Дом

На улице Снежной ломали дом.
Обыкновенный старый пятиэтажный панельный дом. Такие принято называть «хрущовками», хотя никакого отношения время постройки дома к хрущовской эпохе не имеет. Да он и выглядел-то не как «хрущовка» в нашем понимании – панельный и без балконов.
В детстве (до 21 года) я жил в «хрущовском» доме. Он был добротный, кирпичный, с балконами. Правда, у нас в однокомнатной балкона не было, и я всегда считал это дискриминацией по отношению к однокомнатным квартирам.
Не знаю уж, сколько лет простоял дом, о котором веду речь, но пришло время его ломать по программе замены старого жилья. И вот его сломали.
Люди, которые жили в нем, ненавидели его – ненавидели за отсутствие балконов, за неудобства, за плохую звуко- и теплоизоляцию, за то, что в этом доме жили алкаши и прохвосты, и просто за то, что всем им хотелось получить квартиры в новом высотном доме с просторными комнатами, раздельным санузлом и лифтом.
Им дали новые квартиры в новом доме. Они, как во время эпидемии чумы, в спешке покидали свой дом. СВОЙ дом. Но они не понимали, что это ИХ дом, что он стал живым за то время, пока в нем жили люди. Они, как деревья, пустили в него корни, срослись с ним, стали частью его. Они пропитали его как губку своими эмоциями, счастьем и несчастьями, радостями и горем, настроением и теплом.
Он радостно сверкал чисто промытыми стеклами на Пасху и День Победы, его стены дрожали от раздраженных криков ссор и первых криков вновь появившегося на свет человека, от недовольного хлопанья дверями и форточек, хлопающих на сквозняках.
И вот он опустел. Он стоял одинокий, жалкий, всеми покинутый, с выбитыми стеклами и висящими на одной петле рамами. Не вооруженным глазом было видно, что дом стоит в недоумении. Что случилось, почему его оставили, за что бросили на верную смерть?
Проходили дни вселенского запустенья, дом постепенно умирал, а ночью на его месте являлся призрак с пустыми невидящими глазницами окон, возвышающийся как памятник на могиле самого себя. Люди проходя мимо, непроизвольно ускоряли шаг, боясь приблизиться к дому, как будто тот и правда находился в чумном карантине.
Наступал день, и снова, еще живой, дом стоял в недоумении и ждал, что будет. Он не понимал одного – его приговорили. Ему вынесли смертный приговор.
Не праведным судом с судьями, адвокатами и обвинителями. Нет, его приговорили к смерти простым большинством опущенных к низу больших пальцев. Как гладиатора на арене Колизея.
Он умирал стоя, долго, мучительно. Экскаватор огромным железным ломом, поставленным вместо ковша, задирал руку-стрелу к крыше дома и опускал ее к земле – легко и просто, никакого сопротивления не испытывая при этом. Да и какое сопротивление мог оказать беспомощный, еле живой дом. Потеряв перекрытия, стены еще какое время держались, но достаточно было одного не сильного касания механического лома, и они падали, как листочки карт, из которых был построен шаткий карточный домик.
За какое время можно разрушить пятиэтажный, пятиподъездный панельный старый дом? Экскаватор сделал это за один световой день.
Люди, шедшие мимо, невольно останавливались, завороженные зрелищем разрушаемого дома. Они останавливались, смотрели, тихо переговаривались между собой. Но никто не разговаривал громко, не делал резких движений, и смотрели-то как бы, стесняясь, как бы чувствуя себя виноватыми, что смотрят они, а не на них.
Маленькая девочка, не понимая происходящего, спрашивала у мамы, показывая пальцем в сторону разрушаемого дома: «Мама, зачем ломают? А наш дом тоже ломать будут?» Пожилая чета молча наблюдала картину казни, лишь изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Они-то хорошо понимали, что это значит. Женщина украдкой, как бы невзначай, смахнула слезу.
Зрелище притягивало взгляды людей. Смерть, ужасная в своем обличье, тем не менее, испокон становилась зрелищем, будоражащим умы, сердца и души, у одних вызывая чувство тотальной неотвратимости, у других вызывая приток адреналина в кровь. Хлеба и зрелищ! Ну, если не хлеба, то хотя бы зрелищ.
Смерть приходила на лобное место, собирая вокруг помоста невиданные толпы разного люда. Известие о готовящейся казни распространялось со скоростью звука. Люди, побросав все свои дела и домашние хлопоты, бурлящими потоками устремлялись к лобному месту заранее, чтобы лучше и подробнее увидеть казнь. Мальчишки дрались за место на самой толстой и удобной ветке самого близкого дерева. А потом, хвастаясь в разговоре с товарищами, во всех красках описывали кошмар произошедшего события. Палач являл собой конферансье, ведущего концерт, и исполнял номера по заявкам зрителей.
Главный герой безмолвствовал. Он умер еще до казни……………………………………….
Люди, постояв, понемногу расходились по своим делам, а механическая машина разрушения продолжала свое дело. Обломки, падая, образовывали некую насыпь, по форме очень напоминавшую могильный холм. Но не останется места, куда можно было бы прийти с цветами. Проворные самосвалы, нагрузившись так, что проседали рессоры, увозили останки того, что еще неделю назад было домом.
Когда последний осколок разрушения упал на могилу казненного дома, вдруг показалось на мгновенье, что это не столб строительной пыли взлетел в воздух, а отлетела душа дома к небесам, которая состояла из частичек душ людей, живших в доме столько лет и вдохнувших в него жизнь своей жизнью, своим дыханием, своим теплом и радостью… Пошел снег и буран стал заносить свежий холм. Место казни стирала с лица земли сама природа, чтобы не оставить даже воспоминания в сердцах людей. Природа заботилась о благополучии и спокойствии своих детей.
Еще не уехал последний самосвал с останками погибшего дома, а строители уже огораживали место под новое строительство, как всегда суетливо и наспех возводя сетку забора над бетонными блоками.
Природа не зря заботилась о своих детях. На следующий день умытое солнце на расчистившемся небе взывало людей к радости и вселяло оптимистичное настроение, и уже никто не вспоминал о погибшем доме…