Утро убивало

Утро убивало.
Своей неуместной красотой и не менее безапелляционной жизнерадостностью. Решившие от репетиций перейти к утренним концертам птицы вовсю старались доказать, что проблемы и заботы – пустое, никчемное дело. То ли им – вольным и довольным: пой на весь майский сонный квартал, радуй себя и серенькую подругу, затаенно сидящую на соседней ветке и кокетливо поглядывающую на тебя полным тайного обожания взглядом!
А эти – опухшие в своих бессонных дебрях неудач, мечущиеся, как драный волк в передвижном зверинце, люди: что им не так, чего неймется, дуракам?! Вот идет один: вроде бы и вымыт-выбрит, парфюмом (слово-то какое!) от него хорошо доносится, а в глазах, хоть и закрытых очками зело темными, тоска неописуемая. И вроде бы – светлый, а приглядишься – темный. И лицо темное от мыслей свинцовых, а от головы – будто тень или стая бабочек ночных, плотно сидящих друг на друге. Так идет и идет, и все пространство вокруг него темнеет на два-три метра.
И ведь не старый же еще! Ну, лет тридцать – тридцать пять, может, с хвостиком; чего же так шаркает туфлями?! Почему душа – пенсионерка, разве что единого льготного проездного не требует?! Странно это и непонятно…Что-то и петь расхотелось, да и подруга воон нахохлилась. Эх, утренний страдалец, дрянная от тебя аура, или как вы там грехи и радости, что сами не видите, называете! Мы то их чувствуем и слышим, по ним и песни слагаем, а вы – так: слепые кутята…
 *

Я шел. Большего для определения характера моего движения не придумать: мышцы, кости, сухожилия совершают привычную работу, перемещая тело в пространстве; вот, в принципе, и все…Цель: прийти на работу. Вопрос: зачем? Зачем, если после вчерашнего вечера, казалось, выпившего весь кислород, а заодно и душу, сердца больше нет.
Оно там, где сейчас бегает на перемене, стараясь понравиться своей избранной жеманнице, мой сын. Оно там, где пьет успокоительное еще вчера считавшая себя счастливой и моей женщина. Оно там, где песни под гитару и восхищенный её взгляд, потому что ясно: песня – ей. Оно там, где влажные жгуты стыдливо сбившихся на пол простыней. Оно там, где слова последней просьбы о прощении у гроба родных и близких, бывших родными и близкими для обоих. Оно – там…
А я – здесь.