Eмeлiада

В те времена, когда была Россия
Забытой Богом маленькой страной,
Державой правил грозный царь Василий -
Василий Пятый с длинной бородой.

Давно уж надоевшую царицу
Он в монастырь Успенский отослал.
Но был он однолюбом, и девицу
Другую в жены брать себе не стал.

А жил с ней так, без всяких там венчаний.
Царям такое можно и простить.
Не будем мы им делать замечаний –
Цензура может их не пропустить.

Но главной у царя душевной раной
Единственная дочь его была.
Звалась она в народе Несмеяной
За то, что улыбаться не могла.

Весь день в меха одетая потеет,
Мизинец в нос засунув на вершок.
А если кто смешить ее затеет,
В того кидает свой ночной горшок.

Гороховых шутов ей нанимали
И карликов со всех концов земли;
Уродов ей в подарок присылали,
Но рассмешить царевну не могли.

Уж много лет по всей Европе принца
Ей царь искал, других не зная дел.
Однако на царевне той жениться
Никто их этих принцев не хотел.

Принцесс в Европе без нее хватало –
Царь в этом убеждался вновь и вновь.
К тому же среди принцев процветала
К Парижу однополая любовь.

Как будто одержимых Сатаною
Влечет их всех к парижским кирпичам.
С гитарой принцы бродят под луною,
Иль что в Париже светит по ночам?

Один лишь датский принц Гамл;т Гамл;тыч
Однажды к ней посвататься решил.
Но царь, поняв, что тот умом увечен,
От свадьбы отказаться поспешил.

Недуг душевный принца был заразен -
С тех пор при государевом дворе
К устам придворных прицепилась фраза:
«Ат варе еллер икке ат варе»*.
(*At v;re eller ikke at v;re [Быть или не быть] дат.)

И чтоб поставить в этом деле точку,
Решил указ Василий объявить,
Что выдаст за того он замуж дочку,
Кто б эту дочку смог развеселить.

А в те же дни в деревне под Москвою
От стен столицы в двадцати верстах
Жил в доме бедном с матерью-вдовою
Один Емеля – молодой простак.

Хоть в грамоте знавал он толку мало,
Мог матери в хозяйстве подсобить.
Однажды утром мать его послала
К реке замерзшей п; воду сходить.

Идет к реке Емеля мимо школы
И весело пинает пред собой
Пустую банку из-под пепси-колы.
И вот, когда пришел он за водой

В лаптях, в потертых джинсах и в рубашке,
Ворон по всей округе распугав,
Проделал взрывом гексогенной шашки
Он прорубь – так всегда он поступал.

Вы спросите, откуда, в самом деле,
Добыть в деревне можно гексоген?
Его обычно находил Емеля
В развалинах завода Мосрентген.

В одном ведре, как каждый раз поутру,
Была кристально чистая вода.
В другом, же вместе с тиной и мазутом,
Плескалась щучка фунта так на два.

«Ништяк, – подумал про себя Емеля, -
Форшмак отличный приготовит мать»,
Но щука мысль его уразумела
И начала Емелю порицать:

«По что меня задумал погубити?
Аль пропил совесть в кабаке вчерась?
А я тебя уж было наградити
Подумать грешным делом собралась».

Емеля был невежествен в науке.
Научных объяснений не найдя,
Подумал он, что говоренье щуки
Есть результат кислотного дождя,

Прошел который на канун Покрова
И много бед в деревне натворил.
К примеру, бык у фроловой коровы
Теленка трехголового родил.

А в воскресенье с кафедры церковной
Отец Герасим может, и не врал,
Что в час ночной над самой колокольней
Намедни Змей Горыныч пролетал.

Змей иль дракон, Емеле безразлично,
Попы всю жизнь народ пугают зря.
Но как закон Емеля знал отлично:
Животных говорящих есть нельзя.

Хоть с виду мясо их обыкновенно,
Однако очень даже может быть,
Что это мясо геном мутагенным
Твою утробу может заразить.

Хотя бы взять покойного Федула –
Он говорящих раков как-то съел.
Сначала начались расстройства стула,
Потом внезапно раком заболел.

Задумался Емеля на мгновенье
Про тот ушедший двадцать первые век,
Когда по сказкам старших поколений
Дышал свободней русский человек:

«Тогда - в том самом двадцать первом веке,
Когда жила Россия без царей,
Зимой до дна не промерзали реки,
И говорящих не было зверей.

Тогда китайцев в мире было мало –
Их был один лишь только миллиард,
А вся Европа мирно разъезжала
На безобидных танках «Леопард»,

Тогда с ведром на речку не ходили,
А в каждой хате был водопровод,
Тогда дровами печку не топили,
А мужики ходили на завод.

А если щука маме, в самом деле,
Расскажет, что в кабак я заходил,
Она давать не станет больше денег», –
Подумал он, и щуку отпустил.

А руку вытер снегом он брезгливо,
Взял ведра и пошел уже домой,
Но за спиной услышал глас счастливый
Сего повествования герой:

«Захочешь если, чтоб без промедленья
Какое-либо дело провести,
Для этого «по щучьему веленью»
Достаточно тебе произнести».

Застыл сперва Емеля в изумленьи,
Потом сказал «попробуем» себе.
И произнес: «по щучьему веленью».
Качнулись ведра и пошли к избе.

Пришли домой, на лавку влезли сами
И замерли. А мать и говорит:
«Уже вернулся? Съезди за дровами,
А то мне печку нечем затопить».

Видать, у мамы в памяти прореха.
Ведь лошадь сдохла прошлою зимой.
Теперь, куда захочешь если ехать,
Переться к председателю домой.

Просить его коня или кобылу,
Чтоб в сани заржавевшие впрягать,
Ведь на Руси спокон веков так было:
Обязан председатель помогать

То трактором, то стройматериалом,
То агрономшу отвезти в роддом.
Но, правда, председателей немало,
Которым это делать вечно в лом.

Емеля с председателем был в ссоре.
Был на Емелю председатель зол,
За то, что написал он на заборе
Дословно: «Притсидатиль нашъ – казёлъ».

«Черт с ним, с конем», – подумал наш Емеля
И, бросив в сани «Дружбу» и топор,
Он произнес: «по щучьему веленью».
И сани понеслись во весь опор.

Бежит Емеля, сани догоняет,
Запрыгивает в них он на ходу.
Увидев это, бабки уж болтают,
Что этим он накликает беду

На всю деревню, ведь Отец Герасим
Рассказывал, что был один ведьмак,
Который прошлым летом в тарантасе
Без лошади поехал просто так.

А вслед за этим над его деревней
Нависла неминучая беда:
В болоте пробудился ящер древний,
И рано наступили холода.

Тем временем Емеля мчится к логу.
По льду пересекает реку он
И бывшую железную дорогу,
Разобранную на металлолом.

Топор с пилою он пускает в дело,
В обратный путь собрался, дров набрав.
А в этот час судьбе навстречу смело
Из Польши королевич Владислав

В карете ехал свататься к царевне,
Прослышав про Василия указ.
Уж до Москвы осталось две деревни,
Но за рулем Емеля в первый раз.

Свернуть с дороги не успел возница.
Емеля ж, хоть и жал на тормоза,
А все же не успел остановиться
И долбанул карету два раза.

Но доблестный капрал Тадеуш Бжехва
Успел Емелин номер записать.
И до Кремля едва успев доехать,
Сумел про все по-русски рассказать.

Его подробно расспросил Василий
И грозный царь подумал и решил,
Что та езда без всякого бензина
Вполне б могла царевну рассмешить.

Поэтому премудрый царь Василий
В реестре этот номер отыскал
И во дворец доставить, хоть насильно,
Емелю вслед за этим приказал.

Гремели барабаны, а фанфары
Во всю старались их переорать.
Из врат Кремля отправились рейтары,
Чтоб нарушителя арестовать.

Дорoгою Калужской стародревней
Лихих рейтар несется эскадрон.
А в этот час в емелиной деревне
Уже хотят поджечь емелин дом

Его соседи. А отец Герасим,
Чтоб церкви не ронять авторитёт,
Cвоим пропитым профундовым басом
На все село ана;ему поёт.

Вдруг слышен топот: скачет третья рота
Четвертого рейтарского полка:
«Где преттсеттатель?» «Председатель – вот он».
И тут же его взяли за бока:

«Не здесь ли тут дерефня в самом деле,
Кте пез пропеллер естят на санях?
И тут ли прошиффает тот Емеля,
Что польскую карету шбиль на тнях?»

«Емеля бунтовщик опасный очень, –
В ответ им председатель говорит, –
Поэтому считаю: надо срочно
Его халупе крышу подпалить.

Высказывал крамольные он мысли.
На партсобранье не загнать никак.
А в понедельник треснул коромыслом
Мне вот сюда. Вот, до сих пор синяк».

«Нам сатнитсу покасыфать не натто.
Наттень штаны, ити та и скаши:
Херр хауптман барон фон Киндергартен
Таёт карантия, что сохранет шиснь

Емеле, если тот без прометтленья
С пофинною к тсарь-батюшка придет
И сфоего приротного яфльенья
Там демонстрациoн* происфедет».
(*Vorfuhrung (нем.))

Ответил председатель: «Рад стараться!»,
Двух полицаев подозвал к себе,
Поскольку самолично побоялся
Он подойти к емелиной избе:

«А пес их знает, вдруг его мамаша
Припрятала за печкой пулемет, –
Подумал он, – она ж в деревне нашей
Уж сорок лет, как ведьмою слывет».

К избе подходят оба полицая:
Один стучится в дверь, другой в окно.
И тот, что старше, громко восклицает:
«Тебе в Москве пора уж быть давно.

Ты слышал, что сказали эти фрицы?
Чтоб ты к царю немедленно прибыл,
И лично извинился перед принцем
За то, что ты его карету сбил».

В Москве Емеля не бывал с рожденья
Да и в избе не хочется сгорать.
И согласился он без промедленья
Родной страны столицу повидать.

Но как ему из дому выйти? Сразу
Его ж соседи могут подстрелить.
Тогда Емеля произносит фразу,
Ту самую. И печка в тот же миг,

Сорвавшись с места, стену протаранив,
На всех парах помчалася к Москве.
Осколками стены слегка поранив,
Кого-то из зевак по голове.

А в это время из Москвы обратно
В Варшаву принц отправиться решил.
Свою задачу справил он отвратно,
И Несмеяну он не рассмешил.

Его карету тянут на буксире.
Принц едет следом в списанных санях,
Которые отдал ему Василий,
Из гаража их выкинув на днях.

В те времена, когда еще случались
Аварии с участием печей,
Мгновенно сани в щепки превращались
Под тонной силикатных кирпичей.

Вот и сейчас, когда Емеля мчался,
Особо за дорогой не следя,
На принцевский кортеж он вновь нарвался,
На этот раз на сани налетя.

Тадеуш в миг Емелю догоняет,
Занёс над ним он саблю уж, но тут
С прискорбием пан Бжехва замечает,
Что стал его стегать его же кнут.

Потом догнали Бжехву и рейтары.
Потом над ухом «Хальт!» он услыхал,
Потом еще посыпались удары,
Потом и вовсе он с коня упал.

И выплюнув два зуба на дорогу,
Решил Тадеуш русским отомстить,
Решив, что знает он довольно много,
Того, чем русских можно победить:

Хоть русский воин к голоду привычен,
Хоть грязь и холод русским ни по чем,
Однако сохранен у них обычай
Стволы винтовок чистить кирпичом.

У русских не проводятся ученья,
Полкам не ставят боевых задач.
Бытует повсеместно привлеченье
Солдат на стройки генеральских дач.

Решил Тадеуш, что по возвращеньи
Все королю-папаше донесет.
И этим донесеньем впчатленье
Благоприятное произведет.

Еще добьется этим извиненья,
Что он за принцем плохо уследил.
И этим самым оба столкновенья
В окрестностях Москвы он допустил.

Еще за то, что юный принц в дороге
Потратил много лишних денег зря.
Что во дворце на стол он ставил ноги,
Что ручку «Паркер» стибрил у царя,

Что Владислав в Смоленске так напился,
Что русских девок в номер зазывал,
Что за десертом спьяну помочился
В еще кипевший русский самовар.

Постойте, про Емелю мы забыли…
К полякам мы еще вернемся вновь.
Пока они свой транспорт починили,
Да Бжехва оттирал от рожи кровь,

Емеля уж по Якиманке мчался.
И на Полянку он с нее свернул.
А перед речкой так он разогнался,
Что без моста ее перемахнул.

За речкой печка мягко приземлилась,
Потом вписалась плавно в поворот,
И тут же наш Емеля очутился
У самых Тимофеевских ворот.

У церкви Константина и Елены
Сам государь Емелю повстречал.
От удивленья кровь застыла в венах,
Со страху царь Василий закричал:

«Как ты посмел в Кремле на печке ездить,
Тем более еще и без колес?
Да из какого будешь ты уезда?
А ну-ка, убирай свой паровоз!»

«Уезд у нас Подольский, слава Богу.
За Теплым Станом честь имеем жить.
Нарочно я отправился в дорогу,
Чтоб с государем лично говорить.

Ведь ты же сам сказал своим рейтарам
Позвать меня в кремлевский свой дворец.
Надеюсь, прибыл я сюда недаром?
Узнать, зачем, мне можно, наконец?»

«Так ты и есть Емелька, сын Романов?
А почему тогда на печке тут?»
«В Москву в санях не отпустила мама.
Боялась, что могло меня продуть.

Не обошлось на них без приключенья -
В них тормоза чего-то барахлят.
К тому ж езда на них одно мученье:
Пять вёрст проедут - десять верст стоят”.

В тот час царевна в тереме сидела
И семечки щелкала у окна.
И как на печке в Кремль въезжал Емеля,
В тот самый миг увидела она.

Покинув терем, встала под навесом.
Потом присела рядом на порог.
И с самым неподдельным интересом
Внимала этот странный диалог.

Емелина последняя же фраза
Любого б наповал могла убить.
Ее услышав, Несмеяна сразу
Вдруг перестала несмеяной быть.

Из врат Кремля доносится наружу
Царевны смех, переходящий в крик.
Под нею слуги подтирают лужу,
От смеха появившуюся вмиг.

Василий-царь в лице переменился
Зачем-то стал Емелю целовать.
И тут же вслед за тем распорядился
Гостей на свадьбу дочки созывать.

«Царь-батюшка, постой, какая свадьба? –
Спросил Емеля, – слышу в первый раз».
«Знакомь, сынок, меня с моею сватьей!
Не слышал разве ты про мой указ?

На всю Россию от Твери до Тулы
По радио указ объявлен был».
«Дык, ведь у нас антенну ветром сдуло», –
В ответ ему Емеля говорил.

«Починим мы тебе твою антенну,
Устроим председателю разнос.
Иль вообще осудим за измену,
Что про тебя не вовремя донес.

Вернемся в Кремль мы в будущую среду,
А нынче едем все в твою дыру».
«А можно я на печке с ним поеду? –
Царевна просит, – я не упаду».

Емеля реверс рычагом включает,
Давая русской печке задний ход,
И задним ходом лихо выезжает
Из тех же Тимофеевских ворот.

К нему прижавшись, едет с ним царевна.
А следом за царевной едет царь.
Конвой и свита едут с ним в деревню,
Поскольку приказал им государь.

Что там потом творилось поминутно,
Доподлинно узнать уже нельзя.
И так как время это было смутным,
То это время смутно помню я.

Но слух витает даже в Гондурасе,
Что царь Василий был на свадьбе пьян.
Еще болтают, что Отец Герасим
Порвал на этой свадьбе свой баян.