Снаряд, последний в этот день...

Снаряд, последний в этот день,
Был роковым для капитана.
Лицо затмила, будто тень –
Контузия…Сквозная рана.

Он пал, в неведомой дали,
Предсмертный клич был не услышан.
Его искали, не нашли.
Приказ посмертный уж подписан.

Но, видимо, судьба была
В ту ночь к нему благословенна,
Что смерть сторонкой обошла
И жизнь вернулась постепенно.

Под утро, огненной зарей,
Лучами солнца чуть согретый,
Молился он за упокой
И вспоминал свои обеты.

Да. В жизни был он не святой,
Но он не крал, не богохулил.
Среди солдат, считался свой,
Не унывал и балагурил.

В Чечню направлен – был приказ.
Жена, прощаясь, слёзы лила.
Ей подарил в последний раз
Всего лишь веточку мимозы.

Он вспомнил день их первой встречи…
Свое признание в любви.
Затем у них рождались дети.
Не спали с ними до зари.

От этих всех воспоминаний,
Улыбкой, черное лицо
Чуть дернулось. Слеза страданий
Глаза смочила… Крик –« Кацо!!!»

И, смрадно зубы оскаляя ,
Чеченец, вскинув автомат,
Кричал, своих всех собирая,
Но понял капитан лишь мат.

Удар в плечо по свежей ране.
И…Темнота, заполнив все,
Твердила в огненной мембране
« Плечо…Плечо…Плечо…Плечо…»

Очнулся капитан в сарае.
Был крепко связан, а плечо
Саднило. Кровь густая
Из раны брызгала в лицо.

Вновь темнота – и боль ушла.
Остались страхи вековые.
И мать откуда-то пришла,
И её руки трудовые

Вновь были мягки и нежны.
И волосы его ласкали.
Всем ласки матери нужны
Они и боль и страх снимали.

Пришел в сознанье капитан
На третьи сутки, поздней ночью.
Почувствовав в руках стакан,
Открыл глаза, что бы воочию

Увидеть, что это не сон.
Глоток воды…Желаннее,
Что может быть? И жизнь на кон
Поставил – знал бы ранее.
 

Он пил. Вкус крови и воды
Смешались в адском сочетании.
Он пил и набирался сил,
И ярче стали очертания.

И темный силуэт ожил
«Что брат? Живой?» - заговорил –
«Прорвемся парень – не тужи…» -
И сигарету предложил.

Табачный дым туманит мозг,
Почти, как терпкое вино.
И, растекаясь словно воск,
Нам греет души.

На первом допросе избили.
И расчленить, и сжечь грозили.
Что мог сказать им капитан?
Что он такой же истукан.

Что здесь он пушечное мясо.
Ну, командир он здесь спецназа.
Со средней Волги. Что еще?
Каких вам планов «громадьё?»

Так двое суток и отстали.
Кормили. Раз вино давали.
И даже чистые бинты
Ему однажды принесли.

В плену своё время-стеченье.
Бетонный пол. Подвал. Стремленье,
На волю выйдя, снова в бой.
А, может…- сразу же домой.

Мечты затравленного зверя
И никому уже не веря,
Не ждал веселого конца
Наш капитан.

Но не забыл Ангел-Хранитель
И заглянул в его обитель.
Иль под счастливою звездой
Рожден был капитан лихой.

На утро в баню всех сводили.
Какая баня – душ простой,
Затем в автобус посадили.
Куда везут – вопрос пустой.

Здесь было семеро из войск,
Из МВД их было двое.
Чеченцев трое, что в конвое
И те пьяны.

Не долго ехали по трассе.
Вдруг видят, впереди блок – пост
Остановились. Наше «Здрасти…»
Военные. Один лишь форс.

Нормально. Пленных обменяли.
Один к троим – на пересчет,
А капитана не отдали.
Автобус уж назад везет.

Наш капитан, хоть выпил, но взгрустнул
На блок – посту его забыли.
«Не может быть» - подумал и вздохнул.
Стакан подействовал и он уснул.

Когда проснулся – лишь конвой и он.
Сидят. Играют в нарды, не шутя.
«Воюем с ними – это же дур-дом»
Болит, опять саднит его рука.

Приехали под поздний вечер.
От трассы еще долго шли.
Болели ноги. Ныли плечи.
С большим трудом аул нашли.

И странно, что веревки сняли.
И, бросив пачку закурить,
Ушли. Его не охраняли.
Предупредив, что б не дурить.

Уж ночь вступила полноправно
И темнота давила грудь.
Луна – фонарь сиял исправно.
И освещал кому-то путь.

Бежать, но силы на исходе.
И часовой невдалеке.
И АКМ его на взводе,
И держит палец на курке.

«Бежать не стоит. В раз подстрелят.
Чеченцы меткие стрелки.
И закопать не удостоят».
Зевнул, аж с треском желваки.

«И странно. Всех на блок-посту
Пусть один к трем, но обменяли.
Меня, заблудшую овцу,
Всю жизнь, как Боги проклинали».

Так, думал капитан с тревогой.
Усталость делала своё.
Назвав свою судьбу «убогой»
И проклиная жизнь свою,

Уснул. И не было сомнений.
Да…Он спецназа командир.
Не может быть различных мнений
«Значит в расход и в лучший мир».

Мелькнула мысль - там в подсознанье.
И сон, окрепшею рукой,
Уж захватил его сознанье
И вел тропою в мир иной.


И видит капитан – с рассветом.
Лишь первый луч коснулся гор.
Его подняли с громким матом
И ведут долго на бугор.

И солнца диск, лишь своим краем
Чуть-чуть стал выше низких гор.
Чечня предстала ему раем,
Пока читали приговор.

Но он не слышал слов и голос
Звучал, как будто вдалеке.
Его судьба, как тонкий волос,
Рвалась, в чуть дрогнувшей руке.

Вдруг голос замер – разбудили.
Прошло лишь несколько минут.
И сон, вновь, явью раздавили.
Подняли и опять ведут.

Пришли. Заводят. Стол на сцене,
Что это клуб – уж понял он.
Все тот же обелиск и Ленин
И красный лозунг тех времен.

Садясь за стол и наливая,
Конвой ушел, так дело в чем.
И сон недавний вспоминая,
Он водку винам предпочел.

Налил. И только хотел выпить,
Слова: «Что ж наливай и мне…»
К столу подходит в камуфляже
Чеченец грозный. На ремне

Кинжал, украшенный камнями,
На портупее кобура.
И весь затянутый ремнями.
Ну, грозный воин – хоть куда.

Садится. Водку наливает.
«Ну что сержант, стряслась беда?»
Наш капитан не понимает.
«Какой сержант? При чем здесь я?»

Чеченец кружку поднимает.
«Давай уж, выпьем старина.
Не узнаешь? Душа страдает…
Другие были времена…»

С вздохом выпил свою водку.
Не заедая, закурил.
И, продолжал, как будто сводку
До капитана доводил.

«Прошло с тех пор уже не мало,
Да… - вновь вздохнул – уж двадцать лет,
Это не много и не мало.
Треть жизни. А скорее нет.

Жизнь пролетела незаметно.
Жизнь, это эти двадцать лет.
Я их прожил, считай безбедно.
А ты, сержант? Скорее нет.

Что не узнал старик, Радаев…»
Он вскинул взгляд – его лицо.
Улыбкой в миг преображаясь –
«Узнал же, наконец, Вано!»
« Вано» - так звали за глазами,
Когда он в армии служил.
Радаев. Этот черт, с усами…
Все в самоволки уходил.

И рота долгими часами
Ждала, в унынье, на плацу,
Пока он, с грешными глазами,
Пот растирая по лицу

И громыхая сапогами
Бежит от милой за версту.
И перед грозными очами
Комбата встанет и ему

Семь суток местной гауптвахты
Объявят строго. Рота вся
Замрет и ждет – он скажет «Ах - ты»
И знают все, семь суток зря.

И громкий хохот, и подтурки
«Страдаю за любовь, орлы!
Завидуете мне, придурки…»
И под конвоем увели.

Узнал и вспомнил, капитан наш.
И оба встали, обнялись.
На миг, забыв кошмар ужасный –
Война, ранение – сплелись

В какой – то узел преткновенья.
Забылись, что ли, прервались.
И, может эти лишь мгновенья,
Им и осталось пережить.

И пили водку, и смеялись.
Рассказам не было конца.
Уж охмелели, но боялись
Вернуть из прошлого себя.

Но ночь всегда не безгранична.
Бледнеют звезды и луна.
В Чечне война – им безразлично,
Что им солдатская судьба.

Далекий выстрел, вдруг, напомнил.
Прервал рассказ и громкий смех.
И капитан молча наполнил
Стакан – ему не выпить грех.

« Ну, ладно – вдруг сказал Радаев –
Ты не в обиде на меня?
Давай опять о «самураях»,
Такая уж у нас судьба.

Вздохнул. Глубокие морщины
Покрыли все его лицо.
Да. Двадцать лет и для мужчины
Довольный срок сделать своё.

Он выпил громкими глотками,
Запил холодною водой.
И, с виноватыми глазами,
И, вдруг с поникшей головой

Сказал: «Не думал, что врагами
Придется встретиться с тобой.
И здесь, под нашими горами,
Вести нам разговор такой.

Тебя увидел я случайно,
Узнал не сразу – весь седой.
Все здесь, в Чечне, необычайно…
Ты знаешь, есть приказ такой,
 
Что командиров всех спецназа –
Карать безжалостной рукой.
Менять нельзя. Вот суть приказа.
Теперь ты понял? Дорогой…»

На улице уже светало,
Но в клуб ни кто не заходил.
И сердце громко так стучало,
Что капитан наш вновь налил.

И молча выпили на пару,
И каждый молча закурил.
Уж капитан готов к удару
И первым он заговорил.

«Так что? Чем кончится беседа?
Расстрелом мне заугрожал?
Я был по жизни непоседа
За что себя и уважал».

Но, перебив на полуслове,
И голос, явно, задрожал
Заговорил, как поневоле.
Вздохнул Радаев и сказал:

«Вано…Печальною судьбою
Наши пути пересеклись.
Пусть каждый шел своей тропою,
Но вот мы здесь и напились.

Да…Знаем, что живем в дурдоме .
Кто мог подумать, угадать.
Мы жили раньше в общем доме.
Теперь же стали воевать.

Пойми, сержант, мои печали…
Вот эти горы – жизнь моя.
Сестру свои - же расстреляли.
В Буденовске она жила.

Семья попала под бомбежку.
Брат уж давно у вас сидит.
А я живу, вот, понемножку
Воюю. Кто кого винит?

Кто звал вас в эти злые горы?
Кто всю войну здесь развязал?
Эх… Если б только разговоры…
Но я семью всю потерял.

Спросил – чем кончится беседа?
Расстрелом я не угрожал.
Да, помню, был ты непоседа,
За что тебя и уважал.

Прости, быть может что плохое
Скажу, тебе я предложу.
Война идет. Ни что иное.
Я клятву дал и ей служу.

Могу сказать, Вано, одно я
Тебя к себе в отряд возьму.
Быть может, ожидал другое?
Другого нет. Я ухожу.

Надумаешь – скажи конвою.
А, если нет, прощай родной»
И он ушел, махнув рукою
Склоненной к низу головой.

И сразу вывели из клуба,
И, вновь, куда то повели.
И мысли в голове «Иуда»,
И искушения в крови.

Ведут по склону – двое сзади.
И мысль – а, если на рывок.
И он рванул, и те, что сзади
Нажали сразу на курок.

И тело, будто бы чужое.
И боль рванула по вискам,
И кровь в глаза. Не что иное,
Как смерть пришла.

Сползало тело по уклону.
И взгляд туманный затухал.
Все умер капитан. Иному
Свою он жизнь предназначал.

И пели птицы на рассвете.
Им было как-то все равно.
Война идет на этом свете…
Кто жив. Кто умер. И давно

Оплакивает капитана
Жена. Мимозы на столе…
Не заживающая рана
Болит. И тяжко на душе.

И плачет мать, который месяц.
Медаль посмертно уж давно
Вручили. Вряд ли кто заметит,
Вдруг постаревшее лицо.

И кто ей скажет, за что сына
Забрала горькая судьба.
Уж скоро будет годовщина.
И кто над этим всем судья.