Совесть

 демократический офорт

Я зачерствел душою "до нельзя",
ушёл в себя намеренно и грубо.
И совесть, душу чёрствую грызя,
так напряглась, что обломала зубы.

И вздыбилась, ущербный щеря рот,
забилась и зашлась от бескорыстья,-
ну, как теперь бессовестный народ
беззубая ночами буду грызть я?

Кого теперь и как я изведу?
Кругом обман, а в деле только губы.
Связалась, дура, на свою беду
под старость с проходимцем, душегубом!

И тут я выдал, как Шекспир сонет
(там тоже было с совестью не густо), -
я, совесть, душегуб, ты – душеед,
а душеедство – то же душегубство!

И не жалея больше ни о чём,
под занавес, для ясности, до кучи,
я сплюнул через левое плечо…
и через правое, на всякий случай.

И в совесть гвоздь вогнал, и на гвозде
она смотрелась буднично, обычно,
и двинулся в места такие, где
о совести и думать неприлично.

Я развернулся!
Мыслил и творил!
Чтоб всё, что было «ваше», стало «наше»,
в «семнадцатом» я кашу заварил!
Вы до сих пор не расхлебали кашу.

Ворочал. Даром время не терял.
Кровь Разина во мне бродила, Стеньки.
Я совесть гнал и прятал в лагерях,
а если удавалось, ставил к стенке.

И всё при деле было и в узде!
Теперь лежу в холодном мавзолее.
Душа истлела. Совесть – на гвозде.
О чём жалеть? А я и не жалею.

Три сбоку! Ваших нету! Нечем крыть!
Судьба – индейка, а для вас – котомка.
Вам до сих пор меня захоронить
слабо, неблагодарные потомки.