился я, но всё же,
кто скажет мне: "Ты - одинок!
Коль завтра я найду подругу,
но не одну – пора мне жить.
Всех женщин я пущу по кругу!..
О, как я буду их любить!..
Ведь жизнь приятна! Жизнь крылата!
Душе моей чужды снега!..
Я не боюсь за то, что завтра,
на лбу мне вырастут рога.
К ногам моим клонятся горы!
Как самый преданный солдат.
Я принимаю праздник Флоры,
воскликнув кесарю: Виват!.."
И честный муж, так даже тот,
хотя зарок давал.
Однако, на запретный плод,
он губки раскатал:
"А почему мне срать на грех?
Кто скажет мне теперь...
И рост, и сила - как у всех,
и член под мой размер.
Я в жизни, баловень всего!
Коль кесарь сам велит.
Я не ослушаюсь его.
Да что тут говорить...
Богиня Флора не плоха!
Разделась. И теперь.
Желает страстного греха!
С неё возьму пример?
Пускай вокруг трясёт весь мир!
Не оплошав в бою:
пойду на этот блятский пир.
Но жаль жену мою.
Её какой-то мерзкий ***,
в тот вечер обольстит.
Возьмёт не только поцелуй,
а всю её. О, стыд!..
Как жить потом мне, в свете дня?
Как вынести позор?
Зачем же ты, моя жена,
не сдохла до сих пор.
Но полно! Мыслей этих вид:
как в мраке пискотня.
Что тут позор, и что тут стыд?
И где тут, чья жена?
И чьи тут дочери пойдут
на ложе, раньше срока?..
Мне всё равно! Я встал на путь,
любовного порока!"

Так думал сильный пол мужской.
И в том секрета нет!
А вот, как дамы меж собой
восприняли декрет?
О чём, мечтали до утра,
внимая страсть в крови.
Узнав от батюшки-царя,
о празднике любви?..
Ещё не знавшие труда,
с которым, в час ночной,
дрожит и чавкает ****а,
лаская член мужской.
Закрывшись в комнатку свою,
и сунув палец в нос.
Пытать пытались мать свою...
Но разгадать вопрос
не удавалось им. Как знать!
Хотела не одна,
раскинув ножки полежать,
в кровати, но без сна.
Но тут кривилась их губа,
При мысли на грехи.
Они лишь ржали про себя:
"Ха-ха!.." да "Хи-хи-хи!.."
Чумная молодость: ей жить,
у всех-то на виду.
Им так хотелось ощутить.
как входит *** в ****у.
Их мучил опыт, зрелых дам,
хотелось им узнать.
Как это девушки парням,
дают в лесу ****ь?..
Вот так девицы, мысль любя,
во тьме не видя зги.
Мечтали. Щупая себя
за клитор и соски.
А жены, гордые собой,
вкушая пыл страстей.
С которой лезли к ним, порой,
приятели мужей.
Желали, гладили бока
чтоб в наготе себе.
Качая бёдрами слегка,
игриво плыть в толпе.
Ах, бабы, бабы – ни с чего!
Что говорить о них.
Имея *** своего,
ложатся под других.
Привыкли бегать по рукам,
с дивана на кровать.
Сегодня здесь, а завтра - там!
Не спрашивай, как звать.
И не стремись её познать.
Она тебе соврёт.
Изобразив, как ловкий тать,
невинность, как енот.
Лишь бы поверил. Лишь бы взял,
и на ночь приютил.
Ну, а по ходу: отебал,
согрел и накормил...
То здесь, то там! То там, то тут!
В одних руках, в других.
Вот так они-то и живут...
Что говорить про них!
Толпа давно уж не шумит.
Все дома пьют, едят.
Лишь стражник выпивший кричит:
"Виват, Нерон!.. Виват!.."
А больше в Римскую хандру,
никто не возмутил.
Наверно, граждане к утру,
спешат набраться сил.
Луна на небо приползла:
судья грехам земным.
Своё смиренье разлила,
по улицам пустым.
Под ней здоровый, крепкий сон,
примерил сапоги.
Он был, конечно же, силён,
запудривать мозги.
И как усопшим, не шутя,
смежая веки нам.
Сидел, как кроткое дитя,
у ложа наших дам.
А может быть, мы были с ним?
Зачем Вы знать должны,
какие в ночь ту Старый Рим,
переполняли сны?..
Я не придумаю ответ:
все люди так грешны,
что им сто тысяч долгих лет,
всё те же снятся сны.
Мужчинам - женщины. Опять!
Фигура, ноги, грудь...
А бабам снилось, так сказать,
что их уже ебут.
И под влияньем этих снов.
Проснувшимся: чуть свет.
Предвидя близкую любовь,
конца которой нет.
Римское общество, с мольбой,
взирая в небеса.
Теряло разум и покой,
и щурило глаза.
Всего лишь миг, всего лишь жест,
стремленья их скрывал.
Теперь никто не скажет "нет!",
ведь каждый только ждал.
Как будто крику петуха,
ответит крик души.
*** и ****а, не шелуха!
Греши мой друг! Греши!..
И вот несмело дверь открыв,
в чём мама родила.
Все в Риме, кто был только жив,
отбросив удила.
Тихонько стали выползать:
покинув тупики...
В натуре тут не разобрать:
где знать? где бедняки?..
"О, грешный день! Любовь, приди!
В безумный праздник наш.
Веди же, флора, нас! Веди!
Веди на свой шабаш!..
Душою слышим мы тебя,
взгляни с небес на нас!.."
Так пели римляне. Входя
на улицы в тот час.
Как после сильного дождя,
бегут к реке ручьи.
Так шел народ: шутя, галдя,
за города черты.
За Вечный город, где звезда,
дрожит в нутре листа.
Где для желающих, всегда,
есть тихие места.
По двое, трое – не грубя,
по плитам вековым.
И каждый мысленно себя,
приценивал к другим.
Он, бодро щуря хитрый глаз,
из-под густых бровей.
Смотрел на пышный женский таз,
и думал: "Сто чертей!
Вот эта, право же, по мне.
Ах, тело всё горит!
С такой не грех наедине,
сойтись, поговорить.
Сначала день, потом и ночь...
А можно повторить!
Но рядом с ней шагает дочь!
Её б мне искусить!.."
Она же мерила его,
от пят до бороды.
И жадно думала: "Ого!..
Для уст и для ****ы,
он просто создан. Ах, вполне!
Ишь, смирно как висит!
С таким, не мужу - всей стране,
могла б я изменить!.."

О мысли, вы не от отца!
Греховной суетой,
вы обольщаете сердца.
И становясь судьбой.
Ведёте нас в огонь и в ад!
К безумству и нытью!..
И я безмерно вами рад.
переполнять ладью,
своей истории. Пусть Рим,
пресыщен от всего!..
Но мы вернуться поспешим,
на улицы его.
Здесь так светло от разных дам.
Весёлый марш для всех,
играют трубы. Тут и там,
звучал задорный смех...
Нерон же плыл среди толпы,
на ношах с бубенцом.
За ним, гуськом несли рабы,
сто амфор - все с вином.
Картина та со стороны,
притом, для алкаша.
Была пленительна. Сильны
соблазны, в них душа!
И что тут Флора? С чем пришла?
Коль многих здесь, вполне,
за город жаждущий вела,
лишь дума о вине.
Вино, багровою струей,
вливаясь в полость рта.
Преображает мир земной,
не хуже чем мечта.
"Чернило", "Менстра". "Дёготь", "Ртуть",
"Война мышам", "Смерть мухам".
Как лишь вино не назовут,
любители понюхать.
Его достоинства. О, да!
Ты слушай это соло:
как оно булькает, когда,
перетекает в горло.
Ты пьёшь вино, как молоко.
Не в силах отвернуться.
Ведь ты осилил мастерство;
испив - не захлебнуться!
Но я опять оставил Рим,
толпу и страсти – ну!
Над ними голосом своим,
воспел экспромт вину.
Ведь смертным счастье с ним дано!..
Рабы со всех сторон,
несут, несут, несут вино!
И, даже, сам Нерон,
чтобы усилить страсть людей.
И чтобы их взбодрить.
Держал бокал в руке своей,
как жизненную нить.
И поминутно поднимал,
его к устам своим.
Сам пил его, и предлагал
он так же пить другим.
Предчувствуя великий грех,
предчувствуя разврат.
Он с нош своих смотрел на всех,
и был безмерно рад.
Сегодня Флора, как жена,
к нему падёт на грудь.
Бокал кровавого вина,
пьянил его чуть-чуть.
А вот и лес. В прохладной мгле,
для жарких тел людских.
Есть столько места на Земле,
на травах молодых.
Здесь честь в бесчестие войдёт,
а робость, впав в разврат,
****у с любовью облизнёт.
Ну что ж, кто, чем богат.
Кто силой, иль умом своим,
кто золотом с парчой.
Кто ***м только лишь одним,
кто лишь одной ****ой.
Кто беден тем, что любит спать,
кто кружит, словно ветер.
Кто может бабу отебать,
три раза, каждый вечер.
О, мысли, мысли. Вы: о, да!
Приходите, как гости.
А остаётесь навсегда,
чтоб грызть и мозг, и кости.
Нерон же думал лишь о ней,
о Флоре молодой.
Не замечал вокруг людей.
Его глаза ****ой,
позарастали. Грудь свело,
отвлечь уже царя.
От этих мыслей не могло.
Ни мор и ни жара.
Пот капал с морды допоздна.
И *** просил воды:
"Когда ж, когда ж придёт она,
исчадие беды?..
И как, в пылу любовных струй,
мне выпасть суждено.
Быть может, влезет в ню мой ***,
а может и бревно,
со свистом там перелетит.
Как над полями гусь.
А я хоть пухленький на вид,
в ней, просто, утоплюсь.
Не проще ль время не губить,
не ждать её прихода.
А *** спокойно подрочить,
любуясь на природе.
И успокоив страсть свою -
под ритмы па-де-де!
Побрызгать спермой в мысль твою,
не пачкаясь в ****е.
Как некий молодой кутил
на берегу реки,
весьма приличный *** дрочил
во весь размах руки.
Презреньем женщины честил,
на них он не смотрел.
И каждый раз, когда спустил,
натружено сопел.
Вафлю на воду шлёпнул бриз...
Кутил наш прослезился,
воскликнув горько: «О, Азиз!
Сын мой, ты утопился!..»

Припомнив это, царь Нерон,
не мог сдержать улыбки:
"А может вправду мне, как он,
не совершать ошибки.
Ладонью, сжавши страсть: в длину,
не морясь с коммунизмом.
Спиной, опёршись об сосну,
заняться онанизмом?..
Но это глупо! Боже мой,
как пухнет грудь и яйца.
****у же сравнивать с рукой,
а ***, с размером пальца.
Способен только лишь дебил.
Мне нужно чувство тела.
Которое в избытке сил,
любви моей хотело!.."
Вот так терзал себя Нерон,
разнежив зад в кустах.
Вином и чувством вдохновлён,
он путался в мечтах.
О нежной Флоре. И о том,
как он её, поймав струю.
При дуновении ночном,
завертит на хую.
Любуясь позами: "А, что?
На то и есть ****а,
чтоб удовольствие своё,
я в ней искал всегда.
И мог спокойно опочить,
на пухленькой груди...
Но я свой пыл не в силах скрыть.
О, Флора!.. Приходи-и!.."
Но, ****ь! К нему не шла она,
хотя уже средь мира.
Взошла вечерняя луна,
большим кусочком сыра.
И осветила лес, в каком,
визжа, ревя, глупя,
переполняла мозг вином,
безумная толпа.
Но страсть её валила с ног.
Уже то там, то тут.
Ты, приглядевшись, видеть мог,
большую жопу, грудь...
И на пеньке. И под кустом.
Всё дышит. Льётся пот...
Тот любит боком, тот рачком,
а тот лишь только в рот.
Здесь ревность, словно мишура.
И наглость не в упрёк.
Идёт великая игра,
в сплетеньи рук и ног.
Людское стадо жжет азарт:
здесь кто, кого поймал,
тот был милей, чем муж, чем брат -
ласкал тот и ****...
А коль устал в своём труде
всё ж шанса не терял.
И лёжа грудью на ****е,
в ней пальцем ковырял.
Вдыхая мочь, на все лады,
как сочный аромат.
Любуясь образом ****ы,
как видами Карпат.
Везде распутство и разврат.
С кем хочешь, с тем ебись.
Вот так на свете размножать,
себя привыкла жизнь.
Однако, простота б была,
мертва за пол часа.
Когда бы ночью вдруг пришла,
в подримские леса.
И удивлённо скорчив рот,
она б могла рехнуться.
Хоть ветра нет, но дух идёт
и кустики трясутся.
Крестись ты тут, иль не крестись,
святой ты или нет.
А лучше присоединись,
пока не встал рассвет.
Пока ещё то там, то тут,
из тьмы блестят глаза.
И губы ластятся, зовут:
"Иди ко мне!.. Я - за!.."
Но нет! Нерон их оттолкнёт:
"Ну, где ж она - балда?.."
И плоть восставшая зовёт,
и месяц, как ****а.
А он, как волк готовый выть,
глядит по сторонам:
"Кого ****ь? Кого винить?..
Вокруг сплошной бедлам!.."
И вдруг, увидел он: "Заря!?..
Так рано, Почему?.."
Летит, наверное, не зря,
спускается к нему.
"Неужто Флора! Боже мой!
Ах, как она свежа.
Станочек точеный такой,
и грудь, ну как дежа.
Улыбка брезжит на устах.
А ножки... Ножки - о!
Вот это баба! Вот размах!
Мне б выебать её!.."
Нерон в волненьи задрожал,
поправив ворс груди.
Будто затравленный шакал,
ей крикнул: "Подожди!..
Ты не меня ли ищешь здесь?
Лишь имя назови.
О, Флора!.. Я пылаю весь!
Я жду твоей любви!..
Пойдём скорей, пойдём сюда.
Вон там, за тем кустом.
Где в ручейке поёт вода,
присядем мы вдвоём.
Там посидим, поговорим,
попробуем вина.
Небось, соскучилась за ним?
Пойдём... Ты здесь одна?.."
Но только скрылись за кустом.
Кого тут ублажать!
Оставим глупость на потом.
Сейчас: "Давай ****ь!.."
И Флора, молча прилегла,
раздвинув ноги. Тут,
задача трудной не была:
удачно подмахнуть.
Нерон же взглядом мир пленя,
чуть не давясь слюной.
Залез на Флору, как свинья,
в корыто с баландой.
И весь трясясь, сопя: «о, да!»,
вонзил в неё свой член.
И поводив туда-сюда,
осилив страсти плен.
Как кролик жопою затряс.
А Флора: "Ох!" да "Ах!"
И вот, входя уже в экстаз:
"Сильней, сильней размах..."
И царь старался, царь качал.
То был единый труд,
который он не позволял
рабам: «Пускай идут!».
Тут он потрудится и сам:
"Поглубже, глубже вбей!..
Прижмись ещё к моим грудям...
Левей... Чуть-чуть левей!.."
Кончая, снова начинал,
вживался в поцелуй.
Пока себя не заебал,
а Флоре, хоть бы ***!
Я говорю Вам не в бреду!
Прошу не торопить...
Поскольку женскую ****у,
так трудно накормить.
Что ты еби хоть день, хоть ночь...
И хоть троих мужчин,
ей предоставь. Она не прочь,
чтоб был ещё один.
К примеру, вот вам, сам Нерон,
на вид силён, как бык.
Три палки вставил. Mes pardon!
Пропал задор и шик.
И царь, бессильный, не шутя
грудь Флоры облизнул.
Раскинув ручки, как дитя,
на ней же, вдруг, уснул.
Терпела Флора и ждала,
пытаясь, горечь скрыть.
Когда ж вконец изнемогла,
взялась его будить.
Сначала - ласково: "Нерон!.."
шептала, но – ой ли!
Видать чертовски крепок сон,
был у царя земли.
Она щипнула, дала в бок:
"Ах, йоб же ж твою мать!.."
А он лишь чмокал, как сурок
и не хотел вставать.
Тогда, как рваная струна:
уставши от всего.
С проклятьем, вылезла она,
наверх из-под него.
И трижды сплюнула. Коря,
себя, что на виду
у всех, под римского царя,
подсунула ****у:
"Хотела глупая ****а,
её бросало в жар.
А я-то, дура! То же - да!..
Считала, если царь,
то должен быть неистощим.
И глубже всех... Но вот!
Лежит у ног моих не Рим,
а толстый идиот!..
Уж лучше было палец мне
засунуть между ног,
чем позволять такой свинье
мозолить свой лобок".
И невозможно передать,
какой в ней вырос зверь:
"Ну, что же думать? Что сказать?
Что делать мне теперь?.."
И чуть не плача от тоски,
сама не зная чья.
Она, массируя виски,
прошлась руслом ручья.
Подмыла в нём свою ****у:
дала, кому дала.
Лишь солнце плюнуло в звезду,
исчезла, как пришла.
Обычно так привыкли Вы,
под утро исчезать.
От приютившей Вас вдовы,
чтоб сплетен не наслать.
Или расторгнув брак с женой,
мы тоже так спешим.
Уехать к чёрту на покой,
под индексом любым.
Чтоб затерявшись меж людей,
и вид, и след свой скрыть.
И алименты на детей,
с зарплаты не платить.
Ну, вот и всё! Пора бы мне,
закончить свой рассказ.
Но оставаясь на коне,
Вас приведу в экстаз!
Я без морали не уйду:
пусть всяк, с грехом в глазах,
оценит женскую ****у,
на прочность и размах.
Ведь счастье мужикам дано!
Пока их *** стоит.
А первосортное вино,
шум истины хранит.
А Флора всё же была самой
красивой женщиной Земли.
В те дни, когда земной державой,
вершили римские орлы.
И вы, надеюсь, убедились,
в моей всегдашней правоте.
Хотя ужасно утомились
таскаться ночью, в темноте,
по дебрям полным томных вздохов...
Как говорится: C’est la vie!
Однако ж, было вам неплохо?..
На этом празднике любви...
Среди вина и наслажденья,
неповторимый был момент.
А если кто иного мненья,
то он, наверно, импотент!
Великий Рим! За век свой долгий,
чего ты только не творил.
Началом нынешних историй,
и блятства сверстником ты был.