Али Гарден

Московскому Педагогическому Государственному Университету имени В.И.Ленина посвящается

Святое место!
Помню я, как сон,
Твои кафедры, залы, коридоры… М.Ю.Лермонтов


МОЯ ЭРОТИЧЕСКАЯ ПОЭМА

Пять с половиной лет моей жизни были связаны с Ленинским Педагогическим институтом, который в девяностом году теперь уже прошлого, двадцатого, столетия был переименован в Московский Педагогический Государственный Университет. Это было замечательное время! Замечательное не только с исторической точки зрения, хотя и в этом отношении вышеупомянутая эпоха по праву заслуживает внимания, но я имею в виду то, что эти годы были самыми яркими в моей жизни, и замечательны той необыкновенной легкостью, уверенностью и даже какой-то лихостью, которыми звучали тогда душа моя и тело. И какие бы промахи не совершал я в то время, как бы не переживал безденежье, любовные фиаско и прочие мрачные нюансы своей судьбы, все равно жил, ощущая себя как на крыльях, так как может ощущать себя человек только в молодые годы.
Но вместе с ранней романтической юностью расстался я, к сожалению, с милой привычкой подробно описывать свои каждодневные переживания в дневнике. К сожалению или к счастью – не знаю, но в то же время я начал писать стихи, которые записывал туда же. Таким образом, эти годы нашли свое отражение в тех немногочисленных стихотворениях, которые, балуясь, я слагал на лекциях и семинарах в институте и дома. Таким же точно образом появились в моих студенческих тетрадях первые строки поэмы.
 Сначала было слово. Мой приятель Мишка Храпов, с которым мы вместе служили в армии, притащил откуда-то это забавное словцо – алигарден. Он, как многие подобные эрудиты, черпающие свои познания из благодатных недр живого языка, заявлял, что так называется то, что обычно называют французской любовью или куннилингусом. Слово действительно имело какое-то французское звучание. Мы, конечно, ему поверили и даже некоторое время использовали его в том значении, которое он нам предложил. Но вскоре самозванец был развенчан. Благодаря специальной литературе, появившейся в свободной продаже в широком ассортименте, мы узнали, что это так никто не называет, и никогда не называл. Однако, мне было почему-то жалко выбрасывать это словцо – очень уж забавно оно звучало. И тогда мы, вдвоем с институтским приятелем – тоже Мишкой, но Жуковым, который все время предлагал мне что-нибудь написать с ним в соавторстве, прямо на лекциях начали слагать первые строки этой поэмы.
Уже в первоначальном замысле она была эротической. Мне хотелось подражать Баркову. Поэма должна была воспевать наслаждения, сладострастие, и женскую красоту. Я хотел, чтобы она, как знаменитый Лука Мудищев, от которого я был без ума и постоянно цитировал, стала «пощечиной общественному вкусу», ханжеству и консервативным взглядам завоспитанных институток.
Несмотря на то что, написав первые строки, мы действительно не имели никакого определенного плана, в течение последующих двух лет судьба сама подкинула нам сюжет, втянув нас в авантюру достойную пера Казановы.
В основу сюжета поэмы вошли реальные события, но для оригинальности я решил перенести ее действие в другую эпоху и в другую страну (естественно и по многим причинам, перечислять которые не хочу брать не себя труд, – во Францию). Практически все события, и многие действующие лица, описанные в поэме, имеют реальные жизненные прототипы. Тётя-Роза – действительно существующая женщина – образ, позолоченный ранними эротическими фантазиями и тайным грехом отрочества. Граф Де Люк – персонаж, вокруг которого разворачиваются события второй главы, тоже написан с натуры. События, описанные в этой главе – поэтическая интерпретация моих, точнее наших студенческих приключений. Наших, и я хочу подчеркнуть это слово, потому что Али Гарден – главный герой моей поэмы это ни в коем случае не я – это синтетический, собирательный и гротескный образ, в какой-то мере даже символ современного мне студента.
Но пока я все это писал, меня все время мучил вопрос о том, что текст настолько пронизан намеками, и двусмысленностями, что читатель непосвященный вообще ничего не поймет: дело в том, что сначала Али Гарден сочинялся для узкого круга моих приятелей, так или иначе принимавших участие в описываемых событиях. Я писал для них, чтобы они потом посмеялись. Отсюда такое обилие намеков, понятных по вышеупомянутым причинам только в кругу близких друзей. Стоит ли их расшифровывать и если да, то каким образом? Конечно, можно было бы описать все как на самом деле (кстати, получился бы весьма недурной фельетон) или пояснить все намеки и всё было бы на своих местах. Однако, поэма долго оставалась недописаной. Институт был давно переименован в Университет, и мы его закончили. У меня началась другая жизнь. С бывшими приятелями почти перестал видеться. Я дописал ее позже, но решил не нарушать уже почти воплощенную схему.
Наверное, расшифровывать каждый нюанс не нужно, да и невозможно. Это все равно не придаст стихам ни глубины, ни художественного смысла, ни эстетической ценности. Я кое-что пояснил в примечаниях. Остальное оставляю на воображение потенциального читателя. Надеюсь, что это предисловие так же приоткроет занавес к пониманию идеи, которую я вложил в текст, интуиция подсказывает мне, что написано оно не зря и по праву является частью поэмы, которую я им предваряю. В конце ее есть также примечания, которые я составил, желая пролить еще больше света на те тайны, которые легли в ее основу, хотя может быть это всего лишь студенческая привычка.

 Автор. 4.12.1994.



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

On aurait tort au reste de jug les actions d’une poque au point de vue d’une autre poque. Ce qui aujourd’hui serai regard comme une honte pour un galant homme tait dans ce temps une chose toute simple et toute naturelle…
A. Duma1




О! Колыбель Свободы, Равенства и Братства!
О! Франция – избранница богов!
Нетленные твои богатства
Вослед поэтам я воспеть готов.

Наполеон, Вольтер, Бальзак, Дюма…
Перо тебя прославило и меч
Тех рыцарей и чести и ума,
Но не о них моей поэмы речь.

Учебники прилежно изучая в школе,
Юнцы старательно Историю зубрят.
Благовоспитанный читатель, я поболе
Скажу тебе, чем в школе говорят.

Мы все учились, как поэт заметил, понемногу;
Была сначала школа, позже ВУЗ,
В тот век веселый когда, слава Богу,
Существовал Советский наш Союз.

Венеру с Бахусом усердно воспевая,
Я никогда в ученье не блистал,
На скучных лекциях, зевая,
Я строки эти дерзкие писал.

О, Франция! Ты – родина кумиров,
Они тебя прославили в веках;
Но не кумиру посвятил я лиру,
О человеке маленьком поведаю в стихах.

О, Боже! Я совсем не помню даты!
О, Господи! Забыл, в который век!
В Париже жил тот плотник небогатый –
Али Гарден – достойный человек.

Гарден-отец участвовал в походах
И битвах ратных против сарацын.2
Красотку мавританку взял он в жены,
Привез в Париж и у нее родился сын.

Черноволосый, кучерявый полуарапчонок,
Али был с детства весел, плутоват.
Для удовольствия за косы дергал он девчонок.
Соседи сокрушались: «По нему скучает ад!»

Однажды появилась томная упругость уда,
И что-то потянуло под юбчонку заглянуть,
И ножки девичьи узнать растут откуда,
И ягодичку белую украдкой ущипнуть.

Отрочества безоблачного время –
Наивность пылких юных лет…
О, как беспечно, резво молодое племя,
Забот не ведая, оно не знает бед.

Я тоже молод был, читатель, только годы пролетели,
Потоку буйному подобно юность пронеслась,
Остыла кровь, желанья притупели,
Как прежде не кипит безудержная страсть.

Что ж наш герой? Он времени теченья,
Как свойственно юнцам не замечает быстроты.
Он молод и ему не до ученья.
О юность, как была прекрасна ты!

Дитя росло, в забавах и утехах,
В пятнадцать лет он девок зажимал,
И умирали все друзья от смеха,
Когда он ***м кирпичи ломал.3

Воображенье живо будоража,
В крови, кипя, бурлил тестостерон.
И на неделе по четыре раза
Ему ночами снился сладострастный сон.

Он просыпался хмурый от волненья,
Желтела спермою засохшей простыня,
Но все равно не убывало вожделенье,
Не остывала страсть, в мозгу звеня.

Но вот однажды жарким, знойным летом,
Когда обедать позвала Гардена мать,
Поставила на стол тарелку с винегретом;
Зашла соседка – Тётя-Роза – поболтать.

Как хороша была в то время Тётя-Роза!
Крутые бедра, восхитительная грудь…
Была она тонка как стройная береза
И яркий маникюр блестел как ртуть.

Париж тогда не знал изысканее тела.
Она, прелестного изящества полна,
На ножку ножка в кресло села,
Но платья не поправила она.

И щелк волнительный, легчайший
Вдруг с ножки Тёти-Розиной упал –
Великолепья образец редчайший
Пред взглядом неожиданно предстал.

Какое ножка Тёти-Розы совершенство!
Каков чудесной кожи бронзовый загар!4
Лишь мимолетный взгляд и райского блаженства
Уж сладкий плен пьянит непостижимых чар.

Мила коленка, словно детская головка,
Очаровательно продолговатое бедро,
И голень словно выточена ловко
Творцом, который в руки взял ребро.5

При виде Тёти-Розиной прелестной ножки,
Как будто сам не свой вдруг сделался Гарден,
Забыл совсем о свёкле и картошке,
Затрепетал в трусах встающий член.

Али с большим трудом обед прикончил,
За щеки запихав последние куски,
На Тётю-Розу глядя, чуть не кончил,
И яйца что-то сжало как тиски.

Сбежал из-за стола юнец, ища уединенья,
Закрылся в туалет, трусы спустил,
Достал свой ***, дрожа от вожделенья,
Забравшись на стульчак, рукой его схватил.

Он сжал, как будто протестуя,
Свою огнем пылающую плоть,
Но трепет жаждущего ***
Ему не удалось перебороть.

Глаза закрыл и сладострастным грёзам
Отдался; то есть мы сказать хотим –
Великолепные, нагие бедра Тёти-Розы
В одно мгновение предстали перед ним.

Низ живота приятно наполнялся
Тяжелым, теплым, сладостным как мед,
Мошонка съежилась, а *** сильней поднялся,
Представил юноша, что Тёте-Розе в рот сует.

Член половой упруг стал как пружина,
Его Али, зажав в кулак, затеребил.
Заколотило сердце, словно адская машина,
***, наливаясь кровью, раздувался что есть сил.

Чересла вдруг заныли сладострастно,
Он чувством новым был ошеломлен,
Вмиг пузо с ***м закололо так потрясно,
Будто укольчиков невидимых мильон.

И прорвало! Вот это ощущенье!
Как хорошо! Как сладко! Боже мой!
Заныл, завыл Гарден от наслажденья
И стены нужника испачкал малофьей.

С тех пор Али Гарден запал на Тётю-Розу.
День ото дня ее все больше он хотел.
От возбужденья, словно под наркозом,
Мечтал он о совокуплении их тел.

Случилось так, что за каким-то делом
Али послала к Тёте-Розе мать;
Ни то за солью, ну а может быть за мелом…
Велела быстренько туда-сюда слетать.

Он в дверь вошел, а в это время
Как раз была хозяйка в комнате одна.
Свалив с себя хлопот домашних бремя,
Она скучала. Грустна и томна

Навстречу вышла. Тонкая рубаха
На ней чуть ниже крепких ягодиц.
Застыл Гарден как будто бы от страха –
Тестостерон ключом забил из молодых яиц.

Наивных мальчиков так часто,
Еще не знающих всех тонкостей любви,
Влечет запретный плод в постель со страстной,
Умелой, взрослой бабой – c’est la vie.6

И Тётей-Розою внезапно овладело
Порочное желанье похотливого юнца,
От вожделения затрепетало тело,
Замаслилось меж ног предчувствием конца.7

Пред ним восторг телес прекрасных раскрывая,
Она сама с себя рубаху сорвала,
Легла на спинку, нежно улыбаясь,
К себе Али Гардена привлекла.

Раскинув локон по надушенной подушке,
На тонкой белоснежной простыне
Гардену Тётя-Роза зашептала в ушко:
«Трусишка, ну давай, иди ко мне!»

Отдался наш герой весь власти Тёти-Розы,
От ласок и лобзаний опьянев.
Она же, член схватив, тугой как ствол березы,
Сама ввела его во влажный, страстный зев.

Она любила сверху влезть на ***, торчащий керном,8
Губами, языком умела бесподобно член ласкать,
Но муж ее – совсем еще не старый – Герман
Жену свою уже почти не мог ****ь.

Так связи грешной было их положено начало;
И хоть по возрасту она была ему как мать,
Али Гардену Тётя-Роза долго помогала
Науку страсти нежной постигать.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ

The show must go on …
F.Mercury.9





Шли годы, наш герой стал сильным и красивым,
Широкоплечим юношей. С друзьями был готов
Ходить в бордель, в кабак. Вино он пил и пиво,
И баб **** он всяких возрастов.

«Довольно шалостей!» – сказал отец Гардену,
Решив скорее сына делу научить.
И грубовато пошутил, беря корявое полено:
«Работать тяжелей, сынок, чем *** дрочить!»

Но год прошел – познал Али Гарден работы цену.
Рука привыкла и к рубанку, и к доске сырой,
И, огрубев слегка, не то что после экзерсисов с членом;
Так в плотницком цеху стал подмастерьем наш герой.

Его в аскета и работа не переродила,
Тяжелый труд не охладил горячей крови все равно,
На развлеченья у него хватало силы
И деньги появились на ****ей и на вино.

В бордель похаживал и в кабаке любил нажраться,
Но меры он ни в бабах, ни в вине не знал.
С горячей головы случалось и подраться,
В участке полицейском после пьянки ночевал.

И эта склонность к авантюрам,
К дебошам шумным пагубная страсть,
Неисправимая наклонность к беспорядочным амурам
Али Гардена довели – случилась с ним напасть.

Хотя в себе уже давно он видел аса
И женщин множество великое познал,
Считался ебарем высокого он класса,
Но вопреки всему впросак чуть не попал.

Короче, милый мой читатель,
Мозги тебе не буду я ****ь,
Хотя бумаги я отъявленный маратель,
Позволь все по порядку рассказать.

С Али Гарденом казус как-то приключился,
Когда апрельским жарким днем
В трактире он с друзьями так напился,
Что дьявол пробудился в нем.

Весь город в тот же час узнал об этом:
Али поил портвейном весь квартал,
А бюст с отломанной главой великого поэта10
Он на виду у всех в окно бросал.

На этом не закончилось веселье:
С вином в Гардена влилось много сил,
Он в ярости горячего похмелья,
Открыв гидрант, публичный дом залил.11

Визжали шлюхи, прыгая по лужам,
За ними, словно стайер-рекордсмен,
Наполовину сняв штаны, член вывалив наружу,
И улюлюкая, бежал Али Гарден.

А натолкнувшись на мадам, он, времени не тратя даром,
Её приняв за рядовую ****ь,
В лицо, рыгнув ей винным перегаром,
Бесцеремонно предлагал свою залупу целовать.

Из глаз мадам, как из гидранта захлестали слезы
И бросилась она доносы сочинять,
Писала, что Али Гарден под смертною угрозой,
И честь, и девственность хотел её отнять.

Составив пасквиль сей, она быстрее лани
К начальнику полиции неслась.
Покрылась потом, словно в жаркой бане
Или как будто с ротою солдат перееблась.

Полиции начальник был неглупый малый,
Monsieur De Fier, – хоть был немного плут,
Но дебоширам от него частенько попадало:
Порядок он любил и на руку был крут.

Вот это казус: бедного Гардена
Собрались из Парижа выселять.
Серьёзно дело - хоть бросайся в Сену.
И перестал, расстроившись, он даже баб ****ь.

А рядом жил, с Али Гарденом по соседству,
Богатый, благородный дворянин,
Он земли, титул получил в наследство,
Известного вельможи был он сын.

Имел он в Мо роскошные поместья,
Его любил и уважал сам Орлеанский дюк,
Дохода годового он имел тысяч под двести,
А звали дворянина – граф Де Люк.

Он славился своим либерализмом
И коротко усы свои он стриг;
Но тайно занимаясь онанизмом,
В искусстве том больших высот достиг.

Один из преданных друзей советует Гардену,
Чтобы без промедленья к графу обращался он.
Али дрожал как Кролик в басне Лафонтена,
Который к Льву собрался на поклон.12

Граф был ещё не стар, но и не слишком молод,
Не низок ростом, но и не высок,
Не знаю, граф женат был или холост,
Он Вильяма Шекспира был поклонник и знаток.

Гардена принял он в рабочем кабинете
И руку плотнику он дружески пожал,
Мечтая, может быть, о маленьком минете,
Поскольку дело это страстно обожал.

Граф обещал помочь – не долгою была беседа,
В тот день пасхальная неделя началась.
И успокоился Али – от страха не осталось следа,
Хотел домой идти, на дверь косясь.

Но на прощанье, руку снова пожимая,
«Христос воскресе!» – граф ему сказал,
Рта не раскрыл Гарден, Де Люку отвечая,
А граф его уж в губы страстно целовал.

Вдруг мысль зловещая Али Гардена посетила:
«Граф верит искренне, иль голубых кровей?»
А инквизиция педрил в те годы беспощадно била
И часто на кострах кончал несчастный гей.

А граф Гардену нежно улыбаясь,
Ему тем временем на ушко шепчет горячо
И говорит, его за задницу щипая,
«А можно попросить? А можно ли ещё?»

И после этого сомнения Гардена
Вмиг улетучились сами собой,
Хоть августейшая рука и не коснулась члена,
Сообразил Али: «Граф точно голубой!»

Прошла неделя и, под майским солнцем млея,
Наш легкомысленный герой об инциденте позабыл,
Когда лакей в расшитой золотом ливрее
На бал Гардену приглашение вручил.

И в срок назначенный шикарная карета
В упряжке четырёх великолепных скакунов
И пара всадников в плащах коричневого цвета
Вдруг звоном оглушили улицу своих стальных подков.

Мечтал Али: «Быть может баронесса
Со мною ждет свиданья tte--tte,13
А вдруг, инкогнито, прекрасная принцесса…»
Поехали, читатель, за каретой вслед.

Шикарный дан был бал невиданного блеска
В огромном замке знаменитого маркиза Де Ляля.
В его обширных залах, где на стенах фрески,
В честь именин любимого им нежно кобеля.

И церемонно, у большой парадной двери
Али Гардена встретил чопорный швейцар,
Его завел за плотную портьеру,
Предстал перед Али прекрасный зал.

Но, осмотрев гостей, которые на церемонии собрались,
Невольно удивился наш герой,
Он дам искал напрасно в этой зале –
Здесь были только мужики, а бабы ни одной.

«Что, я на шабаш гомосечий
Сюда попал! Вот это трюк!»,-
Гардэн подумал, оглянулся, а навстречу
Ему уже примчался граф Де Люк.

В шикарном праздничном костюме
Интеллигентный граф был настоящий франт:
В великолепном фраке от Кардена,14
В атласной бабочке – бриллиант.

Его сиятельству герой наш поклонился,
А тот лукавым взглядом зал обвёл,
С подноса золоченного шампанским угостился,
Беседу светскую о Мишке Нострадамусе завел.15

«Ну, думает Гарден, – беда какая!
Прикинешь, аж в клоаке зуд,
Раз здесь оказия такая –
Щас точно в сраку отдерут!»

Высокий, строгий церемониймейстер
Гостей к фуршету пригласил,
Вдруг ярче вспыхнул свет и заиграл оркестр
И граф Али Гардена за руку схватил.

В соседней зале от роскошных яств столы ломились,
Был вин чудесных слышен аромат,
Благоуханно угри винным соусом дымились
И экзотические фрукты, бланманже и шоколад.

И черная икра, и окорок сиял багряный,
И отливал морёным дубом ананас,
И блюдо каждое манило духом пряным:
«Меня скорей отведай, педераст!»

Читатель! Я мечтал гурманом быть когда-то,
Я женщин и вино хорошее любил,
Но ни роскошно, ни богато
Досуга я не проводил.

С друзьями часто по подъездам шлялся,
Пил пиво, водку, жгучий самогон;
И с кем попало я порой сношался,
Свою убогую квартиру превратив в притон.
Пусть проведут тебя, читатель, эти строки
Сквозь лабиринт веков как Ариадны нить,
Но надо, чтобы понимать поэмы экивоки,16
Воображение в полёт свободный отпустить.

Бескомпромиссный мой мыслитель!
Тебя заверить откровенно я спешу:
Я ведь не враль, не сочинитель –
Я только правду здесь пишу!

Завыл тоскливо полуночный колокол на башне
И от вина Али Гарден немного окосел,
Но в этот час зловещий и шабашный
Занялся как пожар вдруг пьяный беспредел.17

Далеких предков шумные веселья,
Античных древних вакханалий дух,
Как зомби вдруг воскрес среди похмелья
И Богу-пьянице служить заставил пидарюг.

И крепкий, и ужасный бахусов напиток
Из пьяных педерастов вышеб всякий страх,
Забыв про стыд как гнусный пережиток,
Лишали гомаки себя и фраков, и рубах.

И полуголые, как римляне и греки,
И полупьяные, как вакховы рабы,
Развеселились, разрезвились гомосеки
С полотен Рубенса сатиры будто бы.

Смешалось всё: и геев голых пляски,
И брудершафтов коллективных звон,
Невинные педерастические ласки,
Лобзаний нежных сладострастный стон.

Была еще здесь выходка такая:
Один гомак свой *** совал в бокал,
Другой, от наслаждения икая,
Вино все из бокала выпивал.18

Гарден, хоть был он не из слабонервных,
Подумал: «*** с ним – втихоря
нажрусь – тогда всё до ****ы, во-первых,
А во-вторых, я ночь здесь проторчу не зря!»

А он, скажу тебе, читатель, по секрету,
Хотя отнюдь и не был гомаком,
Но поглядел на чертовщину эту
И дьявол снова пробудился в нем.

Стыда и страха чтобы погасить остатки,
Пустую вазу он схватил,
Наполнил всю её вином из кадки
И одним махом осушил.

И, опьянев, не зная страха,
Герой наш гомосекам жару дал:
Сорвал Гарден с себя рубаху,
Затем с себя портки сорвал.

Он выскочил на середину зала,
Нагой, как девственный Адам.
Читатель, воображенья надобно нимало,
Картину эту чтоб представить вам.

Он два часа протанцевал и совершенно голый
Махал ногами, энергично жопою дрожал
И в этой дикой пляске, прыгая по полу,
Двенадцать километров пробежал.19

В восторге пидары, Али присел на кресло,
От танца дикого передохнуть решил.
Устал, напрыгался до ломоты во чреслах
И граф Де Люк к Гардену поспешил.

Так наш герой опять попал в компанию Де Люка,
Теперь граф от него ни шагу не ступал,
Как истинный аристократ сидел, не улюлюкал,
Гардэнову мошонку, будто невзначай, ласкал.
 
Он не настаивал, он не подобен был Циклопу
И говорил, что знает – трудно первый раз
Проникнуть хую дать в неёбаную жопу,
Что это знать обязан всякий педераст.

А музыка резвее заиграла
И алкоголь коварный будоражил кровь.
Де Люк ласкал Гардена пенис полувялый
И намекал прозрачно на любовь.

Шампанского блеснула золотая пена,
Хрустальный звон бокалов вдруг застыл в ушах,
Де Люк ещё нежней обнял Гардена
И, улыбаясь, предложил: «На брудершафт!»

Али Гарден шампанское всё залпом выпивает
И газом углекислым защипало нос,
Бокал поставить еле успевает –
К его устам нетерпеливый граф прильнул взасос.

Затем, поддавши, граф, Гардена обнимая,
Лаская ему нежно трепетную грудь,
Он *** Али Гардену предлагает
В свой собственный бокал с шампанским окунуть.

Гардену не хотелось обижать великодушного аристократа,
Однако жопу тоже не хотелось подставлять,
Решил он подыграть сластолюбивому магнату,
Но из себя невинность разыграть.

И осторожный наш герой решил поцелковаться,
Подумав: «Я не дамся, чтобы в жопу трахнули меня!
Я буду с ними только целоваться…
Ведь среди пидоров должна быть целкотня!»

Ему случалось не единожды столкнуться
С подобным типом женщин на веку своем;
Творят они все что угодно – только не ебуться,
Словно с игрушкою играются с ***м.

Он виртуозно роль свою исполнил
Поскольку сам по жизни был актёр,
Всех целковавшихся своих подружек вспомнил,
Был наш герой видавший виды целкодёр.

И их цитируя дословно, между делом:
«Вы мне не дарите цветов?!» – Де Люка упрекнул
И что своим владеть позволит телом
Али Гарден прозрачно графу намекнул.

Жеманясь, принимал невинные он ласки
И так вошел он сильно в свою роль,
Что словно пидар20 откровенно строил глазки…
Опасен, трезвый мой читатель, алкоголь!

Но, несмотря на «Ночи Вальпургиевой»21 веселья,
Граф относительно вёл сдержанно себя.
Наверное, сознание его не тронуло похмелье,
А может пил он мало, напиваться не любя.

Не стал он как другие гомосеки,
Участья в вакханалии бесстыдной принимать.
Как рыцарь многоопытный не стал снимать доспехи,
Нагое тело вражьим стрелам подставлять.

Тогда ему раздеться предлагает, улыбаясь,
Али Гарден, который сам был голый как сокол
И благородный граф послушался, решаясь,
В душе сомнения и страхи поборол,

Вот так бросается любовник неумелый,
Партнёрши опытной бесстыдному призыву покорясь,
Забыв о благодетели, нагое видя тело,
В объятий грешных сладостную власть.

С себя Де Люк тотчас снял верхнюю одежду22
И черные трусы с себя он снял,
А под трусами чёрными, ног волосатых между,
Готовый к акту половому *** стоял.

Холёный, толстый и с пурпурною залупой,
От вен раздувшихся извилист и бугрист,
На пьедестале будто он стоял, пониже пупа,
Словно напрягший мускулы стальные культурист.

Но в этот миг внезапно подскочил к Де Люку
Какой-то необыкновенный голый господин,
Представился он Маршалом, протягивая руку,
Гарден не понял: «Это кличка или чин?»

Он был сутуловат, высок и без волос на теле,
Потёртый и худой будто зимою лось,
И странно как-то разноцветные глаза его блестели,
Огромен был мясистый, красноватый нос.

От нежелания, излишеств иль по-пьяни может
Кривой и длинный его пенис не стоял,
Вися головкой вниз, и на гуся похожий,
Он своего хозяина слегка напоминал.

Они втроём наполнили хрустальные бокалы,
Хотели сразу же на брудершафт их пить,
Тост прозвучал во славу Короля и Кардинала,
Но здесь их голый Де Ляля успел остановить.

Маркиз четвёртым присоединился,
Шампанского чуть-чуть пролив на голый пуп,
И тотчас звон бокалов слился
Со страстным чмоканьем целующихся губ.

Де Люк, шампанского глотнув, раздухарившись,
Три *** сразу в рот себе набрал.
От наслаждения такого расхрабрившись,
*** он вместе с яйцами сосал.

Но алкоголя роковая, дьявольская сила
Того, кто может быть чуть-чуть слабее был,
На канапе маркиза повалила,
Упал он тихо навзничь и застыл…

Маркиз так здорово нажрался,
(Пред силой алкоголя равен всяк)23
Лежал он на спине и тупо улыбался
И *** его повис будто червяк.

И им Де Люк сейчас же соблазнился:
Граф, сладко приоткрывши рот,
К маркизу низко-низко наклонился,
Стал нежно целовать ему живот.

Затем занялся он, упавши на колена,
Перед маркизом, распростёртым ниц,
Сосанием его поникнувшего члена,
Лизанием его болтавшихся яиц.

От наслажденья графовы глаза
Вдруг сузились как у китайца
И сладко, как собачка Деза24 он лизал
Живот маркизу, *** и яйца.

И жопа графа одиноким символом печали
Возникла пред Гарденом, словно белый флаг;
И в шоколадной глубине расщелины волосики торчали
Уныло-редкие, как островов архипелаг.25

Своею белизной сравнимая с жемчужным рисом,
Сладка как спелый манго, безотказна как жена,
Готова к сладострастным экзерсисам,
Манила соблазнительно она.

О Жопа, Жопа! Где ты ныне?
Ты ночью часто снишься мне.
Похожая на сладкую, златую дыню,
Под стать печальной в небесах Луне.

А голый Маршал, подойдя к Де Люку сбоку,
Улыбкой был подобен сатане,
Прищуривши одно из разноцветных ока,
Поглаживать стал графа по спине.

А из оркестра тоже выпили шампанского ребята,
За инструменты взялись веселей
И зазвучал какой-то шлягер бесноватый:
«Эй! Хали-гали! Хали-гали! Эй-эй-эй!»26

Лобзанья графа павшего маркиза полового члена,
В сопровожденье оживленной песни сей,
Неведомую страсть зажгли внутри Гардена,
Хоть наш герой отнюдь и не был гей.

Пока Де Люк терзал несчастного маркиза,
Как Муху-Цокотуху бедную изголодавшийся паук,
Он графу в качестве приятного сюрприза
Задумал выкинуть оригинальный трюк.

Взяв левою рукою пенис графский,
В такт музыке он стал его дрочить,
Граф виртуозный был умелый онанист заправский,
Но и Али не стоило учить.

Но вдруг ему такой победы показалось мало,
Он как гроссмейстер захотел поставить графу мат;
И правый средний палец как кинжал он
Решил загнать Де Люку прямо в зад.

И, послюнявив, он воткнул свой палец графу в жопу!
А рядом Маршал, уж давно вошедший в раж,
Войной победною прошедший пол-Европы,
Де Люку делал эротический массаж.

Гарден дрочил рукою левой графскую залупу,
А пальцем правой в жопу его драл
И в жопе палец свой, крутя подобно щупу,
С ****ою жопы удивительное сходство замечал.

****а и Жопа! Как же вы похожи!
Как две сестрицы…Вам признаюсь я:
Мне видеть довелось их много, и понять, и что же?
Что жопа, что ****а – одна ***ня!

Словно отважная четверка славных мушкетеров,
На бастион перенести решивших завтрак свой,
Дюма в романе знаменитом описал которых,27
Так привели в восторг своею выходкой крутой

Всех пидоров Али Гарден, Де Люк, Маркиз и Маршал
И бала королями их избрали гомаки.
Наполнился весь замок звуками торжественного марша,
Аплодисментов долго не смолкали громкие хлопки.

Читатель! Я считаю, что напомнить не излишне,
Каков был в ту эпоху перед инквизициею страх,
Поэтому ****ься в жопу в высших
Было не принято кругах.

Хотя различных эротических веселий
Был слишком полон этот славный бал,
В тот век лишь тайно гомаки потешились в постели,
А на балах никто друг друга в жопу не ****.






ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Их трое в прокуренной комнате…
Татьяна Д.




Но между тем две ловкие особы,
Неведомо какой используя муляж,
Смогли, наряд мужской надев возможно, чтобы
Проникнуть на педерастический шабаш.

Ни хохота не замечая и ни шума дикой пьянки
(Чему свидетелем был очень скромный педераст)
Две эти потрясающие лесбиянки
Совокуплялись интенсивно среди ваз.

Но вот и музыка бравурная утихла,
Попадали устало как попало гомаки
И после вакханалии под утро все затихло,
Предпочитали педерасты жопам тюфяки.

Один остался наш герой на поле брани,
А в это время две красотки кончили любовь.
Увидел их Гарден и после всякой дряни
Вид обнажённых женских тел забудоражил кровь.

Со взгляда первого понравившись друг другу,
Они сошлись, как небеса с волной –
Голубоглазая блондинка и её черноволосая подруга…
Ты уже видел где-то их, читатель мой?

Они, сбежав, отправились в кабак, забыв усталость,
Хотя ни разу глаза не пришлось сомкнуть за ночь
И бал был бурным – было выпито не мало,
Но что-то вдруг их сон прогнало прочь.

Налитый знатной водкой от Смирнова,28
Как колокол бокал звенел и вновь,
За новое знакомство пили, наполняли снова
И пили за гетеросексуальную любовь.

И трапезу, и возлияния они к полудню завершили.
Для них шикарный люкс уж был готов,
Они тотчас же в номер поспешили
И дверь дубовую закрыли на засов.

Посередине комнаты вальяжно простиралась
Кровать…Нет, не кровать, а сексодром!
И необъятностью своей она казалась
Огромной как в Орли аэродром.

Постель уютная магическою потянула силой,
Нежна как мурава, как свежий снег бела,
Так мягко, ласково к себе она манила,
Что стали обнажать красавицы тела.

Блеснули мрамором овалы плеч из-под халата,
Изящных рук изгиб и лебединых шей,
Повеяло от тел чудесным, сладким ароматом,
Словно по комнате разнёсся приторный елей.

Нетронутость крахмальной простыни волною,
Восколыхал как море на рассвете свежий бриз:
Её коснулась ножка легкою стопою,
Пурпурный лак на пальчиках искрился как ирис.

О прелесть кожи тонкости китайского фарфора!
Чуть различим на ней узор голубоватый паутинки вен.
Красивых икр упругих как рессоры.
Как маковки прелестные подушечки колен.

Великолепнее античной колоннады
Девичьих бёдер ласковая стать,
Мерцают родинки на них созвездием Плеяды
И ягодицы милые влекут себя лобзать.

С взволнованною простыней совокупилось
Рельефное плато изысканной спины
И под бутонами сосков плодами сочными налились
Грудей упругих пышные блины.

Таинственная впадина на лоне живота
И бархатный лобок нежней цветка мимозы;
Росою вожделения блистает красота
Среди великолепных бёдер чудной алой розы.

Я женской красотою восхищаюсь с детства,
Но невозможно выразить её изящество и шик,
Имея даже под рукой такое средство,
Каким является великий наш язык.

Читатель мой, бессильно это сочиненье
Великолепие красы девичьей передать,
Мечты и снов живое воплощенье,
Всё это нужно видеть, чувствовать, вдыхать.

И наш герой вдыхал…В объятьях нимф прелестных,
Счастливый, он купался целый день.
В крови бурлила страсть, шальная как фиеста
И женские тела благоухали как сирень.

И, погружаясь в страсти океан безбрежный,
И, наслаждаясь красоты магической игрой,
Облизывал Гарден атлас их кожи нежной,
А фаллос разъярённый рвался в бой.

Уста сливались в жарких поцелуях,
Как раненая лань дрожали телеса,
Журчаньем ручейка, голубкою воркуя,
Хрустальным звоном трепетали голоса.

Лобзая золотистый абрикос колена,
Он ягодицы спелые поглаживал рукой,
А ножка милая, едва касаясь члена,
Его ласкала нежно маленькой стопой.

Две дивы, расслабляясь, бёдра раздвигали
И, теребя себе кокетливо лобки,
Заманчивым нектаром увлажняли
Прелестнейших цветов живые лепестки.

Язык Али Гардена путешествовал как в сказке
Средь ягодиц и бёдер милых муз.
Он впитывал чудесной сладкой смазки
Особенный, неповторимый вкус.

И возбуждённые они бросались на него,
Одна ему живот, мурлыча, целовала,
Другая, трепетно электризуя пах его,
Рукою нежною яичками играла.

Их язычки как лезвия скользили между вен,
Брюнетка милая слюной залупу увлажняла,
Сливающийся с нежными устами член
Казался эскимо с клубникой алой.

*** встрепенулся, наливаясь кровью, оживился
И вверх уставился словно на звёзды телескоп.
Казались дивные тела к которым он стремился
Ещё желаннее после мужицких жоп.

Да! После гомосечьих гадких жоп вонючих,
Как в пакле волосатых пакостных ***в,
Об их кривых ногах, усах колючих
Воспоминания рождали в глотке блёв.

Но похотливо широко раздвинув ляжки,
Прекрасная блондинка на спину легла
И, демонстрируя великолепную растяжку,
Легко Али на плечи ноги задрала.

Вздох наслажденья в воздухе застыл
И легкий трепет пробежал по-девичьему стану:
Он член до самых до яиц вонзил,
Словно кинжал в зияющую рану.

Как поршень *** заёрзал между ног
И раздались по комнате рыдающие всхлипы,
Вспотевших шлепанье телес и высохших досок
Кровати древней жалобные скрипы.

Стрелой эротовой блондинку между бёдер насладил
И словно вымпел перешел к ее подруге,
На спину лег, почти лишившись сил,
Но *** стоял могучий и упругий.

Богоподобная брюнетка на одно колено встала,
Другую ножку отвела, поставив на мысок,
Как балерина грациозно напрягала
Икры своей упругой колесо.

И ***м, будто куклой глупой
Она словно девчонка принялась играть:
Пергамент кожи со сливоворозовой залупы
Сдвигать и снова на залупу надвигать.

Затем, изящными пурпурными перстами
Чудесной вульвы приоткрыв волшебные уста,
Открыла в затаённый между элегантными ногами
Свой маленький Эдем златые ворота.

И, чокая задорно язычком, орудуя ялдой,
Садясь на корточки, мурлыча и ликуя,
И, поглощая член роскошною ****ой,
Казнила словно на колу сама себя на ***…

Кто б ни был ты, мой зритель верный,
Лукавый дам угодник или виртуозный онанист,
(Я в молодости сам рабом был сей привычки скверной)
Иль девственник, который и душой и телом чист.

Мой друг, позволь мне сделать передышку,
Позволь мне перерваться хоть на миг,
Я что-то растрепался слишком,
О, грешный дерзкий мой язык!

Не буду я твоим вниманьем злоупотреблять
О, мой читатель, долготерпеливый;
Мне в общих лишь чертах придется описать
Героя моего сей бенефис счастливый.

Как долго в этой комнате они пробыли
Ответить друг мой милый, мудрено.
Прекрасные тела не устающий *** дразнили,
Они ****ись вкусно, озорно.

Неиссякаемую ярость сладостных атак
Мне не удастся ни стихами выразить, ни прозой.
Они ****ись…Да, они ебались так,
Как не ****ась даже Тётя-Роза!

О! Бёдра Тёти-Розы – отрочества вожделенье!
Былые грёзы кровь мне будоражат вновь,
Стареющему сердцу дарят вдохновенье
Прекрасное, как первая любовь.

И грусть, и радость дней давно прошедших,
Победы и фиаско лет былых…
Воспоминания о них средь мыслей сумасшедших
Летят, летят на крыльях золотых.


И вспоминаются мне милые страданья
Когда ещё неоперившимся юнцом,
Я первой страсти испытал очарованье.
О! Это был великий дар, ниспосланный Творцом.

И горьковатая слеза сжигает веки,
Тоской и нежностью терзая, душу теребя,
Всё то что было, но ушло навеки
Любить и помнить суждено скорбя.

Перо хватаю и, марая добросовестно бумагу,
Перелопачивая мыслей рой в словесный строй,
О юности былой сложить пытаюсь сагу,
Терроризирую, должно быть, слух, читатель, твой.

А жизнь меня уносит дальше, дальше, дальше…
(Когда-то пьесу так назвал забытый драматург.29)
Какая, кстати, рифма к «дальше» – «фальши»?
А к «драматург», наверно, – «демиург».

Увы, проходит всё, проходит без возврата
И поглощает всё небытия безжалостная твердь.
Как трудно верить в этот неизбежный фатум!
Как трудно верить в собственную смерть!

И за строкой строка ложиться в старую тетрадь,
Хранить бумаге доверяю мысли, мама мия!
Прочту и будет, лет так через двадцать пять,
Меня душить слезою ностальгия.

Спешу закончить я сию поэму,
Не засыпай, читатель, близок уж конец,
Наверняка её обшикает литературная богема,
Но тайно вызубрит какой-нибудь юнец.

Пишу тебе, читатель, я всё это на забаву,
Посмейся или погрусти над тем, что я тебе пою,
Но если вкус твой оскорбит и будет не по нраву
Бросай скорей в огонь симфонию мою.

Прости мою небрежную сатиру,
Прости за то, что воспевал я секс и онанизм;
Прости корявый стих, достойный стен сортира,30
Прости мне мой фрейдизм и мой натурализм.

Конец уж близок и, последние дописывая строки,
Мажорными их надо делать – жанр таков.
Суровым критикам считать заслуги и пороки,
Но без пороков нет, наверное, стихов.

И я не стал, как Дант слагать сонета,31
До политических страстей стиха не опустил,
Хотя копировал невольно гениального поэта,
Чей стих блистательный душе и сердцу мил.32

Итак, на ***, словно на колу она себя казнила,
Рассыпав по плечам волос божественный каскад,
Как вспуганная лань в Гардена устремила
Очей лукаволучезарный взгляд.

Пришли в движенье мускулы великолепных ног,
Красивые колени заиграли засгибались,
И *** упругий, словно носорожий рог,
В ****у врывался. Снова вырываясь,

Он был смычком, коснувшимся струны
И женщина в ответ как скрипка заиграла,
Неведомо как были ощущения её сильны,
Но наслажденье она стоном выражала.

Пока электризующийся страстью член терзал
Зияющую между ягодиц прекрасную вагину,
Герой мой жадным взглядом наблюдал
Совокупления прекрасную картину.

Она, любви самозабвенно предаваясь,
Во всей была видна прекрасной наготе
И грудь великолепная, упруго сотрясаясь,
Вся трепетала в унисон телодвижений частоте.

Движенье ноги делало еще изящней,
Особо в ракурсе таком воспринималась тела красота,
Читатель! Может что-то быть прекрасней,
Чем дивный танец, проницаемого членом живота?

Как динозавра два, терзавшие друг друга кровожадно,
Так выглядел совокупленья *** и ****ы процесс.
Красив и отвратителен был этот нерест плотоядный,
Ум помрачающее зрелище ебущихся телес.

И сверх того внимал Гардена взгляд ошеломленный:
Бутыль, используя пустую как ялду,
Блондинка, распластавшись в кресле невьебенном,
Дрочила ей свою обритую манду.

Совокупленья быстрые и частые движенья
Как генератор насыщали током организм,
Давая телу столько наслажденья…
(Для рифмы не нашел я галлицизм).

И тела вся высокая энергия живая
Стремилась к цетру где-то между ягодиц,
Там, концентрируясь и, как волна вскипая,
Давленье поднимала *** и приятный зуд яиц.

И восприятие как будто бы переменилось
И тело женское своею первозданной наготой
Вдруг сверхъестественно чудесно заискрилось
Особенною сладострастной красотой.

И между ног невыносимо сладко стало,
Внезапно, словно заструился там нектар живой
И плоть заликовала вся, затрепетала,
Как сверхчувствительный гигантский орган вкусовой.

Тела бесила страсть, словно быка цвет мантии атласной,
До состояния критического *** дошел с ****ой;
Сменился темп движений их ужасной,
Невероятной, инфернальной быстротой.

Вдруг нестерпимо стало сладострастье,
Тела потряс приятных судорог каскад,
Затрепетала плоть от невоображаемого счастья,
Её пронзил как будто молнии разряд.

В ****у, как в жерло пламенем дышащего вулкана,
Заклокотавший *** струю пустил как огнемёт
И из него как молоко кипящее из чана
Потоком повалил горячий сладострастья мёд.

Так сперма полилась, словно из носа сопли,33
Водой сосуд священный наполняя будто бы живой,
И стоны перешли в рыдающие вопли,
Как канонада воздух сотрясал довольной самки вой.

И мир обрушился, и вихрь вскружил светила,
Внезапной мощью космос потроша,
Гигантской молнией Вселенную пробила –
В Рай понеслась безумная Душа.

Смешалось Бытие, Пространство, Время.
Затмил весь Свет не выражаемый Фантазм
И Мирозданья сверхъестественное бремя
Изверглось в яркий, изумительный ОРГАЗМ…

Москва 1990 – 1994 г.г.





ПРИМЕЧАНИЯ К ПОЭМЕ «АЛИ ГАРДЕН»

1.
Дюма считал, что было бы ошибочно осуждать поступки, свойственные одной эпохе с точки зрения другой. То что сегодня, по его мнению, считается постыдным для порядочного человека было в то время вещью простой и естественной.

2.
Автору хотелось бы выразить пожелание к благосклонному читателю не обращать столь пристального внимания на встречающиеся в тексте анахронизмы, ведь этот литературный приём, так горячо критикуемый историографами, широко распространен в творениях знаменитых беллетристов и даже придаёт произведениям большую пикантность.

3.
Многие, наверное, вызвались бы поспорить, что это невозможно, особенно в таком возрасте, но любезный читатель, надеюсь, знает, что в литературе возможно всё.

4.
Говорят, что моду на женский загар ввела мадам Шанель в середине прошлого века, но автор позволяет себе предположить, что загорелые женские прелести соблазнительны во все эпохи.

5.
Господь, создавший первую женщину из ребра первого мужчины, сотворил, таким образом, и всех остальных женщин. Результаты успеха Создателя в изысканиях совершенства форм естественно передались дочерям Евы, хотя и в разной степени.

6.
C’est la vie – как говорят французы, такова жизнь.

7.
Здесь имеется ввиду не абстрактное понятие, а вполне конкретное физическое тело.

8.
Читателю должно быть известно, что поэту не так-то просто подобрать сравнение уместное по смыслу и подходящее в рифму. В данном случае слово керн показалось автору наиболее удобным.

9.
The show must go on – шоу должно продолжаться, так звучал рефрен лебединой песни лидера группы Queen Фредди Меркури, гениального и известного своей нетрадиционной сексуальной ориентацией.

10.
Молодёжь во все времена была склонна к хулиганским поступкам. Автору сего произведения в студенческие годы случалось испытать это на себе. Здания учебных заведений часто подвергаются влиянию разрушительной силы, которую представляют собой студенты. Агрессии подвергаются даже святыни, не говоря уже о пожарных кранах.

11.
Смотри п. 10.

12.
Даже если у Лафонтена, очень любившего сочинять басни, персонажами которых часто являлись представители фауны нашей планеты, не было такого произведения, подобный сюжет весьма вероятен: проситель из числа маленьких людей ожидающий аудиенции с особо важной персоной, весьма напоминает беззащитного кролика, готовящегося стать ужином крупного хищника.

13.
 Tte--tte – с глазу на глаз.
14.
Прости, читатель, за такой откровенно грубый анахронизм.

15.
Мишка Нострадамус это был такой знаменитый звездочет, который умел предсказывать будущее.

16.
Экивоки – иначе говоря – двусмысленности. Конечно, понять все двусмысленности невозможно, так как автор вложил слишком много личного в это произведение, но дать волю воображению никогда не мешает, особенно при чтении подобных поэм.

17.
Трудно решить стоит ли комментировать слово беспредел. Возможно, следовало бы отослать уважаемого читателя к словарям. Это слово, после одноимённого фильма из арго перешло в общеупотребительную лексику и приобрело иную семантику. В данном случае оно имеет значение «дебош», «вакханалия».

18.
Такой способ выражения педерастических симпатий действительно существует. Автор предпочитает умолчать из каких источников ему это известно.

19.
В те времена, когда автор слагал первые строфы этого произведения, страна переживала катастрофическое падение нравов. Это была настоящая сексуальная революция. Количество нудистов росло как снежный ком. Как правило, они сверкали обнаженными телесами на специально предназначенных для этого пляжах, но, по-видимому, пляжей было не достаточно. Отдельные смельчаки из их числа отваживались прохаживаться нагишом по улицам городов и даже деревень (где нравы, как известно, отличаются особым консерватизмом) за что нередко попадали «в лапы» блюстителей порядка и подвергались наказаниям как за хулиганские действия, проявлявшиеся в появлении в общественных местах в виде, оскорбляющем человеческое достоинство. Увы, но падения нравов эти меры не останавливали.

20.
Автор вынужден просить извинения у читателя за некоторые орфографические нюансы, присутствующие в данном произведении. Употребляя некоторые арго и просторечия, произношение и правописание которых во время работы над поэмой не установились нормативно, он позволил себе выразить их в одной из встречавшихся форм, показавшейся наиболее подходящей.

21.
Читателям, современникам автора, вероятно, запомнилась очень своеобразная по стилю и манере исполнения группа «Сектор Газа» и ее лидер Юрий Хой, а значит и потрясающий шлягер под названием «Вальпургиева ночь».

22.
Под верхней одеждой здесь подразумевается не плащ и пальто а фрак панталоны и т.п.
23.
Автор полагает, что внимательный читатель усмотрит здесь некоторый диссонанс с предыдущей строфой, но он, также заметив его, уже не может ничего исправить.

24.
Среди представителей «братьев наших меньших» встречаются любопытные экземпляры. Автор этих строк видел своими собственными глазами, как маленькая беспородная собачонка, кличка которой была действительно Деза, неведомо какому повинуясь инстинкту, при помощи своего ловкого собачьего язычка так профессионально обработала предмет мужского достоинства одного из приятелей на глазах у изумлённого общества, восторг которого при наблюдении этого процесса был неописуем, что этот случай долго потом ходил как анекдот.

25.
Многие сравнения автор с удовольствием позаимствовал у великих беллетристов: «Que diable sentent-ils donc d’extraordinaire dans ce potage?» dit Portos l’aspect d’un bouillon ple, abondant, mais parfaitement aveugle, et sur lequel quelques crotes nageaient rares comme les les d’un archipel.
(A. Duma. Les trois mousquetaires.)
«Что, черт возьми, особенного нашли они в этом супе», подумал Портос, глядя на бледный бульон, обильный, но совсем без жира, на поверхности которого несколько гренок плавали редкие, как острова архипелага.

26.
Cм. п. 21. Не знаю точно как назывался этот шлягер, но припев в нем был такой:
Эй, эй, эй, хали-гали!
Эй, эй, эй, эй, эй, эй…
Эй, эй, эй, СПИД поймали!
Эй, эй, эй на муде!

27.
См. п. 25. En effet, comme nous l’avons dit, tout le camp tait en moi; plus de deux mille personnes avaient assist, comme un spectacle, l’hereuse forfanterie des quatre amis, forfanterie dont on tait bien loin de soupconner le vritable motif. On n’entendait que le cri de: Vivent les gardes! Vivent les mousquetaires! M. De Busigny tait venu le premier serrer la main Athos et reconnatre que le pari tait perdu. Le dragon et le Suisse l’avaient suivi, tous les camarades avaient suivi le dragon et le Suise. C’taient des flicitations, des poignes de main, des embrassades n’en plus finir, des rires inextinguibles l’endroit des Rochelios; enfin, un tumulte si grand, que M. le cardinal crut qu’il y avait meut et envoya La Houdiniere, son capitaine des gardes, s’informer de ce qui se passait.
(A. Duma Les trois mousquetaires)
Действительно, как было уже сказано, весь лагерь охватил ажиотаж. Более двух тысяч человек наблюдали как зрелище эту выходку четырёх друзей, настоящую причину которой никто не знал. Все кричали: «Да здравствует Гвардия! Да здравствуют мушкетёры!». Господин Бюзини первый подошел, чтобы пожать руку Атосу и признал, что пари проиграно. За ним подошли драгун со Швейцарцем. Звучали поздравления, объятия, рукопожатия, насмешки над гугенотами, затем поднялся такой шум, что кардинал подумал, не случился ли бунт в войсках и послал Ля Удиньера, капитана своих гвардейцев, узнать что происходит.

28.
См. п. 14.

29.
Михаил Шатров. Его пьесы о Ленине и революции были популярны в первые годы перестройки.

30.
Стены наших общественных туалетов изобилуют разнообразными надписями. Сочинители подобных творений порой характеризуют сами себя таким образом:
Писать на стенах туалета
Увы, мой друг, не мудрено:
Среди говна мы все поэты,
Среди поэтов мы – говно.

31.
Напоминаю читателю знаменитый сонет А.С.Пушкина:
Суровый Дант не презирал сонета;
В нем жар любви Петрарка изливал;
Игру его любил творец Макбета;
Им скорбну мысль Камоэнс облекал.
И в наши дни пленяет он поэта;
Вордсворт его орудием избрал,
Когда вдали от суетного света
Природы он рисует идеал.

Под сенью гор Тавриды отдаленной
Певец Литвы в размер его стесненный
Свои мечты мгновенно заключал.

У нас еще его не знали девы,
Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.

32.
Автор сих строк утверждает, что копировать гениальных поэтов, таких как Пушкин или Барков, или точно не установленный автор «Луки Мудищева» совсем не зазорно.

33.
Это сравнение может показаться читателю непоэтичным и автор отчасти с этим согласен.