Любовь к жизни

Жить хотелось ужасно, до боли;
Забыв всё на свете,
Не помня роли,
Не веря в чужие сказки, без маски,
И не строя зеркалу глазки,
Без опаски увидеть напротив
Кого-то ещё,
Не себя…

Я стою, теребя
Ремешки рюкзака.
Для храбрости в нём –
Последний патрон коньяка.
Я падаю вверх,
Как падает раненый стерх,
Разрывая пространство криком,
Я так мал
И даже в великом.

Мне бы руки другого рода,
Что смогли удержать бы своды,
Мне бы голову, да стотонную,
Железо-железобетонную;
Чтобы она не взрывалась
Ежесекундно.

Нудно гудя, как трамвай хамоватый,
В котором сидит щербатый,
Из того же бетона взятый,
Вагоновожатый,
Которого не проймёшь,
Ни копейкой, ни даже рублём –
Он в ответ монотонно: Врёшь!
И глядит, как солдат на вошь.

Жить так хочется, до невроза
Но сегодня мне быть Берлиозом;
И сегодня кровавая роза
Растечётся, глаза залепит
И ослепит, навеки ослепит.

Друзья,
Даже если такая уж я и свинья,
Не оставьте меня умирать.
Я сегодня так твёрдо решил,
Что уж если когда я и жил,
То только в последние дни;
У меня вы ведь только одни.

А что я вообще-то стою?
Да немного.
Ребята, не скрою,
На базаре за ломаный грош
И получше меня найдёшь.
Так вот же откуда дрожь
В разбитых коленках
И поэтому жадные зенки
Что-то всё время ищут,
И никак ни за что не сыщут.

Раки свищут:
Пора на покой –
Я прощаюсь с квадратной землёй.
Ведь выходит занятно:
Мне здесь всё абсолютно понятно.
А о небе я, если и знаю,
То лишь понаслышке.

Как-то стою, замерзаю
На скелетообразной вышке –
Озираю тайгу без края,
С ней в сравненьи я меньше мышки.
А впрочем, я мал, да удал,
Вещи тайком собрал
И убежал.
И только пятки сверкали,
И смотри, поминай, как звали!

Колокольчики заливают,
Перезвоном прозрачный воздух,
Знаю, знаю – кончаются силы,
Знаю, знаю – не скоро отдых;
Значит, отдыху быть лишь в могиле.
А пока что сани бегут….

Пляшет по спинам кнут,
И даже если мне рот заткнут,
Я не буду роптать…
Только бы не сблевать,
Только не кровь из носу,
Уж лучше пеньковую косу
На шею –
Пускай повисит.

И напомнит её, родную,
Приблудившуюся, шальную.
Пусть такую,
Но всё же, она -
Отцветающая весна,
Осень внезапно зардевшаяся,
Странным, ядрёным
Зелёным.

Я люблю больные глаза,
А может – и нет.
Привет.
Картина.
А я – Буратино.
Угловатое и деревянное.
И глаза - пустые, стеклянные.
Я не умею плакать,
Тем паче, рыдать,
Я могу лишь одно –
Харкать,
Идти и харкать,
Удобряя бесплодный асфальт
Потом и кровью,
Из России с любовью.

И глянул он семо и вамо:
Вдалеке – громыхание БАМа,
Интересная панорама,
Там, где прячется зам за зама,
Где в плотины закована Кама.
А поближе – купецкая драма,
За заборами город Калинов.
А закат всё так же малинов…
Едва я не принял его затухание
За северное сияние.
А знаешь, похоже…

Да, похожа свинья на ёжа!
Да вот больно толстая рожа;
В рот спокойно заходит половник -
Это значит, полковник,
За щеками не видно ушей.
Но не смей говорить,
Умоляю, не смей!
Дело просто – прогонят взашей.

И снова рюкзак.
И ты, как последний мудак,
Если не хуже,
Баламутишь ботинками лужи.
Ну а ночью быть стуже.
И покинув с утра свою норку,
Ты обнаружишь корку –
Грязный, непрочный лёд,
Впрочем, легко пробьёт
Эту дрянь твой тяжёлый ботинок.
И не вспомнишь,
Что как-то на рынок
Ты ходил, со стыда сгорая,
И тебе становилось так тошно.

А хотя – едва ли так точно
Ты запомнил такую мелочь –
Ты забыл бы и что поважней.
Хочешь знать? Да уж ради бога!
У тебя было столько тетрадей –
Где ж теперь ну хотя бы одна?

Но из самого памяти дна
Ни сигнала, ни малой вести;
А когда-то ты клялся честью
Сохранить для других поколений
Миллионы своих творений.
И от этого малодушия
Становилось вдруг так удушливо –

Будто кто-то подкрался сзади
И трясёт: «Где твои тетради!»
Ты в ответ: Отпусти, бога ради,
Ты бы знал, как себя я казню,
Как страдаю своим бездельем,
Я хочу, но, поверь, не могу.
Я держусь, выгибаюсь в дугу –
Он всё давит –
Могу же! Могу! -
Я ору на последнем дыханьи;
Нет, сильнее жизни желанья
Вряд ли что-то на свете да есть…
Я закончил, позвольте сесть.

15.05.2007. Москва.