Сельские хроники

 

«СЕЛЬСКИЕ ХРОНИКИ».


Место предисловия.


«-Коль один ушёл,
Так придёт другой
Сам себе шептал
По поре ночной.
 
-Мы замолим грех…
Мы зальём вином…-
Врал себе Поэт,
Сидя за столом.

И ронял слезу
 В мутный самогон,
И в пустой избе
Слышал чей-то стон…»
(Из А.С. Клюева.)




 - Сгорели святые. Средь зимы грянул гром, и сгорели… С кем жить? Как?- Александр Сергеевич задавал и задавал себе вопросы и не находил ответа. На глазах у него наворачивались слёзы.
-А могли они не сгореть?- вдруг даже приостановился Александр Сергеевич.- Взять, и не сгореть! Вон, бабка Матрёна до ста двух уже дожила, а гореть, похоже, и не думает. Поросёнка завела… А чего не завести, она, считай, в селе самая богатая, пол века пенсию получает, а теперь и врачи зачастили. По их подсчётам не могут россияне так долго жить, не должны. Ни по зарплате, ни по экологии, ни по государственному устройству. Он, вот, Клюев, так долго не протянет. Не может гений в такой атмосфере долго существовать, а уехать на … да хоть куда, не на что, а и было бы на что, не уехал, потому как , если на Родине его не понимают, не ценят, так за бугром проклятым ему и пива в кредит не нальют! Правильно они сделали, правильно! – Александр Сергеевич сплюнул на снег густой, тягучей слюной. Снег порозовел.- Тридцати нет, а уже кровью харкаю… Матрёны дореволюционные живут, а такие вот люди погибают!- пожалел сам себя поселковый Поэт.
Ему вдруг захотелось напиться. До чёртиков, чтобы ничего не видеть и не слышать.
- Устал я! Устал, Господи!- заорал Александр Сергеевич, высоко задрав голову к голубеющему небу…
- Молчит. А чего ему сказать? Натворил, мол, непотребного, а как исправить не знаю… Да кто же в таком признается? Наши поводыри не захотели, а они пониже Его рангом были.- Клюев ещё раз сплюнул розовым на снег.
- К Веерке Шапаевой пойду. Возьму в долг литр самогона. Он хоть у неё и на курином помёте и радости и веселия не приносит, за то с ног валит и из головы всё напрочь выбивает, да и святых помянуть необходимо. Кто кроме меня про этих бедолаг вспомнит?- привёл сам для себя последний аргумент Поэт.
Настроение как-то само собой улучшилось, снег под галошами заскрипел энергичней и плевать на него уже не хотелось.





ГЛАВА 1.

Вот ведь какая гадость- эта жизнь!
А стихи складываются.
И неплохие стихи, можно сказать, гениальные.
Видно знаю я что-то такое, что другим пока знать не положено.
Наверняка знаю!
( Из А. С. Клюева).

 Лохматая, голая, грудастая баба тянулась своим полубеззубым ртом к лицу Поэта. В нос ему ударило кислым запахом грязного пота и полусгнившего мяса.
 - Нет! Я не хочу! – Поэт рванулся, было, в сторону и упал с дивана.
В комнате было темно и холодно. Сквозь рваный тюль оконной занавески синим мертвящим светом светила луна.
- Господи… Кто это?.. За что?.. Где я?.. – вспыхивало попеременно в мозгу, как неоновая реклама.
- Кто я? –во весь голос крикнул Поэт, не надеясь получить ответа.
- Кто я?- гулко отозвалось эхо.
- Пропал. Совсем пропал,- прошептал Поэт, ощупывая голову руками,- Пить надо бросать. Немедленно! Похмелиться и бросить. Куда это годиться?.. Избы своей не узнал… - Поэт нашарил на стене выключатель и включил свет.
Тусклая лампочка высветила лишь только круглый стол застланный газетами. На газете с большой фотографией Филиппа Киркорова, прямо у того на лбу, стоял стакан с какой-то мутной жидкостью.
Поэт нагнулся, поднёс нос к стакану и глубоко вдохнул. В нос ударило резким запахом самогона с примесью запаха куриного помёта.
- Всё правильно,- пронеслось в голове,- Верки Шапаевой самогон. И баба, что приснилась, вылитая Верка.- Память потихоньку, неуверенно, но начала возвращаться.
Поэт осторожно, стараясь не делать резких движений, поднял стакан. – Да… Верка… Как жизнь бабу укатала! А ведь он ЕЙ свои первые стихи посвящал. Ночами не спал, жёг лучину в бане, чтобы не ругалась мать, и писал. Так, бывало, и засыпал над страничкой с детскими каракулями…
Поэт резко выдохнул, поднёс стакан к губам и, высоко задрав голову, опрокинул стакан в раскрытый рот. В глотку словно кто вылил расплавленный свинец. Поэт упал на задницу и, как выловленная рыба, открывал и закрывал рот, повертев глазами, он отыскал грязный дырявый носок и поднёс его к носу.
- Хорошо…- смог проговорить он через пять минут.- Молодец Верка…- Самогонное тепло, согрев желудок, начало растекаться по кишкам. – Хорошо!- ещё раз констатировал Поэт. Мысли о том, что надо срочно бросить пить отошли куда-то далеко и казались глупыми и смешными.

- Где я?.. Кто я?.. –Задумался Лирик с похмелья.

Прошептал нараспев Поэт.

- Ты азм червь земляной. Ты азм мал и вонюч.-
Раздалось с потолка, не внушая доверья,
Но мешая опять потеряться, уснуть.

- Ай, да Клюев! Ай. Да молодец!- Поэт забегал по избе, пытаясь найти клочок бумаги и огрызок карандаша.

- Всяк - червяк, коли так.
 Всяк вонючь, без сомнений.
Ну, а мал иль велик,
То потомкам судить.
Сам-то ты кто такой?
Встань со мною на равных!
Иль боишься, родной,
Всё собой засмердить?

Поэт наконец нашёл кусок чистой обёрточной бумаги и огрызок химического карандаша. Он осторожно поставил пустой стакан на подоконник, смахнул на пол со стола газеты и, облокотившись о стол животом, начал живо строчить.

- Дух Святой пред тобой!
Ты бы стал на колени…
А лежишь ты у Машки,
На Каретном ряду,
И заначка твоя
За бачком в туалете.
Но её уж допил
Ваш сосед по утру.

Глаза у Поэта загорелись. Он почувствовал, что рождается не просто очередной стишок. Шедевр!.. Конечно, многие этого не поймут, не примут. Ну так и что ж с того? Христа тоже распяли, плевали в него, каменьями кидались… А он всё одно: - Я сын Божий! Любите меня, и простятся вам грехи ваши!

- Сам ты – червь земляной!
Мне теперь всё едино…
Ты соседу внушай,
Как он мал и вонюч.
Ну, а Машка-то кто?
Я ведь Машки не помню…
Уж не та ли – в летах,
Что щипал всё за грудь?

Поэт тут же вспомнил, что он действительно щипал кого-то вчера на привокзальной площади. Но кого?.. хоть убей, не помнил.
- Худо дело. Провалы пошли… А эпохального, увесистого, что бы вот так, дать по голове до мурашек по коже…ничего не создано. Разве вот это… Потом он напишет как он вынашивал сюжет, как корчился в творческих муках, подыскивая слова. Много чего можно потом понаписать… Сейчас надо это кончить.- Поэт сорвал рваную простыню с лоснящимся тёмным жирным пятном посередине, заменяющую занавеску, и уставился полубезумным взглядом на блёклую в серых оспинах луну… губы его шевелились, волосы встали дыбом.

- Тьфу! – в сердцах сплюнул Дух
На подушку Поэта.
Ты же ей обещал,
Что пойдёшь под венец.
В магазине она,
Требуху покупает,
Хочет к свадьбе с тобой
Наварить холодец.

Поэту слюни заполнили весь рот. Действительно до потемнения в глазах захотелось холодцу. Пообещай ему Верка холодцу, с чесноком, горчичкой, с хреном, и он, как собачонка побежит за ней…

- Ты, Святой… Подожди…
Эта баба со шваброй?
Из сортирного духа,
Сортирной грязи?
Я Великий Поэт!
Хоть и пьян был немного…
Ты, как хочешь, а нас
От неё отведи.

Поэту опять вспомнилась лохматая, голая, грудастая, полубеззубая баба из сна, с непереносимым запахом изо рта… « Невиноватая я!...» пришли ему на память слова из какого-то кинофильма… « Не-ви-но-ва-та-я!»

-Да чего я могу?
Машка баба- не дура…
За дверьми племяши.
Нет. Тебе не уйти…
-Да ведь ты же – Святой!
Режь Поэта на части…
Я согласен в котёл
И к чертям на угли!

Поэту до слёз стало жалко самого себя. Захотелось выпить. Пусть под грязный дырявый носок, пусть глотку жжёт расплавленным свинцом. Только не Верка, не её храп в ухо, не её полубеззубый рот накрывающий его лицо, как вантузом, и острый туалетный запах выворачивающий ему внутренности…

И растаял Поэт,
Только вонь перегара,
И портяночный запах
Дырявых носок,
Удивлёно испуганной,
Выцветшей Машке,
И батистовый белый,
Сопливый платок...

-О-у-у…- по собачи завыл Поэт на Луну.
-О-у-у…- отозвалось ему со всех концов села.

Племяши крепыши
Пожимали плечами,
И крестили свои
Позаросшие лбы…
А Поэта уже
 обдирали крюками,
Заставляя читать
вслух стихи о любви!..

Поэт отбросил чернильный карандаш в угол, упал задом на пол и заплакал, обхватив голову руками. Ему было жалко себя, Верку, псов, читателей, которым так и не доведётся никогда прочитать его творений… Ему было жалко Бога, за то, что он любит людей…

 

ГЛАВА 2.

«Скажи мне кто, что в милиции тоже можно
Хороших людей встретить, я бы даже и не знаю
Чтобы с ним сделал.
А вот встретил.
И в морге встретил замечательного человека,
Хотя уже и покойного.
Мало нас, это-то и печально…»
 ( Из дневника А. С. Клюев.)



Нарядного и хорошо выбритого Александра Сергеевича Клюева привезли в районный морг утром в среду 14 июля 2003 года.
- Что, Витя?. . Погода сегодня замечательная! Силы чувствую в себе необыкновенные! Не иначе чего-нибудь нетленное сотворю.- Улыбаясь во весь рот, обратился к шофёру Поэт.
- А чего в морг-то? Давайте я Вас в пивную отвезу… Или к Вечному огню?
- Чего ты понимаешь? Только здесь, один на один с мертвяками, можно постичь смысл бытия. Вот он, конечный продукт развития материи, лежит перед тобой голый, синий на глыбах льда… Для чего жил? Куда ушёл?... Задай ему эти вопросы, и кто знает, всякое случается на свете, а вдруг да и ответит!?- Поэт, потягиваясь, щурился на солнце. Он был похож в это мгновение на мартовского кота, и, казалось, будь у него хвост, он бы весело помахивал им, отгоняя больших синих мух, которые в большом количестве закружили над ним, как только он вышел из машины.
- Шутите. Мертвяки не разговаривают. Шляться по ночам, баб пугать да ребятишек, это пожалуйста… А чтоб разговоры вести, это – дудки!
- Серый ты человек, Витя. Ясное дело, в микрофон он тебе песни петь не будет. Ты подсознанием прислушайся. На уровне подсознания можно с инопланетянами общаться, а с нашими Вязниковскими покойниками человек с тонкой психической конституцией завсегда общий язык найдёт.
- И выпивать с ними будете?- глаза Виктора полезли на лоб.
- Ежели надо… Придётся,- кадык Александра Сергеевича судорожно заходил по шее.
- А вы револьвер взяли? Вчера сюда киллера московского привезли. Самогону местного натрескался и помер с непривычки…
- Ладно, Витя, давай мой неприкосновенный запас и дуй до дому, не то, если услышишь как мы с мертвяками песни начнём петь, умом попятиться можешь.
Виктор вытащил из багажника большую картонную коробку, поставил её к дверям морга и, последний раз восхищёно поглядев на Александра Сергеевича, сел в машину.
- За Вами во сколько заехать?- уже из окна машины спросил он.
- Завтра утром. Мне многое у них узнать надо, а они могут сразу и не разговориться… Утром, Витя.
Машина резко рванула с места. « Пропадёт человек… Ни за грош пропадёт…» - последнее, что услышал Поэт сквозь рёв мотора.
- Бог не даст. Не за этим он вдул в меня искру таланта. А не я , так кто? Некому! Кокаинчик, героинчик…Кипры, Мальдивы, а старуху с косой обнимать у них кишка тонка!
Клюев взял картонную коробку и отошёл от дверей морга к кустам акации с жёлтыми цветочками. Торопиться на свидание с покойниками почему-то не хотелось. Да и потом, на уровне подсознания с ними можно поговорить и отсюда.- Да, отсюда даже лучше, - уговаривал сам себя Александр Сергеевич.- Вот, если бы он не был Поэтом, то да, контакт был бы необходим… А Поэту это даже глупо было бы. Чего их руками щупать, да принюхиваться. Мертвяк он и есть мертвяк… А ему дана сила воображения! Он своим воображением вскроет их черепные коробки, как вскрывает банки консервным ножом, отсюда, из кустов… Вот выпьет сейчас, закусит и начнёт…
Александр Сергеевич расстелил на земле газеты, развернул на них кульки с нарезанной колбасой и сыром и с торжественным видом достал из коробки запотевшую бутылку водки. Мухи, почему-то пренебрегая колбасой, тотчас облепили бутылку.
-Чуют шельмы в чём радость жизни! Что во вселенной первично, а что вторично. Даром что муха, а всё одно- не провёдёшь!- Александр Сергеевич сглотнул слюну, предчувствуя длительное приятное застолье.
Дверь морга громко хлопнула. Александр Сергеевич, вздрогнув, обернулся. От дверей к нему, как то странно, на негнущихся ногах, широко растопырив руки шёл покойник. То, что это был покойник, не подлежало никакому сомнению. Тело было голое и синее, рот был подвязан марлевым бинтом, на большом пальце ноги болталась бирка с именем.
Покойник подошёл к Александру Сергеевичу, деревянно согнулся, ухватил двумя руками бутылку водки и выпил её до донышка из горла.
- Никодим, - сипло представился он.
- Александр Сергеевич,- с трудом вымолвил Поэт.
- Шурик.
- Кто Шурик?- растерял всю свою прозорливость Александр Сергеевич.
- Ты, жмурик – Шурик.- Рука мертвяка сгребла всю колбасу с бумаги и направила её в рот.
- «СВЯТОЙ ПИЛИГРИМ.»- прочитал надпись на груди мертвяка Шурик.
- Фрегат так назывался, на котором мой пра-прадед плавал.
Под надписью действительно на всех парусах несся по бушующим волнам красавец фрегат. Слева от фрегата узорно переплеталась славянская кириллица: «Петров Никодим»
- Петров это ваш пра-прадед?- совсем уже пришёл в себя Александр Сергеевич.
- Мы все Петровы, и все Никодимы.
- Почему?
- По кочану.- Никодим звонко щёлкнул по лбу Шурика.- Выпить ещё есть?
- Есть!- обрадовался Клюев. Он достал из коробки сразу две бутылки,- А вот колбасы больше нету.
- Да бог с ней, колбасой. Не жили хорошо, так и привыкать нечего.- Никодим хлопнул ладонью по донышкам, пробки выскочили на траву.- Хороший ты человек. Жалко тебя убивать будет.- глядя в глаза Клюеву , проговорил Никодим.
- А зачем убивать?- поперхнулся Александр Сергеевич.
- Думаешь не надо?- задумался Никодим.
- Конечно, не надо. Я безвредный, стихи пишу…
- Не врёшь?
- Вот те крест.- Клюев неумело перекрестился.
- Сними штаны да прочти чего. Неудобно мне голяком стихи слушать.
Какая тонкая натура,- пронеслось в голове Александра Сергеевича.- Не хочет унизить поэта.
 –Вы чего больше любите? Лирику, героическое или что-нибудь весёленькое?
- Душевное хочу. В жизни сейчас для души ничего нету, так ты чего наври. Душевное-то у тебя есть? Слезу прошибёшь, жить оставлю. А пока давай выпьем, на тебе, Шурик, лица нет. Неужто так жизнь любишь?
- Дети у меня… Сиротами останутся, - соврал Клюев.
- Вот, давай за деток и выпьем. Бог даст, люди добрые не дадут пропасть.
Выпили. Понюхали сыр, выпили ещё. Щёки у Клюева порозовели, глаза загорелись.

Дом на тракте
Бесхозный, пустой,
Без крыльца,
Без окон,
Без дверей,
Чем-то схожий
С моею судьбой,
Стал мне сразу
Родного родней!

И на битом стекле
Под стеной
Я уснул,
Успокоясь душой.
- Здесь останусь
На вечный постой,
Потому что мне снился
Такой!

Без оград,
Без окон,
Без дверей!
И без кровли,
Чтоб звёзды в глаза!
Чтобы ждать
У дороги друзей
Тех, что жизнь
У меня отняла!

И пришли
То ль во сне,
То ль в бреду…
Мы сидим
У стены, у костра.
Самый мудрый
Ткнул пальцем
В звезду:
- Как сорвётся,
Мы встретим тебя!

Дом на тракте
Бесхозный,
Пустой,
Без крыльца,
Без окон,
Без дверей.
Дом на тракте
С упавшей стеной
Подарил мне
Ушедших друзей.

-Сам?- внимательно глядя в глаза Клюева, коротко спросил Никодим.
Клюев вскочил на ноги, под кожей на скулах заходили желваки: - Ты… ты… Да как ты можешь!? Я с голоду помру, а чужое за своё не выдам! Да я чужое и не читаю. « Коньюктурщики» они все… - Клюев схватил водку и всю выпил за один присест.- Да что с тобой!... Мертвяк ты и есть мертвяк.
- Кто мертвяк!?- выпучил глаза Никодим.
- Ты… Вон и бирка у тебя на ноге, и челюсть подвязана…
Никодим сорвал с головы ослабевший бинт и тупо уставился на бирку, болтающуюся на большом пальце правой ноги. Он осторожно снял её и поднёс к глазам.
- «Петров Никодим. Умер 13.06.2003 года. До вскрытия держать на льду. Гл. врач 1-ой городской больницы Пилюлькин.» - дальше следовала неразборчивая закорючка.
- Ты что, действительно думаешь, что я мертвяк, или обиделся просто?
- Мертвяк.
- А как же ты со мной водку пьёшь? По душам разговариваешь?

- Я для этого и пришёл сюда.
- Не понял, Шурик.
- Ты сколько классов кончал «Пилигрим»?
- Четыре. Но в каждом по два года сидел,- гордо добавил Никодим.
- Газет не читаешь? Об астральном мире не слышал?
- Не слышал,- честно признался Никодим.
- Так вот, «Пилигрим», мы с тобой оба в астрале водку пьём. И ежели чуда не случиться, завтра тебя вскроют, а я стих напишу.
- Давай наоборот.
- Давай. Пиши. И ежели я заплачу, когда ты мне его прочтёшь, мы с тобой поменяемся.
- Про что написать, чтобы ты заплакал?
- А про себя и напиши, я даже название тебе подскажу: «СВЯТОЙ ПИЛИГРИМ.»
- Бумагу дай и ручку… И рубаху с галстуком снимай, мне в роль надо войти.
Александр Сергеевич с улыбкой содрал с себя рубаху.- Носи Никодим, дарю.
- Ботинки тоже давай. Бытие определяет сознание – мне это крепко на зоне внушили. Я ведь, когда без пистолета на улице, себя голым ощущаю. С тобой такое бывает?
- Нет, не бывает. Я , Никодим, наоборот, только голым и ощущаю себя человеком. А так, как кукла ряженая. Всё-то я кому-то чего-то должен. Этому поклониться, перед этим шляпу снять. А мне им в рожу плюнуть хочется, и хохотать, хохотать до изнеможения…
- Сложный ты человек…
- Да уж…
- А я считаю надо попроще быть…
-Ты пиши, пиши, Никодим. А то утром до хрипоты будем спорить, кому на вскрытие идти.
- Я так думаю, тебе по любому от этого не отвертеться.- Никодим повернулся к Поэту спиной и глубоко задумался.
Через час на рубашке появилось тёмное пятно от пота, через два вся рубашка стала тёмной, а писать Никодим не начинал.
Александр Сергеевич же, лёжа в холодке на зелёной травке, наоборот всё время шевелил губами, удовлетворёно кивал головой и прикладывался к водочке.
Через три часа, обозвав Александра Сергеевича «сукиным сыном», Никодим сорвал рубаху, скинул жавшие ему ноги ботинки, допил свою бутылку водки.
- Ты сам напиши про Святого Пилигрима… У тебя тоже хрен получиться. Не рифмуется это словосочетание ни с чем. Я тебя и впрямь Александром Сергеевичем звать буду, если напишешь.
- Так я уже написал,- Клюев поднял с земли рубашку, встряхнул её и набросил на плечи.
- Детям сказки рассказывай. Они доверчивые…
- Сядь и слушай, не то упадёшь и язык прикусишь

Синей тушью- «СВЯТОЙ ПИЛИГРИМ.»,
И фрегат на широкой груди,
Чуть левее – Петров Никодим,
И четыре сквозные дыры.

Вот и всё, что я помню о том,
Кто зачал меня в пьяном бреду,
А теперь расцветает кустом
Каждый год на погосте в весну.

И я тоже – Петров Никодим
Ненавижу его, как могу,
Потому что остался один
На холодном осеннем ветру.

И меня ждёт «СВЯТОЙ ПИЛИГРИМ.»
И четыре сквозные дыры,
Потому что, коль ты- Никодим,
Никодимом и сдохнешь в грязи!..

И вином заливая тоску,
Я шепчу про себя:- Пилигрим…
И хочу побывать в тех местах,
Где бывал мой отец Никодим.

Никодим вдруг упал на землю, уткнулся в землю лицом и заплакал. Плечи его тряслись, из гортани вырывалось громкое бульканье.
- Ты чего? Чего ты, Никодим?- Александр Сергеевич достал из картонной коробки ещё две бутылки водки, сорвал с них жестяные бескозырки,- На попей. Попей , Никодим… Это только стишок…
Никодим сел. По лицу его текли крупные прозрачные слёзы.
- Вдруг и впрямь, папаню увидел. Мать говорила, его при попытке к бегству… из автомата, и дедушку ВЧКа расстреляло… А пра-дедушку кулак вилами к брёвнам пригвоздил, ему видишь ли показалось, что тот хотел у него корову со двора увести… А ты будто всё это знал…
Никодим отхлебнул из горлышка и вдруг стал снимать штаны:- Одевай, Сергеевич, не гоже таким людям без штанов. А меня дурака прости. Откуда же я мог знать…
Клюев хотел было возразить, но Никодим, пообещав ему выколоть зенки, в момент рассеял все его сомнения.
- Давай, Сергеевич, выпьем и ты мне ещё чего почитаешь. А я тебя в дело возьму, будешь со мной кассы брать?
- Как это… брать?
- А так – заходим в кассу, достаём наганы, кладём всех на пол, деньги в сумку и на «малину» пряники жувать.
- Найдут, посадят.
- Не без этого. Но с деньгами и там не хреново.
- Не хочется чего-то.
- Ну, хозяин – барин. Ты грамотный, тебе виднее.
- Ты, Никодим, как возьмёшь, лучше сам ко мне в гости заходи.
- Этого мог и не говорить. Я тебе по гроб жизни обязан. Я твой стишок на могилке закажу выбить… «СВЯТОЙ ПИЛИГРИМ.»… Красиво!
Друзья чокнулись бутылками и присосались к горлышкам, занюхали жёлтенькими цветками акации. Александр Сергеевич надел штаны, задрал голову к небу и стал читать:

Не зовите меня, соловьи.
Зори росные, мимо пройдите
Я истаял в последней любви.
Не будите меня, не будите!

Мне теперь- горечь чарки вина,
Узелок на дорогу до Бога.
Отмеряет мне время свеча
У последнего в жизни порога.

Я истаю и вывезут прочь
Мужики мои сны и виденья,
И заявит чужая мне дочь:
- Так всегда умирают с похмелья!

-Да, с похмелья.
А я не стыжусь.
Я испил свою меру до срока,
Сам себе смастерил и обил
Домовину из жёлтого тёса.

Сам себе сколотил и тащил
До горы неподъёмный, дубовый
Крест, который меня придавил…
Да, всё сам!
И на всё сам готовый!

Да, с похмелья от этой Земли!
Да, с похмелья от стай журавлиных!
Да, с похмелья от глаз и от чувств
Моих прежде и ныне любимых!

Да, чужая, я пил и гулял!
Да, чужая, я пьяный валился.
Да, чужая, я взял твою мать
За себя,
Потому что влюбился!

Да о чём мне с тобой, и зачем?
Ты ведь слова такого не знаешь…
И вина не пила ты ни с кем.
Чем ты, глупая, нас упрекаешь?

Своей святостью?
Только она
Больше ханжеством, милая, пахнет.
Я горел в толчее у костра,
Ты лучиною в хате исчахнешь.

Коли заново всё бы начать!..
Я опять загулял бы, чужая!
Только это тебе не понять.
Ты не мне, ты по жизни- Чужая:

И кипящим весною садам;
И тоскующим осенью птицам:
И похмельным, седым старикам:
И влюбленным до одури лицам.

Да, опять же, о чём мне с тобой?
Мне осталось проститься с родными,
С соловьями в кустах за окном
И с любимыми ныне седыми.

Залетайте ко мне, соловьи!
Зори росные, в хату войдите!
Угоститесь сейчас, мужики,
А потом на погост отвезите…

Пусть чужая накроет на стол,
Вы и так своё дело сробите…
Угостите меня, мужики!
И за всё,
Если можно, простите!

- Ух, ты!.. Ещё раз. Сергеич, сам виноват, за душу зацепило… Давай ещё раз. Выпей вот и давай…
Выпили. Клюев от распиравшей его гордости стал как будто выше ростом.

Где ты с косою спелой ржи,
С глазами голубее неба?
Уже отпели соловьи,
Уже дожди склевали лето,

Уже не иней, а мороз
Посеребрили в поле травы,
И пёстрый скинули наряд,
В раз поскучневшие дубравы.

Где ты с косою спелой ржи?
Калитка, двери- нараспашку,
И пирогами из печи,
И приготовил я рубашку,

В которой встречу я тебя
С глазами голубее неба…
Где ты с косою спелой ржи
И с запахом ржаного хлеба?

А может выдумал тебя?
И нет такой на белом свете?
И зря в окне моём свеча?
И зря моя тоска о лете?

Быть может ты из льда куска
В морозно-белом сарафане
Лишь запрягаешь лошадей
В свои заснеженные сани?

Александр Сергеевич оглянулся. Никодим, упав на спину, и задрав голову к небесам, безмятежно спал, улыбаясь во весь рот. Он, по всей видимости, видел ту, с косою спелой ржи, потому что руки его во сне кого-то оглаживали, а губы складывались трубочкой и он по детски причмокивал. Александр Сергеевич отпил ещё немного из бутылки, улегся рядом с Никодимом на травку, положил голову тому на живот и закрыл глаза. В голове его тихо наигрывала музыка, радужные кольца откуда-то выплывали, надувались и лопались разноцветными звёздами. – Как в Москве на Красной Площади во время салюта,- последнее, что пришло ему в голову.

Очнулся он в большой, светлой комнате, стены её были обложены голубым кафелем. Лежал он в трусах на холодной бежевой клеёнке, наброшенной поверх панцирной сетки. Рядом находилось ещё четыре таких же кровати.
- У кого это я? Что за натюрморчик?- Александр Сергеевич встал, его покачнуло,- Ага, выпил вчера,- скорее догадался, чем вспомнил Клюев. Он подошел к двери и потянул за ручку. Дверь оказалась заперта. – Хозяева…- негромко позвал Клюев. Ему никто не ответил. Как он ни прислушивался, за дверью не было слышно ни голосов, ни какого либо движения.
- Дур-дом. Ежели я им не интересен, какого черта притащили меня сюда? – сам себе задавал вопросы Александр Сергеевич, опять укладываясь на кровать. Спартанская обстановка комнаты начинала раздражать.- Аскеты, мать их за ногу! Могли бы матрасик, подушечку положить, холодильничик с пивком поставить…
После этой мысли пива захотелось нестерпимо. Он опять подбежал к двери.
- Эй! Кто там? Пива Поэту! Пол царства за кружку «Жигулёвского»!- ответом ему была полная тишина. Только под потолком однотонно жжужала муха, попавшаяся, по всей видимости, в паутину.
- Вот так и я. Пожжужу, пожжужу и сдохну,- пожалел сам себя Поэт. Из глаз его полились слёзы.
- Нет, ребята, всё не так.
Всё не так, ребята!... –зашептал он.

В синем поле васильки!
 Да-а-альняя дорога-а-а!
Пью, а на сердце тоска,
а в глазах тревога! -обхватил он голову руками.

Кто там шепчется в сенях?
Кто звенит цепями?
Я к окну, а там летят
Ёги с помелами-и-и! - уже чуть громче, нараспев произнёс он.- Не то… забыл… Склероз от плохого питания…

То ли церковь,
То ль кабак!
Н-н-ничего не Свято!
Нет, ребята, всё не так.
Всё не так, ребята-а-а-а! - Во весь голос, обрадовавшись что вспомнил, проорал Александр Сергеевич.
- Клюев, к дежурному,- прогремело в ответ от дверей.
Александр Сергеевич поднял глаза. В дверях стоял толстый старшина милиции.
- Мы где, касатик?- обрадовался ему Клюев.
- Я на работе…
- Я! Я где?
- А вы в вытрезвителе.
- Во как!- Александр Сергеевич опустился обратно на кровать. – А душ где? Где белые простыни? Матрацы с подушкой? Вы ведь с меня сейчас рублей сто пятьдесят будете требовать?
- Двести двадцать.
- Пива тащи. Двести двадцать…Мне и себе. Потом к дежурному, а иначе жалобу в Гаагу накатаю. Ты знаешь куда тебя пошлют после Гаагского трибунала?
- Не-а.
- На пенсию! Тысяча двести в месяц! Да мне ещё за моральный ущерб будешь должен тысяч сто двадцать. Десять лет отдавать будешь, а там как раз тебя и проводят на кладбище с духовым милицейским оркестром.
- Я сейчас, - старшина трусцой побежал по коридору.
В голубую комнату он вернулся вместе с дежурным и охапкой бутылок пива. Дежурный принёс бутылку водки, стаканы и два плавленых сырка.
- Клюев, Поэт?- улыбался дежурный.
- Поэт,- кивнул головой Александр Сергеевич.
- А мы вчера тебя не признали. Салаги привезли, у морга, говорят, подобрали. В обнимку с мертвяком… Врут или правда?
- «СВЯТОЙ ПИЛИГРИМ.»- начал смутно вспоминать Поэт.
- Ну да. Святой. Он душь сорок на тот свет проводил контрольным выстрелом в ухо.
- Хороший человек и поэзию любит…
Дежурный раскупорил три пива, разлил водку по стаканам, очистил сырки.
- Тебе, Александр Сергеевич, пить надо меньше. Поэт ты замечательный, а в моральном облике один срам. Или с нами пей, мы тебе пропасть не дадим. Если что на ошибки укажем, руку помощи протянем. Протянем, старшина?
Старшина уже протягивал Поэту стакан с водкой.- Так точно, товарищ старший лейтенант.
- Молодец.
- Служу России!- щёлкнул стоптанными каблуками старшина.
- А ты его под суд хочешь!- Старший лейтенант чокнулся с Клюевым.- За дружбу?
- Штраф возьмёте?- Клюев внимательно посмотрел в глаза лейтенанта.
- Мы тебя уже из журнала вычеркнули. Вы ведь поэты без водки никуда. И не напишите ничего. Старожилы говорят сам Фатьянов, как напьётся, к нам в гости приходил. Проспится, похмелится и стихи читает дежурному наряду. И ты приходи, мы людей искусства ценим. Ценим, старшина?
- Так точно.
- Принеси Александру Сергеевичу панталоны и рубашку, а то вроде как и неудобно получается. Мы при форме, а Поэт голый.
- А где Никодим?
- Петров? В морге. Где же ему ещё быть?
- Убили?
- Сам от самогона помер… Позавчера ещё.
Клюев налил полный стакан водки:- Царствие ему небесное, - прошептал он про себя и вылил водку в глотку.
- Зря ты. Дрянь был человек.
- Про это одному Богу известно.
- Подожди, я скоро,- лейтенант вышел в коридор.
Вернулся он через минуты три с двумя бутылками водки.
- А старшина где, - поинтересовался Александр Сергеевич.
- Брюки гладит, измял ты их вчера сильно.- лейтенант разлил водку.
- А откуда ты знаешь Петрова?- заглянул он в глаза Клюева.
- Так мы с ним вчера целый день стихи читали. Он мне про себя рассказывал. Я ему ещё стих посвятил…
- Так ведь когда вас нашли он уже пах на всю округу! Какие стишки!
- В астрале мы с ним были,- выпучил глаза Клюев.
- И пятнадцать бутылок из-под водки оттуда выкатились?
- У меня с собой двадцать было.
- Ну, пять наряд допил. От страха. Ты ж его, как родную жену, обнимал. Он вспух уже, а ты всё его облобызать хочешь…
Лейтенант сам налил Клюеву. – Ты больше туда не ходи. Раз замнём, два… А слухи? Всем глотку не заткнёшь. К нам иди, когда совсем плохо. Не «Радисон Славянская», зато ни подслушки, ни скрытых видео камер.
- Спасибо.
- Да… Все люди.
Прибежал довольный старшина,- Во, Александр Сергеевич, как новые. Давайте я вам помогу… Я ведь до Поэтов ещё ни разу не дотрагивался… Говорят, можно счастливым стать…
- А ты что, старшина, несчастный?- удивлёно задрал брови на лоб лейтенант.
- Ни как нет…то есть, так точно…- запутался старшина.
- Счастье это когда повешенного снимешь, а верёвку зажилишь,- уточнил Клюев.
-Вещественное доказательство. У нас этого не может быть,- выпалил старшина, разливая водку,- Прочитайте нам, Александр Сергеевич. Я не помню когда последний раз на концерте был.
- Никогда ты не был, старшина. И не будешь. Сюда ни один Мумитроль не приедет. А и приедет- не пойдёшь. Картошка, дрова… то корова окотится, то жена…

Крест на шею, когда народился.
Крест на лоб перед самым венцом.
Крест на плечи перстами в спину,
Утирая слезу платком,

Когда я молодой, счастливый,
И не верящий в смерть в бою,
Уходил по утру по шляху
На багровый закат в войну…

Крест в глаза покосившийся,
Сгнивший
На заросшем травой холме…
Окрестила седую душу!
Дав возможность крестить и мне.

Мама… мама… Моя Святая!
Как тяжёл этот крестный ход,
Уходящих из Мира к звёздам,
И вернувшихся в Мир миров.

И по праву главы семейства
Я перстами кладу кресты,
Помня тот, покосившийся, сгнивший,
Твой последний в глаза мои…

Лейтенант и старшина молчали, что-то их зацепило, что-то мучило, немигающие глаза смотрели куда-то очень далеко.

Боль прижилась в груди,
Наверно, навсегда.
Приветили её мои года.
Скулит, ворчит лохматым старым псом
И лижет… лижет сердце языком.

Оно всё в шрамах,
Так же, как и я.
Где от ножа,
А где от топора.
Все норовили в нём
Оставить след…
А всех не счесть
За эту прорву лет.

Теперь нас двое:
Только боль и я.
Я даже рад,
Что та нашла меня.
Сижу, гляжу
На языки огня,
Что лижут жёлтые,
Смоленые дрова.

И так же ласково
Мне сердце лижет боль.
И я шепчу:- Не тронь её!
Не тронь!...
Глядишь и вылижет
Вот так же, до золы.
И ты уйдёшь из выстывшей избы.

-Да…-крякнул старшина.
-Да…-отозвался лейтенант,- Александр Сергеевич, а куда мы уйдём?
- Да откуда ж мне знать.
- Наливай, старшина. Кабы знать… Мы может быть по другому жили… Вот я, вроде бы, и неплохо живу… Дом тёплый, в погребе банки с огурцами, два подсвинка в сарае хрюкают, Нюрку, жену, не балую, но и не обижаю, а вспомню, что помирать надо будет и на душе, словно кошки заскребут. Всё кажется глупым и незначительным, даже на машину копить не хочется… Ты, Сергеич, тоже, видать, поэтому с ящиком водки к моргу подвалил?
- Видать,- согласился Поэт.
- А мне интересно, когда нам зарплату повысят,- оторвался от бутылки пива старшина.
- Тебе, старшина, брюхо все горизонты застит.
- Не-а, я свои горизонты ясно вижу. Пенсия, рыбалка,… самогоночку буду варить на корешках разных…
- А чего ты баб забыл?
- А это как получится. Они ведь народ капризный, то из дома не выгонишь, то калачом не заманишь. Мороки с ними много, хотя, конечно, дрожь телесную унять с ними одно удовольствие. А о смерти чего думать? Покой это, Богом нам подаренный. Вечный покой.
- То-то и оно, что вечный. Я часов восемь посплю и вскакиваю с мыслью, что уйму время потерял.
- Тебе тяжело помирать будет,- согласился старшина,- Такие, говорят, и в гробу ворочаются. Вспомнят, что чего-то не успели и ворочаются…
- Типун тебе на язык. Не забывайтесь, старшина!
- Так точно. Глупость сморозил. Пиво в голову ударило, товарищ старший лейтенант!- старшина встал по стойке смирно и сделался похожим на бравого солдата Швейка.- Вы, может, и не помрёте вовсе. Сейчас, говорят, от свиней научились всё пересаживать… Ну, кроме головы, конечно. Пересадят вам всё от молоденького хряка, и хоть ещё двадцать пять лет служи. До генерала дослужитесь, а там и голову можно пересадить, тогда уж никто и не заметит, а заметит, так не скажет. Себе дороже генерала со свиньёй сравнить…
- Старшина, вы думаете, что несёте?
- Никак нет. Не положено.
- А чего вам положено?
- По уставу действовать.
- А по уставу можно с командиром водку пить?
- Устав об этом умалчивает.
- Почему? Как вы думаете?
- Не положено.
- Ладно, ребята, отпустите меня. Я к вам буду приходить. Как совсем в невмоготу, я к вам.
- Давай, Клюев. Успехов тебе творческих. Хорошо поговорили, и время опять же быстро пролетело. А к моргу ты больше не ходи. Не приветствует этого наше районное начальство. Оно покой любит, как наш старшина. Пить можно, но только чтоб – тихо! Каждый за своей печкой, как тараканы. Правильно я говорю, старшина?
- Так точно.
- Что делает с людьми ощущение близости пенсии, страх потерять её… У тебя, Сергеевич, пенсия скоро?
- У меня её не будет. Я буду жить на гонорары.
- Про нас со старшиной напишешь и продашь?
- Вроде того.
- Понятно…
- Так я пошёл.
- Иди, Клюев, иди. Старшина проводит…
- Так точно. Есть проводить.


 ГЛАВА 3.

Любовь… Непонятное чувство.
Тебе, вроде бы, хорошо,
А вокруг всё мерзостно…
И тянет тебя к рядом лежащей бабе
До дрожи в руках и ногах,
А понимаешь, что всё – пустое,
Что пройдет дня два, ну, максимум три,
И ты её видеть не захочешь,
 и всё равно пятки ей облизываешь,
хрюкаешь, как поросёнок, у корыта с помоями…

Любовь… Затмение это.
Помутнение разума, недостойное настоящего мужщины,
Но до того приятное, что мы готовы рисковать жизнью,
Перетерпевать ужасные разочарования
Ради мимолётного ощущения
Глупой опустошенности в голове
И приятной щекотливости в мочеспускательном канале.

( Из филосовско-этических размыщлений А.С. Клюева.)


Нюра, Нюра..
Всем ты хороша!
Кабы не было бы матери, отца
Ты да я… и пиво у подушки…
В шапках пены золотые кружки!

Но увы, всё мимо, мимо, мимо…
И тебе и мне, увы, на диво.

(Из любовной лирики А.С. Клюева.)


На улице светило солнце и летел тополиный пух.- Красиво как!- восхитился Александр Сергеевич, будто увидел это всё в первый раз. Хотелось погонять с пацанами в футбол, попрыгать с девчонками через верёвочку, забить со стариками незабиваемого козла. Хотелось приставать к красивеньким девушкам, угощать всех мороженым, но вместо этого ноги сами понесли Александра Сергеевича к заштатной рюмочной у автобусной остановки.
- Рефлекс,- отметил про себя Александр Сергеевич, нисколько, впрочем, не сопротивляясь. – Можно поиграть в футбол, попрыгать через верёвочку, накормить пол города мороженым, но в итоге всё равно окажешься здесь,- размышлял Поэт, толкая тяжёлую дверь в полутёмный, вонючий зал рюмочной.

- Белая река!
Думы о былом! -Хрипел во всё горло Шевчук

-Подвожу итог
Воблой с коньяком!- Продолжил за него Клюев.

Александр Сергеевич автоматом засунул руку в карман брюк, денег он не брал, да их и не было, но в кармане что-то зашуршало. Клюев достал сторублёвую купюру,- Старшина , - догадался он. Близость пенсии обязывала этого человека ко многому!






 Cвоё погружение в нирвану Александр Сергеевич откладывать не хотел, и потому сразу заказал кружку пива и сто граммов водки. Вылив водку в пиво и, тщательно перемешав смесь, Александр Сергеевич крупными глотками опорожнил кружку.

-Рыбка моя, я твой тазик
.
Гремели динамики голосом Киркорова.
- Нюра, выключи!- Клюева начинало колотить.
- А чего включить?
- Ничего не включай. Можешь ты ничего не включать?
-Так скучно же! И потом, у меня от тишины голова болит и руки трясутся… Я людям вместо ста граммов – восемьдесят налью и сдачи забуду дать.
- Они тебе напомнят. Выключи,- Клюев судорожно задёргал головой.
- Припадочный…- Нюрка быстро выдернула вилку из розетки.

Как встречу смерть,
С улыбкой иль в слезах?
Что испытаю,
Радость или страх?
Как поведёт себя
Ближайшая родня?
А через год
Помянут ли меня?

Прошептал в пустую кружку Поэт, ковыряя вилкой салат «Оливье».

И буду ль счастлив
Там, на небесах?
Иль так же пить
Из грязных кружек страх,
Разлитый Нюркой
С круглыми глазами,
И с заплетёнными
В косички волосами?

Что приготовил мне
Распятый по жаре?
Не видит Он,
Что мне не по себе?
И почему поют
Такую ерунду?
Когда есть Я!
Когда ещё пишу!

-Нюра, ещё пива и водки!.. И бумаги с карандашом. Накатило, Нюра… Э-эх, пошла душа в разнос!

Мир накреняясь
Летит в тар-та-ра-ры,
Сосед застыл,
Мечтая подойти,
И выпить всё
 из моего стакана,
Ему плевать
Бальзам там иль отрава…

Иди, иди.
Лукавый сукин сын.
Я поделюсь,
Я не казах- акын,
Что песню спел,
И руки к кошельку.
Я всё с себя
С тобой, мой друг, пропью.

-Нюра, дай хмырю за соседним столиком пива, а то он меня зарежет…

Сколь уст шептали мне – «Люблю!».
И скольким я шептал, не веря,
Без замиранья, не краснея
Я задувал в ночи свечу…

А по утру, перед рассветом
Я говорил,- Прости, прощай.
И уходил пока вы спали,
Шепнув в дверях,- Не забывай!

Не забывай восторга встречи!
Не забывай глаза – в глаза!
Не забывай как отзывались
Моим устам твои уста!

Тропинка вилась позадами,
И только выйдя за село,
Я понимал, что мы расстались,
А наша встреча – далеко.

И звёзды тухли, уступая
Напору яростной зари –
Единственной, кому б признался
В любви до гробовой доски.

На плёс, к реке! Смыть грех распутства,
И задремать в тени куста
Под песню жаворонка в небе
В сопровожденьи комара.

Сколь губ шептали мне,- Люблю!
А я люблю одну до боли,
Перед которой наг стою
С губой прокусанной до крови.

Ну, что ей я!?
Как мне иные…
И, одарив меня собой,
-Прости, прощай,- мне говорила,
Спеша по небу за луной…

И уступала место дню,
Своей сестре, заре вечерней…
Почти такой же, как и первой.
Которую я так люблю!..

-Пейте, Александр Сергеевич. От заведенья!- Громко добавила Нюра, поставив перед Поэтом четыре кружки пива и бутылку водки. – Ежели бы вы ещё и петь умели, я бы за вас замуж пошла. Вы не поёте?- Нюра заглянула в глаза Поэта.
Александру Сергеевичу жениться не хотелось, и он яростно закивал головой, - Не умею, Нюра… Медведь на ухо наступил. Плясать могу, матом ругаться, а петь нет.
- А и ничего! Я плеер куплю. Буду на вас смотреть и Киркорова слушать. Согласны вы так со мной жить?
- Так зачем тебе замуж?- упорствовал Александр Сергеевич,- Ты себе плеер купи, слушай Филю, а я каждый день буду приходить стихи читать. Смотри сколько хочешь.
- А вдруг дети пойдут?- Нюра сурово сдвинула брови.
Дети действительно могут пойти,- догадался Клюев.- У таких и от плеера могут пойти и от телевизора.
- А вот гражданин поёт,- кивнул на гражданина за соседним столиком Александр Сергеевич,- замечательно поёт, на два голоса.
Нюра внимательно посмотрела на гражданина и вдруг поманила его пальчиком.
Гражданин допил пиво и уже с пустой кружкой подошёл к столику Поэта.
- Вы поёте?- Нюра заглянула в глаза гражданина.
-И играю… На гармошке и балалайке,- согласился гражданин.
- А жениться хотите?- поторопился взять быка за рога Клюев.- На Нюрочке. Вы поёте, она пиво разливает, вас угощает. Всё культурно…
- Прописаться что ли девке надо?- спросил почему-то гражданин у Клюева.
- Не знаю…- оторопел Клюев.
- Не надо мне прописаться. Я давно прописанная… И папа с мамой у меня порядочные люди. Мне петь хочется… Ты будешь со мной петь, гражданин?- Нюрка схватила гражданина за грудки.
- Ежели пива нальёшь, отчего не спеть?
-А поженишься апосля?
-Коли меня с моей каргой разведут, отчего не пожениться?- Всё как-то увиливал от прямого ответа гражданин.
- Вот видишь, Александр Сергеевич, гражданин семьей жертвует ради меня! А ты свободный следы путаешь, как заяц. Нравился ты мне, недели две как нравился! Под паровоз чуть было не бросилась… Да что теперь об этом! Забудь… Не было ничего!- Нюра отодвинула четыре кружки пива от Поэта к гражданину. Водку гражданин уже сам засунул себе в карман.
- Отдай!- брови у Нюрки сошлись на переносице и поползли куда-то вверх.- Пусть пьёт за наше с тобой счастье… Горько!- на всю рюмочную заорала Нюрка. Она схватили гражданина за уши, сложила губы бантиком и, накрыв им пол лица гражданина, издала громкий чмок, оторвалась, перевела дух и опять присосалась к испуганному лицу… Минуты через две гражданин дернулся, пальцы его судорожно заскребли по широкой Нюркиной спине, из штанины на пол побежала тонкая прозрачная струйка, в рюмочной резко запахло мочой и бедой.
- Задушишь! На смерть задушишь!- Клюев попытался освободить уши гражданина от цепких Нюркиных рук. Нюрка не отпускала. Александр Сергеевич забежал со спины и изо всей силы ребром ладони саданул Нюрке по почке. Тело её вздрогнуло, пальцы разжались, гражданин шлёпнулся в лужу.
- Ты чего… Ревнуешь?- обернулась Нюрка к Клюеву. -Неужто ты и впрямь подумал, что я тебя на этого дохляка поменяю? Да пусть он щеглом зальётся, я всё одно только тебя любить буду…- Пиво опять перекочевало под нос Клюева. Нюрка сорвала пробку с бутылки водки, разбавила пиво в двух кружках,- Давай за нас… Я тебя на руках носить буду, голубь мой ненаглядный…- Нюркины руки потянулись к ушам Поэта. Перед тем, как Нюркины губы полностью накрыли лицо Поэта, Клюев успел вздохнуть всей грудью и зажмуриться…
Очнулся Александр Сергеевич голый на застланной какими-то тряпками старой продавленной кушетке. Справа в щёку ему упиралась могучая Нюркина грудь, её рука игриво теребила его плоть.
- Не гляди на меня… Я стесняюсь,- отозвалась Нюрка на его осторожное движение.- Ты прямо дикий какой. Всю меня измял… Куда только не тыкал… Если бы ты поэтом не был, я бы подумала, что извращениц …
- Поэты тоже извращенцами бывают,- отозвался Клюев, втайне надеясь на чудо.
- Да теперь это уже не важно. Я тоже может извращенкой стану,- хохотнула в ухо Клюеву Нюрка, пальцы её всё сильнее и сильнее сжимали его плоть.
- Ты это… того… отпусти,- дернулся было Поэт, но его лицо снова накрыли Нюркины жадные губы. Он почувствовал, как её тело наваливается на него, и потерял сознание.

-О-о-о! – переживал за кого-то на своём французском языке Джо Дассен. Нюра спала, нежно вторя Дассену свистом в ухо Александра Сергеевича, но кулак её крепко держал Поэта за плоть.
- Она меня теперь никогда не отпустит.- Каким-то шестым чувством догадался Александр Сергеевич. Ему было сладко и горько одновременно.
-О-о-о…- казалось за него, переживал Джо Дассен.
- Нюра, я в туалет хочу,- куда-то в потолок проговорил Клюев.
-О-о-о…-посочувствовал ему Джо.
Кулак только сильней стиснул его плоть.
Вдруг с улицы кто-то громко забарабанил в дверь подсобки.
- Доча, доча, что с тобой?- заголосила за дверью баба.
- Открывай, сучка! Не позорь родителей!- заревел пропитой мужской голос.
Нюркин кулак судорожно сжался, вызвав резкую нестерпимую боль в паху Александра Сергеевича, и тут же разжался.
- Батя!- Нюрка уже сидела на кушетке и протирала сонные глаза. – Убьёт он тебя, голубь. К гадалке ходить не надо – убьет. Одевайся, чего лежишь, обо мне подумай! У честной девушки в подсобке голый мужик…
- Чего теперь делать?- глупо уставился на Нюрку Александр Сергеевич.
- Обещай через дверь, что поженишься…
- Не хочу я!
- Да кто тебя спрашивает?
- Убью! Всех порешу!- ревел за дверьми пропитой голос.
- Батя, батя, перестань. У нас по любви всё. Он и пожениться обещал… Ну,- зашипела Нюрка на Поэта, подталкивая его к дверям.
- Да, я того… не против,- проблеял Александр Сергеевич.
- Ещё бы, ты был против!.. Она пивом торгует!.. Я и сам не против…- ревел за дверьми папаша,- Дочку, дочку опозорили! И ещё опозорить не против! Всех порешу! На каторге сгнию, а не спущу надругательства!
За дверью взвизгнули тормоза.
-Почему нарушаем? Кто такие?- Услышали влюблённые.
- Доча там наша… Кровинушка…-запричитала Нюркина мамаша.
- Развратник там её домогается… Может уже и развратил… Она у нас девушка неопытная… Ей дай подержаться и растает… Обоих порешу!- захлёбывался от негодования отец.
- По согласию мы!- заревела навзрыд Нюрка,- Не насильник он, а Поэт. В газете нашей районной печатается.
- Открывайте! Мы разберёмся.- Ответили из-за двери.
- Папашку посадите. Порешит он нас.- Взвизгнула Нюрка.
- Я же говорил, развратил уже! Отца родного требует посадить. Двери ломайте! Не-то и вас порешу до кучи!- за дверью послышалась возня. Нюркин отец вскрикнул два раза и затих.
- Убили! У него грамотами все стены в туалете обклеены, а они его по голове! Люди добрые, да что же это творится?- Зашлась в крике Нюркина мать.
- Папаня!- Нюрка отворила засов и в чём мать родила выскочила на улицу. Она нагнулась над стоящим на коленях отцом и тут же получила сокрушительный удар по голове.
- За что, папаня?- падая навзничь, успела прошептать Нюрка.
Милиционеры ещё раз прошлись резиновыми палками по темени Нюркиного отца и склонились над потерявшей сознание Нюркой.
Они тискали её пышную грудь, пытаясь , по всей видимости, проделать искусственное дыхание, мяли её нежный живот, пока пришедшая в себя мать не оттолкнула их от Нюркиного бесчувственного тела.
Поэт же, пользуясь всеобщим замешательством, нёсся по пустым ночным улицам районного городка в сторону «Медвытрезвителя». Тук-тук стучали голые пятки по по прохладному влажному асфальту. Тук-тук стучало в его воспаленной голове. Тук-тук разрывалось испуганное сердце в груди. Потом он внезапно догадался, что старшина и старший лейтенант так радушно принимавшие его, наверняка, сменились, а новый наряд, скорее всего, не поверит голому человеку, что он просто зашёл в гости почитать стихи. Александр Сергеевич резко остановился и задумался. Бежать было некуда. До родного дома голому ему не добраться, да и там его наверняка уже ждали.
- А-о-у!- завыл Александр Сергеевич на круглую луну.
- А-о-у…- отозвались со всех сторон цепные кобели.
- В морг,- промелькнуло в воспаленной голове Поэта.- Там меня никто искать не будет… По крайней мере до утра.
На двери морга висел большой амбарный замок. Почти потерявший рассудок Александр Сергеевич долго колотил кулаками по железной двери, что-то кричал, кому-то угрожал пока не получил сильный удар по темечку, который успокоил и примирил его с окружающей действительностью.
- Повадились извращенцы,- пробурчал сторож, засовывая молоток во внутренний карман куртки.- Всех мертвяков перепортят… Ведь вот живи, живи, береги себя, а помрёшь, тебя вот такой и опустит… Чего им не хватает? Бабы живые по- вдоль дорог двумя шеренгами стоят… Пенсионерка вдовая и накормит и напоит за обещание только в баньке с ней попариться…А они сюда… Отчетность мне портить. Завтра придут, а у меня лишний мертвяк. Уволят к едрёне фене. И я бы уволил. Куда мне тебя, сердешный?
Сторож отворил амбарный замок, открыл обитые железом двери и, подхватив Поэта подмышки, потащил его на лёд.
- Полежи, охолонь немного. Приедут за кем, я тебя в гробик и устрою зайцем. Вот ты там и натешишься. Никто тебе мешать не будет. Ну, прости меня, если сможешь.
Двери мертвецкой скрипнули, щёлкнул амбарный замок и повисла тревожная, нехорошая тишина.
А Поэт, действительно, был скорее мёртв чем жив. Сердце его почти не билось, вернее оно сжималось и разжималось медленно-медленно, как у замерзающей лягушки, можно сказать, и не билось вовсе. Дышать он тоже не дышал… Живой труп… Помниться у кого-то из Великих даже роман про такое состояние человека был. Он вроде бы и есть, и вроде бы его и нету вовсе… просто, так сказать, закопать забыли, и бродит человек по этой земле неприкаянный, ничего его уже не трогает, а суёт он свой нос в разные дела, скорее всего, из любопытства, чем по необходимости. И окружающие его, как бы, не замечают и не стесняются вовсе… Ну, на горшок при нём не сядут, а своровать, солгать, это сколько угодно… А доверить ему мысли свои потаённые, желания нехорошие, так вообще почиталось за проявление добродетели. Мол, я говорил, говорил, что мне дурно, а вы не верили, так вот теперь сами и расхлёбывайте, а я ни причём. Короче говоря, всякий порядочный человек на месте Поэта помер бы немедленно и безотлагательно… Но Поэт помирать не хотел то ли от того, что Нюрка его зацепила, то ли от того, что не знал как там сложатся его дела , то ли действительно был человеком далеко непорядочным… Есть ли на том свете пиво и водка, и подают ли их Поэтам такие сдобные девки, как Нюрка? Любят ли там читать другие упокойники своего брата упокойника? И какие там платят гонорары за стихи и поэмы?..
Как ни крути, а слишком многое ещё волновало Поэта, не давало ему до конца успокоиться и остыть, и потому сердце его нет-нет, а сожмётся, лёгкие вдохнут омерзительный запах морга, процедят через свои мембраны все атомы кислорода да и выдохнут к чёртовой матери, удивляясь – в какую гадость занесло их хозяина!
Даже в угасающем мозгу Александра Сергеевича нет-нет, а всплывали отдельные бессвязные строчки. Они, как бы, проплывали перед глазами, дефилировали, словно длинноногие модели, в лобной части и исчезали, бросив прощальный взгляд публике, в области разбитого молотком темени.
Вообщем, понять было ли хорошо Александру Сергеевичу в том состоянии, в котором он оказался по вине немного выпившего сторожа морга, или худо, нам, дорогой читатель, не будет дано до тех пор, пока и нам кто-нибудь не приложит молоток к темени своей мастеровитой рукой, не подхватит подмышки и не отволокёт на куски льда, что бы мы не воняли совсем уж тухло.
 
Поговори со мною пёс,
Выпей, если хочешь.
Ну, чего ты всё молчишь,
Голову воротишь?

Да, хреново я живу
Во хреновом доме!
Потому я и топлю
Горе в горьком роме!

То ли бабу я хочу?
То ли папиросу?
То ль родню да ко столу,
То ли дуло к носу?

Поговори! Уваж, дружок…
Ну, лизни хоть в губы!
И по нам когда-нибудь
Кто-то вздует трубы.

Взроют землю, крест воткнут,
Выпьют море водки
И съедят не килограмм,
Километр селёдки!

Поговори со мною, пёс!
Или я завою!
И от горя по грязи
Молча снова к горю…

Вытекало из щели под дверью жилой комнатки сторожа и растекалось по тёмной мертвецкой.

Кто-то по сердцу скребёт,
 Где-то рубят плаху…
Моя мать и мой отец
Оба дали маху…

Поговори, лизни в лицо…
Ничего не мило!
С мертвяками тяжело
И без них тоскливо…

Тут уже вступила стая бродячих псов за стенами морга. Они выли так истошно и истово, что на голове почти мёртвого Поэта зашевелились волосы.

Коли дальше всё вот так,
Сам себя зарою!..
Надоело босиком
Из запою к горю!

Поговори, лизни в лицо,
Иль порви мне глотку.
Не могу я лить в себя
Больше эту водку…

Псы взвыли ещё громче, сторож за дверьми закашлялся, послышалось шарканье тапочек по полу, и щель под дверью его каморки погасла.
- Сколько талантов в России!- пронеслось в разбитой голове остывающего Клюева, и сознание его померкло…

Очнулся он от страшной тряски, запаха махорки и громкого смеха. Он хотел было встать, но сильно стукнулся лбом о что-то деревянное.
- Где это я?- Он попытался расставить руки в стороны, но они тоже упёрлись в нестроганные доски. Затылком при тряске он бился о что-то твёрдое, спине же было мягко и комфортно.
- Эй! Мужики!- закричал он, как только утих очередной взрыв смеха. Ему никто не ответил.
- Мужики! Душно мне. Выпустите меня!
- А ты кто?- Наконец ответили ему.
- Клюев я, Александр Сергеевич. Поэт поселковый.
- Мы, вообще-то, бабу хороним,- ответил ему тот же самый голос.
- Какую бабу?- не понял Клюев.
- А это тебе виднее. Ты ведь к ней в гроб залез, а не мы,- снаружи неуверенно хохотнули.
-А-а-а-а,- чуть не задохнулся Клюев,- Открывайте ироды! – гроб заходил ходуном.
- Ты это… Казенное имущество не ломай… Не было команды открывать… Велено закопать и крест поставить…- загалдели мужики.
- Какая команда!? Живой я… Живой!
- Ну, может быть, ты кому дорогу перешёл?- отозвался вежливый голос.
- Или денег много должен?- добавил голос погрубее.
- Извращенец он. Есть такие, я читал. Могилы откапывают и совокупляются. Бывает, могил пять за ночь откопают…- с заиканием произнёс самый молодой голос.
- Ну?.. Пять! ...Пять раз за ночь… это ты того… загнул, пацан!- отозвался вежливый.
- Да ты откопай пять могил! Тебе опосля и одного раза не захочется! Брехунец!.. Во, гляди… Мы гробик минут пятнадцать как забили. А этот уже назад просится… Вишь как кричит?
- Может, она ему просто не понравилась?- оправдывался молодой.
- Понравилась! Да ты видел её? Ей не меньше девяноста лет! Морщины, как кора на дубу! А запах! Навоз свиной «Шанелью» покажется после неё!
- Открывай!- Неистово заорал Поэт.
- Поляну накроешь?- поинтересовался вежливый.
- Две накрою… Домик с вами пропью! Открывайте черти!
- Врёт.- подвёл итог с грубым голосом,- Домик пожалеет. Я в прошлом годе тоже одного в лесу встретил, заблудился. Квартиру в Москве обещал за мою избушку отдать, а как вывел к станции, он мне на пиво сунул и в поезд запрыгнул. С Новым Годом даже не поздравил. И этот соврёт. Не верю я ему.
- А вдруг не соврёт?- отозвался молодой,- Сколько денег сэкономим!
- Да и закопать его никогда не поздно,- засомневался вежливый.
- Я против. Сейчас мы при исполнении. Нам начальство велело закопать, мы и закопали. Двоих ли одного, нам про это ничего не указывали… А вот ежели мы его через два дня закопаем, хлопот не оберёмся. Пожизненным сроком может всё обернуться. Молодому-то что? А у нас Петро с тобой детишки…
- Тоже верно,- согласился вежливый.
- Ты нам деньги сначала дай, а мы потом тебя выпустим,- закричал в крышку гроба молодой,- Сомневаемся мы.
- Нет у меня с собой денег, голый я,- заплакал Клюев.
- Зябко ему будет в земле с этой старухой,- пожалел Клюева вежливый.
- Я б ума рехнулся на его месте,- согласился молодой.
- Мне тоже его жалко, но я против,- не согласился с ними обладатель грубого голоса.
- Разыграть это дело надо. Шанс ему дать угостить нас,- догадался вежливый.
- Как это?- удивился молодой.
- Мы цифру на гробу напишем, и ежели он угадает, мы его выпустим. А не угадает, пускай на себя и пеняет.
- Русская рулетка,- усмехнулся грубоватый,- Я на это завсегда согласный. Эй, ты! Любитель старины, сыграешь, али как?
- У меня выбор есть?- спросил невесело Поэт.
- Не-а,- отозвался грубоватый.
- Чего тогда спрашиваешь?
- Интересно мне, что люди в таком положении чувствуют.
- Любознательный…- хрипло произнёс Поэт.
- А ты не груби, а то мы с тобой играть передумаем.
- Пиши, сволочь! Задохнусь я скоро…
- Из тысячи угадаешь?- спросил его грубоватый.
- Нет,- честно сознался Поэт.
- А из ста?- поинтересовался молодой.
- Вряд ли.
- Из трёх давайте. Нам самим-то тоже выпить охота?- додавил всех вежливый. Он достал из кармана карандаш и нарисовал на крышке цифру «3»,- Сколько думать будешь, болезный?
- Минуту дадите?
- Три дадим,- отозвался вежливый,- Время пошло!
Через секунд тридцать он три раза стукнул по гробу:- Понял, писатель?
- Чего понял?- отозвался Клюев.
- Две минуты тебе думать осталось.
- Ну тогда не мешайте,- зло отозвался Клюев.
Вежливый ещё три раза стукнул ногой по гробу: - Думай, Клюев, хорошо думай! А то мне выпить охота, а ты не догадаешься…
- Ты это, Петро, брось. Я твои штучки в миг распознаю.- Грубый мужчина достал из голенища сапога финку с наборной ручкой.
У вежливого тоже не пойми откуда оказалась в правой руке точно такая же красивая финка.
- Ты «Конопатый» думай на кого бочку катишь. Мне тебя сделать на голову короче, что два пальца опысать.
- Вот и попысай. А от гроба отойди. Ещё три раза стукнешь, и играть откажусь.
- Мужики, мужики, бросьте это… Мне ж с ним одному домик не пропить..
- Три! Три!- заорал Клюев не своим голосом, вдруг сразу сообразив из-за чего разразилась ссора.
- Переиграть надо.- Отозвался «Конопатый».
- Не было такого уговора,- не согласился вежливый.
А молодой уже фомкой отрывал крышку:- Мне дяденька лишний стаканчик,- прошептал он Клюеву в ухо.
- Кто за то, что бы переиграть?- обратился ко всем вежливый.
Рука «Конопатого» повисела минуту в воздухе и опустилась.
Вежливый помог выбраться из гроба Поэту: - Видите мы все очень рады нашей встрече с вами. А почему вы такой хмурый? Может, мы поторопились?
- Нет, нет. – Поэт оглянулся на уже начавшую вздуваться старуху и передёрнулся всем телом.

- Ещё петух не возвестит рассвета.
Как юноша предаст свою любовь!
 
Непонятно кого процитировал «Конопатый».
- Полно тебе,- оглянулся на него вежливый.- Вы были Александр седым?- спросил он у Клюева.
- Нет,- Поэт ощупал свою голову.
- Вы не волнуйтесь. Вам даже к лицу. Это придаёт вам этакое благородство и значимость. Шарм, как говорят наши друзья французы…
- У вас есть друзья во Франции?- Брови Клюева полезли на лоб.
- Были…Да… Мало ли чего с людьми не случается! Вы лучше расскажите как вы умудрились оказаться в гробу с этой старухой да ещё совсем голым?
- Я не помню. Мы были с Нюрой, официанткой из рюмочной… Потом пришли её отец с матерью, приехала милиция, а я побежал к моргу…
- Зачем?- удивился «Конопатый».
-К другу.
Землекопы переглянулись.
-И много у тебя там друзей?- первым нарушил затянувшееся молчание «Конопатый».
Александр Сергеевич догадался, что эти люди его не поймут. Домик пропьют, а не поймут. Ему вдруг стало нестерпимо жалко свой домик с заросшим сиренью палисадником, со съехавшей, как бы набекрень, крышей, с подслеповатыми окнами.
- В Бога вы не веруете!- закричал Поэт. И пока все трое еще ничего не сообразили, а лишь глупо переглядывались, как был голым, так и выпрыгнул из машины через борт на всём ходу.

ГЛАВА 4.


Почему я не ем за столом?
Почему я не сплю на кровати?
Почему жизнь- скользящим узлом,
А вся кровь в прибинтованной вате?

Я не верю, что это- Любовь!
Так … с похмелья… а с кем не бывает?
Уберите, мамаша, морковь.
Вы, папаша, в больничной палате!

Убери санитар от меня
Эти потные, красные рожи.
Мне осталось быть может два дня,
А они мне - когтями по коже!

А они мне иглу под ребро,
 Сигаретой в интимное место.
Словно месят за что-то меня,
Как в пекарне созревшее тесто.

Бога нет! Я не верю в него!
Убивают в больничной палате!!!
А в дверях смерть с косою стоит
В белоснежном крахмальном халате!

Коли выживу с нею сольюсь,
Расплету её пегие косы,
Хохоча обниму, повалю
В августовские с инеем росы!

 (Из Александра Сергеевича Клюева.)

Опять голая, лохматая, грудастая баба требовала от Александра Сергеевича пылкой африканской любви. Опять он видел, когда она улыбалась, чёрные провалы между её зубов, и опять от её запаха Александра Сергеевича выворачивало наизнанку. Он хотел бежать, но ноги его не слушались. Он хотел крикнуть, но язык словно прилип к верхнему нёбу. Он ничего НЕ МОГ! И от этого своего постыдного бессилия Александр Сергеевич опысался и … проснулся.
Над головой в чёрном патроне горела неяркая лампа. Помещение своей казенностью чем-то ужасно напоминало ему вытрезвитель, но пахло йодом и медицинским спиртом.
- Помираю,- догадался Александр Сергеевич. – А и пусть… Коли тот свет есть, то я и там буду писать. А коли его нету, так и сожалений не будет по голодному детству, бесшабашному отрочеству и глупой зрелости. И бабы этой не будет! – Последнему Александр Сергеевич обрадовался больше всего. – Вот тебе!- Клюев попытался согнуть в локте правую руку. Не получилось.- Накось выкуси!- всё равно прошептал он и закашлялся. Сразу заныли до этого не дававшие о себе знать швы.
- Эк, меня угораздило… Небось ни одной целой кости… Но ведь опысался! Опысался! Значит самый главный инструмент в исправности… Значит ещё побьём копытами. – Вспомнилась Нюрка, её родители, прогулка в гробике с протухшей старухой и Александр Сергеевич захохотал. Теперь ему это всё казалось какой-то весёлой фантасмагорией.
-Заморозка отходит, - услышал он справа. – Через пол часа волком завоет, подушку зубами рвать начнёт.
- А может ему повезёт и он помрёт,- не согласился кто-то слева.
- Помажемся!- не унимался справа.
- На обезболивающий,- согласился слева.
- И компот.
- С котлетой!
Чиркнула спичка, и в палате запахло дешёвым табаком.
- Так они меня могут и в карты проиграть,- догадался Александр Сергеевич. – Тёмные некультурные люди. Место того чтобы водички подать, они пари заключают: сдохну я или нет. И главное, как ни поступи, всё кого-то ублажишь… Это-то и выводило больше всего из себя Поэта. Он зажмурил глаза, и пусть вам это и покажется странным, уснул. Уснул, как младенец, и снилось ему васильковое поле, пёстрые бабочки, пучеглазые быстрые стрекозы и материнские руки. Самой матери он не видел, но вот руки ощущал всем своим ещё щуплым телом.
Проснулся он от слепящего солнца в глаза. По лицу ползала муха, но отгонять её было лень и глаз открывать не хотелось.
- Котлету давай с компотом. Преставился.
- Сейчас ему двести двадцать к пяткам подадут и он запляшет.
- Да от него уже дух идёт … Запляшет…
- А может ты его подушкой ночью прикрыл? Хрен тебе, а не котлету. Компот бери и скажи спасибо, что я тебя не заложу.
- Пасть порву!
- Замочу курву!
Ударившись о стену с треском разлетелась табуретка, зазвенела посуда.
- Мальчики, кал сдаём с мочой, и за новенького сдайте, чтоб мне два раза не ходить.- раздалось из приоткрывшейся двери. Через мгновение в дверях показалась миловидная рыжая гетера в белоснежном халате. Увидев разбитый табурет, она погрозила мальчикам пальчиком. Мальчики присмирели, поплевали в ладошки и попытались пригладить свои непослушные вихры.
- Помер он.
- Отмучался… сердешный.
- Всё одно кал сдайте. Вам что, кала жалко?
- Кормить надо лучше. А то калу на рупь, а картошки на гривенник.
- И этого… заберите. Дух от него.

Сестра подошла к Александру Сергеевичу, подняла веко. Александр Сергеевич улыбнулся и представился: - Клюев. Поэт- песенник.
- Колобродова. Старшая медсестра,- покраснела девица.- Вы кал можете сдать?
- Я не знаю,- покраснел и Александр Сергеевич.
- Мальчики вам помогут. Правда, мальчики?
Небритые сорокалетние мужики закивали головами.
- Поможем… Отчего не помочь?
- И мочу и калу сдаст… за два дня вперёд,- подтвердил тот, кто разбил табурет.
- Ну вот и ладушки,- рыжая положила на лоб Александра Сергеевича ладошку и, видимо оставшись очень чем-то довольная, улыбнулась, - Я к вам теперь часто буду заходить. Не скучайте.- в дверях она ещё раз обернулась и посмотрела на Александра Сергеевича.- Выздоравливай, песенник, я петь ужас как люблю.
Душа Поэта ликовала. Перед глазами стоял большой зелёный луг, а по этому лугу шли они с Колобродовой, крепко взявшись за руки. Колобродова пела, чуть поодаль вторыми голосами подпевали его сопалатники, солнце катилось к горизонту
- Константин,- перебил его видения сосед справа,- механизатор-куплетист.
-Толик,- представился и сосед слева,- куплетист-механизатор.
- Как это?- на понял Клюев.
- Не важно,- бросил Толик,- ты лучше калу сдай за всех, мы за тебя поручились.
- Я не смогу. Я сутки ничего не ел,- начал было Клюев.
- А клизму ведёрную хочешь?- разорвал майку на груди Константин.
- И перо в бок!- закричал пуская пену изо рта Толик.
- Мы курить пока пойдём, а ты чтобы эту вот коробку из-под обуви полную наложил и майку зашил,- снимая с себя разорванную майку, добавил Константин.
- И ведро мочи не забудь налить,- вспомнил Толик. Друзья обняли друг друга за талии и, отбивая чечетку, скрылись в дверях.

Над обувной коробкой Александр Сергеевич протужился минут пятнадцать и всё безрезультатно. В конце концов он просто наскрёб туда немного грязи из-под плинтуса. Ведро он наполнил из-под крана, благо вода из него лилась такая же мутная и тухлая. Майка просто вылетела в окно. Александр Сергеевич подобрал ножку от табурета и вместе с ней снова лёг под одеяло.

- Почему всё так?...
Так никто не живёт!
Ни британский негр,
Ни ангорский кот.

В США у вши
Много больше прав.
А здесь зад лижи,
Всё одно не прав!

Александру Сергеевичу нестерпимо захотелось за границу… Париж… Лондон… на худой конец куда-нибудь в швейцарские Альпы… С Колобродовой, старшей медсестрой в заброшенное шале с кактусами на подокониках.

 
Эдельвейсный рай. (По А.с. Клюеву.)

По тропе крутой
 В эдельвейсный рай.
У пенька вдвоём
Пить из кружек чай…

Ни ведёрных клизм…
Ни пера в живот…
Пусть не навсегда,
А хотя б на год…

Под окном громко захохотали.
- И впрямь поэт…Ха-ха-ха…- заходился Толик.
- Утопист… С Колобродовой у пенька чай… Да она его ещё в поезде оседлает.
Он этих Альп и не увидит. Дух испустит у неё между ног…
- Одним словом – поэт-песенник,- вновь подавился хохотом Толик.
- Поэт, иди лучше конопли курнём,- позвал его Константин,- Мы ведь только пошутили. Правда, Толик?
-Правда, Костя!- и они снова громко и весело захохотали.
Александр Сергеевич присел на кровати, надвинул на ноги больничные шлёпанцы и, улыбаясь, пошёл к своим сопалатникам курнуть конопли и посмеяться над своими недавними страхами. Главное его не закопали с этой вонючей старухой, не пропили родной домик… А с Колобродовой он разберётся… Чуть-чуть оклемается и разберётся!
Конопля расслабила. Толик и Константин уже не казались Александру Сергеевичу грубыми и неотесанными мужланами.
-Вы мои братья. Братья по разуму! А это главное… Остальное всё – тьфу! И кал, и моча… Вы знаете, что земля – это шар?
- Не-а. Вернее знаем, но не верим,- отозвался Толик.
- Тарелка это… На трех китах,- уточнил Константин.
- Да нет же! Земля, Солнце, Луна, звезды – это всё шары...
- На веревочках,- захохотал Толик.
- Правда, правда,- продолжал убеждать их Клюев,- И всё это крутится вокруг друг друга и разлетается со страшно скоростью. Учёные доказали…
- Мы им не верим, - в один голос перебили его механизаторы.- Это всё одно мракобесие. Они большие деньги получают за-то что народ дурят.
- По шарам только в цирке ходят… И только тверёзвые и необкуренные,- Толик щелкнул Александра Сергеевича по лбу.
- А мы вот обкурились и никуда не соскальзываем,-. Константин тоже щелкнул Поэта по лбу.
- И не разлетаемся, и не разлетимся… Потому как конопли у нас за моргом целое море…
- И питание здесь трёхразовое…
-Кто же от добра добра ищет?
Александр Сергеевич было задумался, хотел что-то возразить, но сплюнув себе на пижаму, расхохотался. – А мы и на тарелке проживём… Мы не Джордано Бруно, чтоб из-за этой глупости на костёр! Сейчас , по нонешним временная, и олигарх от трёхразового питания не откажется… Да и с Колобродовой в тарелке удобней, чем на шару.- Добил сам себя последним аргументом Александр Сергеевич.
Достигнув консенсуса, все трое по товарищески обнялись, облобызались и уснули, раскидав руки и ноги в разные стороны по зелёной ещё в росе траве.
Снилась всем троим голубая река, золотые рыбки, которые выпрыгивая из воды ловили своими большими ртами пестрых бабочек и пучеглазых стрекоз, а у берега, стоя по колена в воде, плескалась, радостно улыбаясь, голая Колобродова. Её зрелое, загорелое тело притягивало их взгляды, оно обещало им неземное блаженство и вызывало нежную истому внизу живота. – Мальчики… мальчики,- звала она их к себе,- Ну что же вы, мальчики, спите… И калу не собрали, и моча у вас не солёная…
Мальчики улыбались, сладко чмокали губами, чесали промежности.
-Мальчики!- Уже громче позвала их Колобродова, и мальчиков окатила, набранная из-под крана Александром Сергеевичем вода.
- Ёб-тыть, моб-тыть!- присел на траве Толик.
- С тыла!... С тыла к ней заходи. С тыла они всегда сговорчивей, - вскочил ошарашенный Константин.
Александр Сергеевич лишь только глубоко вздохнул и поплыл по траве брасом.
- Куда ты? Песенник!- захохотала Колобродова в окне.
-Обкурился он. Наркомана к нам подложили. Нас на иглу обещал посадить, если ты его не полюбишь,- протирая глаза, бросил угрюмо Толик.
- Может замочить его сонного? Маята одна с этими наркоманами,- зевая, промолвил Константин.
- Не дрейфь, механизаторы! Я его полюблю. Я его уже люблю, как никого не любила! Сегодня ночью и полюблю. А вы в ординаторской перекантуетесь… Договорились, мальчики с пальчики?
- Спирту банку накати, чтоб нас на помощь к нему не потянуло,- то ли завидуя Александру Сергеевичу, то ли жалея его , согласился с ней Толик.
- И полегче с ним, хворый он еще… Может у него мама старенькая…- Чуть ли не заплакал Константин.
- Ясное дело, полегче… У меня к нему чувство глубокое. Он не вам чета, чертям масляным. Мы с ним в столицу поедем стихи читать, а может даже за границу!- перехватило дух у Колобродовой.- К неграм…- лицо у неё пошло пятнами, над верхней губой обильно проступил пот.
- Пропал мужик.- опечалился и Толик.
- Господи святый, спаси и пронеси нас грешных,- перекрестился Константин.
А Александр Сергеевич плыл и плыл в голубой прозрачной воде к голой Колобродовой. Ему всё казалось, что сделай он ещё один гребок, и голова его уткнётся в её круглые колени, руки обнимут крутые бёдра… Но Колобродова в руки не давалась.
-Колобродова.- закричал пуская пузыри Поэт,- Иди сюда, Колобродова! Я сделаю тебя самой счастливой на земле…
Колобродова ещё сильнее покрылась потом. Руки помимо её воли сами начали расстегивать белый шелковистый халатик. – Помогите, черти масляные, употела я… Халат прилип…
Толик с Константином еле- еле содрали с неё тесный халатик и уже голую подсадили на подоконник.
Колобродова присела, Толик зажмурился, а Константин истово перекрестил занявшую пол окна задницу,- Господи, ну почему всё ему? Чем мы хуже?
- Мы не хуже. Мы грязнее.- Хохотнул Толик.
-Саша! Саша! Я иду.- прохрипела Колобродова, и тело ее, вывалившись из окна, целиком накрыло Поэта.
- Не надо туда смотреть, Толик.- потянул друга за рукав Константин.
- Почему?- удивился тот.
- Читал «Маугли» ? Как удав на мартышек охотился. На это смотреть нельзя! Умом можешь запросто тронуться.
- А я всё равно ему завидую,- прикрывая окно, не согласился с ним Толик.
-Какая страсть! Какое самопожертвование… А чего в нём? Ничего выдающегося в нём нету.
- Может просто бабы так к таланту тянутся? Пушкина, говорят, бабы тоже боготворили.- Неуверенно ответил Константин.
- Да брось ты! Мы с тобой тоже талантом не обделены. Ты вон можешь дым из ушей выпускать, а я литровую бутылку водки из соски высасываю. А и где она любовь? Прыгнет твоя Машка голой из окна? А Лизавета моя так задом перед тобой похвастается? Нет, тут что-то другое… Пакет целлофановый ему на голову ночью оденем. Грех на душу возьму, а допытаюсь в чём тут дело…
В дверь робко постучали.
- Нету кала! И не будет сегодня…-как- то остервенело заорал Константин.
- Поварам клизму ставьте! Они мясо переваривать не успевают. И мочу мы больше сдавать не будем! Месяц сдаём, а фурункулы всё одно с задницы не сходят. Забастовку на калу с мочой объявляем. Так и главврачу доложите!- поддержал его Анатолий.
- Ну чего ты, как к депутату, скребёшься. Здесь окромя больных и нет никого. А больных боятся нечего. Больной он тебя не укусит, он сам боится чтоб его не укусили.- В дверь ударили ногой, но так как она отрывалась наружу, дверь не поддалась.
- Доча, тащи лавочку. Он и тут от своего тестя прятаться задумал. А ты мать, беги к окну. Он через окно зараз может уйти.
Костя с Толиком переглянулись и юркнули в койки. Решительность посетителей их все больше и больше настораживала.
- Батя, а может не надо? Может ему кровь переливают? А мы инфекцию занесём…
- Повдовствуешь месяцок, всего и делов . Пока пивом торгуешь у тебя, Нюрка, недостатка в женихах не будет. Взять хоть моего сменщика. С неделю как жену похоронил, а уже спрашивал, не выдал ли я тебя за кого?
- Да он постарше тебя лет на пять будет! Ты, бать, умом не попятился?
- Старый конь, хоть глубоко не берёт, но и борозды не портит. А это в твоём деле главное! А-а-ах!- Дверь взрогнула, затрещала и рухнула на пол. В клубах пыли в палату зашли Нюрка и её отец.
- Здорово, мазурики,- чуть оглядевшись начал любящий папаша.- и где наш половой гигант, пачкун бумажный, растлитель работников пищеторга?
-Калу сдает.- Не зная зачем соврал Толик.
- На армейском полигоне,- поддержал его Константин.
-Почему на полигоне?- не понял заботливый папаша.
- А потому, что шибко вонючий у тебя зятёк,- не сдавался Толик.
-Да и от вас, папаша, тоже не «Шипром» тянет.- затыкая нос, добавил Константин.
- Дверь у вас очень тугая. Тужиться шибко пришлось. Вот образец, видать, и вылез…
- В голове у тебя одни образцы. А дверь у нас в коридор открывается. Теперь от сквозняков фурункулы с задницы по всему телу разбегутся у передовых механизаторов,- продолжал нагнетать Толик.
- Создаётся угроза срыва уборочной компании. Недосып зерновых в закрома Родины. И, наконец, как следствие, урезание братской помощи развивающимся странам.- Грозно потряс указательным пальцем Костантин.
- Двадцать пять- без права переписки…
- Развивающиеся страны будут против. Им до его переписки, как мартышкам до дактиласкопии…
- Заморозить всю семью и как свинину в эти самые развивающиеся страны и отправить,- подвёл итог Толик.
- Я дверь вставлю и литр поставлю.- Нашёлся Нюркин отец.
- И на компрессы профилактические два литра.- уточнил Костя.
- Нюра, ну что ты стоишь! Беги в свой буфет, если не хочешь чтоб твоего папу съели замес-то свинины.
- Я мигом, папаня!- эхом докатилось уже из коридора.
- Присаживайтесь, любезный, - похлопал по стулу рядом со своей кроватью Анатолий.
- А лучше бы нашёл у себя что-нибудь неизлечимое и помер бы у нас в палате. Я вижу ты человек порядочный…
- И выпить любишь…
- А это главное!- расхохотался Толик. Но его хохот заглушили возмущенные причитания Нюркиной матери.
- Люди-и! Это ж что же твориться! Жениха чужого, по глаза забинтованного насилуют! Куды наша милиция смотрит? Так завтра и Президента всенародноизбраного сука какая оседлает? Вася, дай мне ножик, я ей все кровя на траву выпущу, кишки на руку намотаю!
- Тля фурункульная!- зыркнув глазами на Толика с Константином, бросился к окну Вася.
- Чего теперь будет?- озабочено почесал Толик затылок, когда Вася перевалил через подоконник.
- Свадьба. Или Нюрке повезет, или нашей Колобродовой,- успокоил его Константин.
- А хороший был человек… - вздохнул Толик.
- На хороших всегда и идёт охота. Их, как волков, красными флажками обкладывают и отстреливают. Ты видал хоть одного хорошего - неженатого?
- На кладбище, на фотографиях.
- То-то и оно…
- Ему и вправду лучше было помереть сегодня утром.
- Чтоб я тебе котлету с компотом отдал?
- Да брось ты, Костя! Котлета… Ведь он ещё молодой, не видел, считай, ничего, а теперь и не увидит…
- И конопли с хорошими людьми не покурит, и стихи, скорей всего, писать бросит.- Константин шмыгнул носом и заплакал навзрыд. Немного запоздало заревел и Толик. А в палату Василий Васильевич со своей Пелагеей за ноги втащили Александра Сергеевича без пижамных штанов и куртки. Бинты, покрывавшие его грудь и живот, были все в крови.
- Чего ревёте? Жив кореш ваш. Помяла его эта сука грудастая, да он этого, слава богу, не видел. Сразу, видать, сознание потерял …
- Халат отдай, папаша! И почему это- слава богу? Я что, уродка какая? А Саша всё равно мой будет! Ему после меня ни с кем хорошо не покажется! У меня, чтоб ты знал, это место- намоленное. Отец Серафим пол года каждый вечер заходил, клал иконку на живот и псалмы читал, пока сознание не терял…- Встряла в разговор из-под окна Колобродова.
- Тьфу! Нечистая.- перекрестила себя Пелагея, Нюркина мать. – Святого человека в искус ввела. Не смотри, Вася, на неё.
- Да чего на неё смотреть? Курва она и есть – курва! На вот халат свой,- Вася перегнулся через подоконник,- Я завтра вечером приду к тебе помолиться,- шепотом уронил он.
- Мерси.- Колобродова повернулась к Василию задом и походкой парижской шлюхи отошла к кустам, у кустов она обернулась и крикнула,- Мальчики, а калу сдайте и за себя и за поэта, и у невесты его возьмите, может она заразная!
- Возьмём, возьмём! – дружно успокоили её механизаторы.
- Вася, чегой-то они у нас забрать хотят? Может нам самим эта штука позарез как нужна? Не отдавай, Вася!
- Нам, Пелагея дерьма не жалко. Я сам ей Нюркину калу отнесу и носом её в него тыкну. Да заодно и твоё прихвачу, пусть нюхает.
- Боязно мне… Вдруг да обведёт она нас вокруг пальца?.. Наговор какой нашепчет и раздует нам животы, как на девятом месяце…
- Чего жениха моего на полу держите?- показалась в дверном проёме Нюра с трёхлитровой банкой мутного самогона.
Про Александра Сергеевича все и вправду на время забыли.
Толик с Константином мигом выпрыгнули из коек, подхватили Александра Сергеевича за руки и ноги и швырнули на койку. – Банку, Нюра, не урони.- подлетел к Нюре Толик. – Нельзя вам тяжелого…Выкидышь может случиться. Вы теперь женщина замужняя.- Вырвал у ней банку Константин. – Иди. Иди к жениху. Он может отойдет минут через пять. Утешь его, если сможешь.- хохотнул Толик.
Нюра робко подошла к койке Александра Сергеевича и внимательно осмотрела того с ног до головы. Весь в грязных кровяных бинтах с членом размером с крохотную мышку он ей мало напоминал того горячего, напористого, брызжущего стихами нагловатого Поэта.
- Мама. Это не тот,- икнув, прошептала она.
-Как это- не тот?- Удивилась Пелагея.
- У того, мама, всё гораздо больше было… Я точно помню что больше!- Поглядев на свою ладошку, зашлась в истеричном крике Нюрка.
- Дура баба! Да если бы у него все всегда большое было да твёрдое, как бы он по улице ходил? Его бы все от четырнадцати до восьмидесяти за руки хватали и к себе бы волокли! Лягай к нему в койку. Мы пока с корешами в садике посидим, а мамка у двери подежурит, и ежели его огурец в твоей ладошке минут за десять не вырастет до приемлемых размеров, можешь плюнуть мне в глаза!.. Голой лягай. Голой, дура! Да потормоши его, чтоб он глаза раскрыл. Пелагея, ты проследи здесь. Дочка-то вся в тебя! Ты меня тоже не признала, когда меня из-под поезда выкинуло. Тоже врачу кричала :- У моего всё больше было…
- Так я тогда дурой, Вася, была.
- Ты и сейчас… Ну, вообщем, погляди. Помоги если что… Но на глаза ему не показывайся. Сдохнет… Что комар от «Раптера». К твоему виду привыкать всю жизнь надо…
- Пойдем, Вася! Они разберутся!... От них здоровые не убегают. Вон, Бубка прыгал, прыгал с шестом, а словили…
- Что, уже не прыгает?- Удивился Вася.
- Прыгает. На диване… в кругу семьи.- заливисто рассмеялся Толик.
- Какие люди пропадают.- вытер набежавшую слезу Нюркин отец.
- Пойдём, Вася, ляжем в конопле, раскупорим баночку и пока они тут огурцы выращивают оттянемся по полной программе.- Толкал его в спину Костантин.
- Я сначала думал ты – жлоб! А ты хоть и с придурью, а мужик правильный,- тянул его за пиджак в дверной проём Толик.
Через тридцать минут из зарослей конопли в палату уже залетали крепкие, ядрёные нецензурные выражения вперемешку со словами из старого гимна СССР, а Нюркин отец почему-то фальцетом затянул «Не кочегары мы, не плотники…» , потом послышались хлесткие и глухие удары, зло взлаяла одичавшая собака, и наступила тревожная тишина.
Нюрка, склонившись над Сергеем Александровичем, зажала его плоть в ладошки и дышала на неё, как дышат дети на умирающего птенца. С её крупных, загнутых вверх ресниц капали крупные слёзы.
- Мама, мама, почему всё так? Я же знаю, что он может! Неужто уже разлюбил?..
- Хворый он. В беспамятстве…
- А ежели он всю жизнь хворать будет? Мне каждый раз не с руки по пол дня на его глупости дышать. Нету женихов и этот - не жених! Я Костика с Толиком полюбила. Они ребята весёлые, азартные…
- Бога побойся! У них земля с дерьмом под ногтями! А этот- чистенький, розовенький… С таким и без этого дела полежать приятно…
- А у меня горит всё!... Чистенький!... Тоска у меня… Удавиться хочется от одного вида его дряблой мошонки! Не сосватаешь за Костика с Толиком, в Москву уеду, на панель пойду, или в прорубь головой.
- Анафеме бы тебя придать, сучку течную, да одна ты у нас… А вдруг они тебя не захотят?
- Пока я пивом торгую, ложку подвяжут а в ласке не откажут.
- И то правда,- сплюнула Пелагея на пол.
-У-е-с!- Нюрка забывшись крепко сжала правый кулак и задрала руку к подбородку.
- У-у-у, о-о-о – заревел пришедший в себя Александр Сергеевич.
Нюрка резко разжала кулак, мошонка резиново сократилась и Поэт опять потерял сознание.
- Теперь тебе точно за него нельзя. Он если не помрёт, всю жизнь помнить будет, что ты с ним вытворяла. Тебе вообще из района уезжать надо…- запричитала Нюркина мать,- а ещё лучше – за границу.
- В Бразилию. На карнавал!- Быстро согласилась Нюрка. – Я ку-ка-ра-ча! Я ку-ка-ра-ча! – Неистово крутя задницей, прошлась она вокруг койки Александра Сергеевича.
- Тьфу!- Пелагея смачно сплюнула на Александра Сергеевича и вышла из палаты.
Она шла по высокой, густой, дурманящей своим запахом траве. Прозрачные слёзы, размером с детский кулак наворачивались на её густых ещё ресницах и тяжело падали в коноплю.
- Да разве ж так люди должны жить?.. Разве ж можно сегодня с одним, а завтра с двумя?.. И батя тоже хорош! Доча мечется, тычется, как слепой кутёнок мужикам в мошонки, а он самогон удумал трескать с людьми пустыми и никчёмными… - Вася! Вася!- пароходным гудком пронеслось над травой. Ва-ся- отразилось от густеющего на горизонте леса эхо. – Ва-ся – задребезжали стёкла в притихшей за спиной Пелагеи больнички. Но в ответ в траве только ещё громче застрекотали кузнечики, да заквакали жабы в заросшем больничном пруду.
- Убили,- почему-то пришло ей в голову. И хоть Вася за двадцать лет совместной жизни и опостылел ей по самое некуда, но то, что произошло это неожиданно и самое главное невовремя добило Пелагею Ивановну окончательно. Ноги у неё подкосились, в глазах потемнело и она медленно осела в зелёный коноплянный дурман прибольничного луга.- А и пусть… Бог с ними со всеми…- последнее что успело высветится в её угасающем мозге.
Колобродова в своей тесной комнатёнке примеряла новое французское нижнее бельё, подаренное её намедни главврачом их уездной больнички.
- Пивом она торгует!... Пиво мужики любят… Так и она, Колобродова, в пиве ему не откажет. Сама будет сосать эту противную, похожию на скисшуюся мочу жидкость. У Нюрке в буфете и будет сосать… Пусть та корчится, как на углях… Пусть! От неё, от Колобродовой, ещё ни один мужик не ушёл по своей воле. Ну, да, помирали. Кто от сердца, кто от истощения, кто от геморроя, но все, как один, даже перед смертью улыбались и просили полюбить их напоследок. И она любила! Страшно ей было этих уже холодеющих мужиков, а ничего с собой поделать не могла. Каялась она попу, что намаливал ей заветное место, каялась, но и тот объяснял ей, что ничего в этом постыдного нету, что воля умирающего – закон, что и он бы с удовольствием отошел бы у неё между ног. – Пиво! – Колобродова провела французским дезодорантом по своему рыжему лобку, подмышкам, между пышными, торчащими в разные стороны грудями,- После пива и хочется особенно остро податливого женского тела… раков тоже хочется, но она и не будет заставлять Александра Сергеевича делать выбор. Будут у него к пиву и раки, и она в разных позах, и запахахи. Всё будет у него, но с ней, с Колобродовой, а не с этой сопливой соской из заштатной пивной захудалого Суходрищенска!
А Александр Сергеевич приходил в себя тяжело. После всего происшедшего у него страшно болела голова, чесалось в заднем проходе и почему-то ныло внизу живота. Он бесполезно пытался вспомнить что он ел и пил, но ничего не вспоминалось. Вернее вспоминалась только голая Колобродова по колена в журчащей, чистой холодной воле, вспоминались её крутые бёдра с круглой родинкой в самом неприличном месте и торчащие в разлёт налитые груди. – Колобродова,- тихо позвал он. - Иди сюда, Колобродова.- Алексадр Сергеевич протянул трясущиеся руки к округлым бёдрам Колобродовой. Член его шевельнулся и медленно, робко стал принимать те размеры, о которых мечтала Нюрка. Нюрка же удивлено пучила глаза на умирающего, как она думала, Клюева и ей всё меньше и меньше хотелось замуж за Костика и Толика. – Грязные они. Права была мать. И чего у них там, под штанами, еще никому неизвестно… А этот проверенный. – Нюрка вспомнила что вытворял с ней Александр Сергеевич в каморке той памятной ночью и вся покрылась испариной. Она быстро скинула с себя пестрый сарафанчик, стянула начавшие уже сечься старые трусики и юркнула под бок Александру Сергеевичу. Руки её помимо воли сами потянулись к мужскому достоинству. – Саша, Саша – сбивчиво зашептала она, наваливаясь на Александра Сергеевича. Губы её опять накрыли пол лица Поэта и он, так и не успев раскрыть глаза, вновь потерял сознание.


 ГЛАВА 5.

Маленький, зелененький
Посмотрел в глаза.
Захотелось вымыться
И уйти в поля,

Повалиться в россыпи
Искорок росы,
Захотелось «Вечности»
От людей вдали…

-К черту Колобродову
С сиськами в разлет,
Нюркиных родителей,
Их греховный плод…

Для чего писать стихи,
Коли грязь кругом?
Маленький, зелененький
Поддержал кивком.

-Не хочу лечиться я!
Нет! Вам не понять!
Маленький, зелененький
Поманил в кровать.

И опять сшибаем с ним
Капельки росы
И обнявшись на траве
Видим вместе сны…

Не будите! Не хочу!
Сыт по горло я!
Маленький, зелененький
Целовал в глаза,

Ничего не обещал,
Раем не смущал,
Из груди достал Покой
И за так отдал.

Александр Сергеевич голоса слышал, но решил для себя больше на них не отзываться.
- Устал я смертельно,- объяснял он маленькому, зелененькому, гладя того по голове, - Да и не понимают они меня! Никто! Даже Редактор, печатает, а не понимает.
Маленький, зелененький согласно кивал в такт словам Поэта и делал своей зелененькой перепончатой лапкой непонятные пассы.
- Вот ты молчишь все время. И не потому, что тебе сказать нечего, а потому, что ты знаешь: слово сказанное есть ложь!- Зелененький еще раз кивнул головой и глубоко вздохнул. Александр Сергеевич обнял его и поцеловал. – Жаль ты моя зеленая! Вот, и лапки у тебя перепончатые, как у лягушки, и ушки лопоухие, а дороже тебя у меня никого нет и не было.- Маленький два раза кивнул головой и высморкался на штанину больничной пижамы Александра Сергеевича.
- Голубь мой..- лицо Поэта сделалось совершенно безвольным и из глаз потекли слезы,- Плюй на меня, сморкайся, можешь даже ноги вытереть, а я все одно на тебя не обижусь. Да и как обидеться на такого уродца!... Уродца, уродца!.. И не спорь со мной.- Зелененький высморкался еще раз. Поэт расхохотался. Маленький хотел было нахмуриться, сморщил свое личико и тоже вдруг захохотал да таким густым басом, что поначалу даже напугал Александра Сергеевича. Потом они хохотали вместе долго-долго, за окошком стемнело, рассвело и опять стемнело…
- Устал я,- откинулся на подушку Поэт. Зелененький встал, неуверенно прошелся по животу и груди Александра Сергеевича и осторожно закрыл тому глаза. – Жаль ты моя,- почти невнятно проговорил Александр Сергеевич, выпустил изо рта струйку слюны и полетел в черную пустоту,- Жаль…- упало на пол больничной палаты и раскололось на мелкие хрустальные осколки.
Маленький, зелененький перепончатой лапкой почесал себе затылок, зевнул, свернулся калачиком и уснул в ногах уже храпящего Поэта.
Спала деревня Сергеевка, спали вдоволь настрекотавшиеся за день кузнечики, спала, еще не ведавшая какая над ней нависла беда, опытная самогонщица бабка Степанида, да почитай все с чистой и нечистой совестью в стране спали. Не спали только голодные и от того злые псы уездной больнички да старший лейтенант Семенюкин, сидящий напротив временно- задержанной старшей медсестры Колобродовой, которая тоже не спала по причине непонятного волнения, вызванного близостью молодого, гладко выбритого мужчины.
- Ну, так что, Колобродова, хотим мы или не хотим…- начал было старший лейтенант Семенюкин развивать свою только что родившуюся мысль.
- Хотим. Мы завсегда хотим. Да и как не хотеть? Ты себя когда в последний раз в зеркале видел? Погоны золотые, пуговицы блестящие, с рожи и с сапог хоть сало слизывай!- зачастила, обрадованная темой завязавшегося разговора, Колобродова.
Лицо старшего лейтенанта побагровело, что привело Колобродову в еще больший восторг.
- Да ты не смущайся, не смущайся! В твои годы только дураки не хотят. Все вы хотите, помираете, а хотите… Да не все можете. А ты МОЖЕШЬ! Я по глазам вижу , что можешь! Вон кровь-то у тебя так и играет, так и играет! Я тебе соло на трубе исполню, заместо увертюры… - Семенюкин покраснел еще больше.
- Я счас! Счас!- Колобродова вскочила и стала стягивать с себя трусики.
Семенюкин привстал было со стула, раскрыл рот и … рухнул на пол.
- Нецелованный!- по бабьему догадалась Колобродова. – Не жилец.- уже поставила диагноз старшая медсестра. Она вскочила со стула и бросилась к окну,- Не меньше двадцати!.. Жизнь коту под хвост…Уходить надо… - мельтешили в ее голове одни и те же обрывки мыслей. Толстая сварная арматура заставила ее, забыв осторожность, завыть потерявшей щенков сучкой.
- Душу продай. Выручу.- раздался за спиной ласковый голос.
- Все бери! И тело и душу…- не успев оглянуться согласилась Колобродова.
- Тело не надо. Тело прапорщику отдашь.
Колобродова увидела в углу голого, лохматого, с рогами на голове мужика, между ног, куда не приминула посмотреть Колобродова, болтался похожий на крысиный хвост.
- Сколько я тебе должна?- заторопила она его.- Может я тебе…
- Не надо!- чуть не поперхнувшись, закашлялся черт. Он достал из-за спины пачку сто долларовых купюр, сунул ничего не понимающей Колобродовой в руки и, ловко просунув свою кисть у нее между ребер, вынул что-то прозрачное и невесомое.
- Не жалей, Колобродова, не жалей. Душонка у тебя – так себе, с душком и грязная.
- Ты бы на себя посмотрел!.. Грязная… У самого, вон, рога и копыта, хвост крысиный.
Черт хотел было обидеться, но только сплюнул в сторону Колобродовой и растворился в самом темном углу комнаты. В дверь громко постучали кулаком.
- Семенюкин! Семенюкин!.. Кончай допрос, спать пора.
- Чего молчишь, Семенюкин?- в голосе уже звучала нарождающаяся тревога. За дверью зазвенели ключи, и в замочной скважине заскрипело.
Колобродова рванула на груди шелковую комбинацию, пододрала подол и улеглась недалеко от старшего лейтенанта Семенюкина. – Господи, помилуй!- скороговоркой прошептала она, закрывая глаза.
- Мать твою…- чуть не ругнулся прапорщик Нематюгайло, увидев одетого по форме, но почему-то лежащего в нелепой позе, старшего лейтенанта Семенюкина и не по форме заголившуюся старшую медсестру.
- Картина Репина «Не ждали.».- Он желтыми от табака пальцами нажал Семенюкину на сонную артерию. - Откинулся сердешный… Да ить и любой бы откинулся…- бормотал Нематюгайло, уже ощупывая Колобродову.
- До чего баба сдобная,- массируя обеими руками левую грудь Колобродовой шептал прапорщик.- У нас в деревне таких не было… Нет, не было…- перевернул он на живот Колобродову и принялся массировать ей ягодицы. Колобродова вздохнула, подобрала под себя колени. Прапорщик стал стремительно краснеть
- Тебя как звать, воин?- отвлекла его от опасного занятия Колобродова.
- Микола.- Еле выдавил из себя Нематюгайло.
- Иди ко мне, Микола. Иди не бойся. Сними штаны и иди.
- Не по форме – без штанов. Боюсь не получиться ничего,- искренне сознался Микола.
- Так и в штанах не получится. Ведь мы, Микола, не на плацу, не на строевом смотре с духовым оркестром.
- Нет,- голова у прапорщика кружилась, руки чесались, мысли путались.
- Прапорщик Нематюгайло, снять штаны!- Командирским голосом приказала Колобродова.
- Есть, снять штаны,- облегчено выкрикнул Нематюгайло. Но штаны не снимались, так как старшая медсестра не приказала раньше снять сапоги. Нематюгайло вспотел, губы его задергались, казалось еще мгновение и он разрыдается.
- Ложись, Микола. Я сама. Ты закрой глаза и считай до ста и у нас все получится. Ты веришь мне, Микола?
- Верю.- Немного успокаиваясь, прошептал прапорщик.
- Вот, и хорошо. Ты всегда мне верить должен. Что бы не случилось… глазам своим не верь, а мне верь…- укладывая Миколу на спину, шептала Колобродова.
- Буду… Как ты скажешь, так и сделаю. Хочешь я даже генерала убью!
- Не надо.- Колобродова уже оседлала Миколу. – Не надо генерала… Ты лучше меня застрели из своей пушки,- уже бессвязно зашептала она.
- Семнадцать, восемнадцать…- вспоминал уроки математики Нематюгайло…
На девяносто восьми старшая медсестра дико взвизгнула, ногти ее впились под кожу на лопатках прапорщика, зубы прокусили его грязное ухо.
- Микола… Не надо, Микола,- забилась раненой птицей на счастливом прапорщике Колобродова. Прапорщик вдруг вытянулся в струну, выгнулся, захрипел, и из него что-то потекло. – Кончаюсь.- промелькнуло в его дремучей голове.
- За что меня, Микола, арестовали?- минут через двадцать поинтересовалась она.
- Какая тебе разница?- удивился Микола. – Ты теперь моя жена. Мало ли что раньше было.
- Так ведь меня посадить могут.
- Как это посадить? А я?
- И тебя посадят.
- Да мы же любим друг друга! За что нас сажать?
- Из зависти и посадят.
- Сволочи!- возмутился Нематюгайло.
- Так за что, Микола? Может у меня алиби найдется?
- А я не боюсь. Сифилис, алиби… Мы, алтайские – мужики крепкие! А у тебя, почитай, вся палата вымерла и посетители. Один какой-то Клюев выжил, да и тот под дурака косит. На вопросы не отвечает, ни ест, ни пьет, все гладит кого-то у себя на пузе и улыбается.
- И Нюрка сдохла?- обрадовалась Колобродова.
- Молодуха голая? От которой пивом за версту пахнет?
- Да! Да…
- Так их всех на поле и нашли. Молодуха со старухой чуть поодаль от механизаторов с Васей. Васю те за что-то забили, а сами от самогона умерли.
- Веселые были,- равнодушно уронила Колобродова.
- Может и веселые. Только все пахли очень сильно.
- Жара, Микола, на улице. Покойник на солнце за три часа товарный вид теряет.- Колобродова почему-то вспомнила голого мужика с рогами и с копытами вместо пяток.- Бежать нам надо, Микола.
- Вдвоем не уйдем. Догонят! Я этих псов знаю. Ты беги, а я прикрою.
Колобродова всем телом прильнула к Миколе.
- Рыцарь ты мой. Дон Кихот Ламанческий!
Микола резко оттолкнул Колобродову, брови его сами собой нахмурились, подбородок затрясся.
- Старшина Ламанческий - жулик. Он нам вместо портянки половинку выдает. Две трети личного состава мозолями мается…
- И ты!? – Колобродова уже хотела было разрыдаться, но Микола ее утешил.
- Я в носках хожу. Не по уставу, конечно, но практично.
- Дон… - Мечтательно закатила глаза к потолку Колобродова.
- Я с Енисея,- закатил глаза и Микола.
- Микола, я не побегу. Вместе пропадем… Это же так романтично, Микола!
В дверь уже ломились. Микола достал револьвер, взвел курок и зачем-то еще раз повторив, что он с Енисея, выстрелил себе в висок. В это время из темного угла комнаты опять материализовался голый, лохматый мужик с копытами и рогами. Он обхватил заскучавшую было Колобродову за талию и, сплюнув на ввалившихся ОМОНовцев тягучей зеленой слюной, растаял вместе с повеселевшей ношей , оставив в комнате густой противный запах серы и козла. – Ха-ха-ха,- упало на растерявшихся ОМОНовцев откуда-то сверху девичьим хрустальным смехом.
- Везет же лохматым!- сдирая черную маску с стриженой головы, не зло бросил старший сержант Хренов.
- И Миколе повезло, и Семенюкину. Всем, «Хрен», повезло, кроме нас,- прикуривая от зажигалки толстую гаванскую сигару, добавил ефрейтор Быков.
- И нам «Бык» повезет…
- Не далее как сегодня вечером,- Согласно кивнул головой «Бык». – «Конопатому» двадцать два стукнуло. Повезет нам «Конопатый» ? – Быков повернул голову к двери. «Конопатого» рвало. Он не успел снять черной плотно облегающей лицо маски и уже захлебывался собственной рвотой.
- Во! А я о чем? Главное захотеть, а везение само попрет из-за всех щелей.- Ефрейтор сдернул маску с товарища, саданул тому по спине кулаком.
«Конопатый» откашлялся, вытер слезы с глаз, улыбнулся,- Повезет. Не хватит – займем, а все- равно повезет.
- Вот, «Хрен», слова не мальчика, но мужа!
- Смирна!- стукнулся головой о притолоку капитан ОМОНовцев Дундуков.
- Взвод, равнение на середину!- «Хрен» даже не встал с подоконника, «Бык» повесил посередине комнаты огромное кольцо дыма, а «Конопатого» опять вырвало прямо на старшего лейтенанта Семенюкина.
- Вольно, взвод, вольно. Кто их?- Дундуков ткнул пальцами в покойников.
- Обстоятельства.- коротко доложил старший сержант Хренов.
- Стечение обстоятельств! Роковое стечение!- задрал указательный палец к потолку капитан.
- И мужик голый с копытами…- икнул «Конопатый».
- Где он?- заинтересовался Дундуков.
- Испарился, товарищ капитан,- ефрейтор глубоко затянулся и выдул контур голого мужика с бабой на руках в темном углу комнаты. Дым повисел около минуты неподвижно, потом стал рассасываться.
- Баба тоже голая была?- поинтересовался капитан.
- В халатике
- Смачна баба, товарищ капитан,- снова икнул «Конопатый».
-У тебя, рядовой, Баболаз...
- Багомаз,- со слезой в голосе перебил капитана рядовой.
- Баболаз! мать твою... - капитан зашарил правой рукой по заднице, нащупал кобуру.
- Баболаз.- вовремя успел согласиться рядовой.
- Ты вот товарищам скажи, Баболаз, зачем ты в тумбочке резиновое влагалище держишь? Во такого размера,- Дундуков развел руки в стороны,- вместе с фотографией матери Терезы?.. Смачна баба...
- Она - Нобелевский лауреат...- комкая краповый берет, невнятно шептал "Конопатый".
- Вот, друзья, его наши многостаночницы не вдохновляют! Ему Нобелевских подстилок подавай, пусть и послепенсионного возраста!..
- Влагалище комбат из портфеля выронил,- перебил капитана ефрейтор.
Капитан воровато оглянулся. - Враги подложили. Демократы подкупленные. У него жена красавица...
- И теща,- согласился с капитаном "Хрен".
Капитан густо покраснел. Над его романом с тещей комбата потешался весь полк. Он много раз давал себе слово разорвать отношения, но... на третий, четвертый день после разлуки естество требовало своего, он обрывал клумбу у офицерской столовой, чистил до блеска сапоги и просил у нее прощение. Та хлестала его по щекам его же букетом, брала под руку и уводила в дом, откуда капитан выходил только часа через четыре весь в губной помаде и засосах.
- Через пол часа, облава на проституток возле ДУМЫ... И блевню с формы отмойте... Гвардейцы, мать вашу!- Вновь стукнувшись головой о притолоку, Дундуков вышел из комнаты.
- А влагалище , «Конопатый», верни, - «Хрен» поднялся с подоконника, - Раньше комбат вес день в кабинете стонал, и всем было спокойно – ни тебе строевой, ни изучения устава…
- Мы тебе ротой куклу надувную купим,- поддержал «Хрена» «Бык».
- Я уже и сам хотел. Приелась мне эта резинка, эрекция ослабла и остроты никакой…
- Во-во! Застой! Страшное дело. Страна развалилась… И ты организм надорвешь, а удовлетворения не получишь.- «Хрен» порылся в карманах Семенюкина и Миколы, сигареты отдал «Быку», а деньги забрал себе, - А о голом Мужике с копытами больше никому не говорите. Глупо в наше время в чертей верить, особенно бойцам ОМОНа. Чечен это был. А копыта нарочно подвязал, что бы нас с толку сбить.
- А почему растворился?- не понял «Конопатый».
- Обкурился и растворился…
- А баба?
- А бабы они завсегда растворяются. Найдут кого побогаче и растворяются. Поживешь – узнаешь.
Быков подобрал с пола трусики и лифчик,- Девяносто-шестьдесят-девяносто! Духовитая бала баба! Мы тебя «Конопатый» сегодня бабой оденем и по кругу пустим! То-то ты острых ощущений нахлебаешься!
«Конопатого» опять вырвало, теперь на Миколу.
- Шутка юмора,- успокоил его «Бык».
Они еще раз оглядели комнату, бросили на пол гранату и выбежали в двери.
- Шахиды там в подполе сидели!.. Сто шахидов с гранатаметами…- зашумели они уже на улице.
- Какой подпол на третьем этаже?!- удивлялся капитан Дундуков, но его уже никто не слушал. Все поздравляли новоиспеченных героев.
А больничка, хоть и была построена сто пятьдесят лет назад, но выдержала, вернее именно потому и выдержала, что в то время хоть и воровали, но воровали несоизмеримо меньше. Совестливей был народ, верил в бога, а не в счастливое будущее… Она, правда, осела на один бок, крыша ее лопнула, как корка перезревшего арбуза, и из окон и дверей повалил болезный народ, кто на костылях, а кто и на четвереньках, и даже из трубы в клубах дыма вылетели голый, лохматый мужик и баба в халатике, «смачна баба» - как сказал бы рядовой так щедро осыпанный веснушками, за что получил у своих товарищей веселую кличку – «Конопатый».
- В Москву что ли поедем? – Весело спросил он у «Хрена».
- Зачем? – удивился тот.
- Ну, этих… проституток отлавливать у Думы.
- Нам своих лет до ста не переловить… Сестре моей три года, а спроси ее кем она мечтает стать?... Девкой по вызову! Сидит на горшке, держит ложку у уха место мобильника и такое обещает!... что я сам готов отдать сто баксов.
- Так ведь Дума все одно в Москве.
- В Голенищеве старики тоже в Думу себя выбрали.
- Как это?
- Свободное волеизъявление свободного народа. Яркий пример торжества демократии в отдельно взятой деревне.- Усмехнулся «Бык».
- Значит, к ним из Москвы проститутки понаехали?
- Из Сосенок.
- В Сосенках одни старухи живут. Там ни школы, ни детского садика нету,- не верил своим товарищам «Конопатый».
- Старухи тоже красиво жить хотят. Раз в неделю набивают карманы семечками, садятся в автобус и едут в Голенищево. Садятся у клуба на бревна и ждут когда старики кончат прения в первом и втором чтении…
- Так что за радость им под голенищенских стариков ложиться? У тех чтоль пенсия больше, или пить они бросили?
- Ветеран у них где-то завалялся… С Русско-японской еще… Так самураи ему год назад компьютер подарили. Они в складчину купили в городе доллар и печатают на принтере бумажки…
- Так нам надо стариков ловить, а не старух! Старухи, вроде как, потерпевшие!- «Конопатый» вспотел от волнения.
- Депутатская неприкосновенность. Ты о такой категории слышал? Год назад при очередной облаве мы у ихнего спикера двух старух из постели вытащили… И трех своих похоронили. Он поначалу матюгался, видно думал, что это игра такая… а как в двери стали старух выталкивать, схватил «тулку» и двоих картечью волчьей. А третьего – прикладом, аккурат в темечко.
- И Думы не прикрыли?- удивлению «Конопатого» не было пределу.
- Падло бородатый из Москвы приехал, адвокат известный, головы всем заморочил, мол при семевыделении и самый добропорядочный гражданин глупым становиться. Нельзя в это время у него бабы отнимать. Не гуманно…
- Поверили?

- Присяжные судили, представители голенищенской Думы.
- Но так нельзя!
- А я думаю, что и нам стариков раздражать ни к чему. Чего они видели? Да и не увидят никогда!.. И мы не увидим…- «Бык» достал гранату, выдернул чеку. «Хрен» успел перекреститься, а «Конопатый» наложить в штаны прежде чем граната пшикнула и сыграла «хепи без дай то ю».
- По машинам!- раздался зычный, сочный бас капитана Дундукова. Расползающиеся в разные стороны золотушные, дезинтирийные и увечные замерли и с тоской глядели вслед удаляющейся колонне. Родина ждала от своих героев новых подвигов…
А Александр Сергеевич ничего не ждал. Осыпавшаяся при взрыве штукатурка разбудила его и раскровила ему лоб. Руки его бессознательно шарили по простыне, а губы звали и звали: - Зеленый! Зеленый!.. Ты где? Мне больно, Зеленый!..
- Украли!- вдруг пришло ему в голову. - Все украли!... Но зачем? Зачем им Зеленый? Ну что с него им? Работать он не может, денег у него нету, недвижимости тоже… Они просто хотели сделать ему больно,- дошло до него наконец.- Когда с человека нечего взять, ему надо сделать больно! Что бы он завыл! Что бы он рвал себе вены.
- Сволочи! Сатрапы!- Но ответом ему была только тревожная тишина, да осыпающаяся штукатурка. – А я ведь для них писал! Душу рвал на клочья и писал!- Из глаз Александра Сергеевича потекли прозрачные очищающие слезы. Захотелось к Богу. Он закрыл глаза, стараясь представить себе Бога. Но представал только Зеленый, он смущено улыбался, как бы прося у Александра Сергеевича прощения, и помахивал ему маленькой зеленой лапкой, как махают дети из окна уходящего навсегда поезда.
- Суки!- Александр Сергеевич вцепился зубами в бинты, пытаясь добраться до вен, но что-то его остановило. ОН прислушался, повертел головой, кряхтя встал с койки и подошел к окну. Из-за леса едва-едва раздавался красивый колокольный перезвон. – Благовест.- выплыло из подсознания.- Благая весть… Есть Бог и Бог вас простит, подарит тишину и Покой. Надо только пойти на этот звон, плюнуть на все и пойти.
-Господи, вручаю себя в руки твои! Веди меня, Господи!.. Да не убоится тело мое… Да не ослабеет дух мой… Да не ослабнет воля моя! Аминь! – Александр Сергеевич в который раз выпрыгнул из окна больницы и почесал через конопляное поле на еле слышный малиновый перезвон. Краем глаза он увидел голую Нюрку, которая обхватив мертвую мать тоже навсегда застыла в позе матери Христа, скорбящей о своей утрате. Видел он и скандального Нюркиного отца с треснувшим черепом, но и по смерти своей яростно сжимавшего кулаки. Видел он своих друзей механизаторов широкого профиля у недопитой трехлитровой банки самогона. Но как ни странно его это нисколько не тронуло, будто это и не люди, а так… листья опавшие. Увидь он сейчас Зеленого распятого на дереве, он и около него бы не остановился. – Нет Бога на свете, кроме Сына, Отца и Святаго Духа! И нет мне дела до людских мерзостей. Ему, Ему только покаюсь и только от Него приму прощение…- машинально бубнил он перешагивая через канавы, камни и через свое прошлое…

ГЛАВА 6 .
«СВЯТАЯ!»

Видел я святых – голых, в простынях.
Видел в свете дня, видел при свечах.
Только чтоб вот так- щи хлебать вдвоем…
На один горшок- ночью перед сном!..

Нету пытки злей, ты поверь мне друг!
Словно в тело нож- медленно, не вдруг!
На костре в озноб, на снегу да в пот,
Губы к роднику, да лягушка в рот!

Голову в петлю, а тебе: - То грех!
Поровну дели Божий дар- на всех!
В прорубь- головой, а Святая там:
- Просто так уйти я тебе не дам!

Рядом с ней ты- тьфу! Тьфу- и без нее.
В зеркало глядим- у нее лицо.
У тебя, поверь, ни ушей, ни глаз,
Будто кто навел порчу или сглаз!

Как увидишь где нимб над головой,
Делай разворот и беги домой.
Пропадешь зазря! Вот те крест, сынок.
Я уже пропал, как в назьме цветок!

Нету горше зла, чем попасть к Святой.
Лучше с пьяной жить в яме под горой,
Тыкать мордой в стол: - Ты гляди сюда!
Кто ты, дура, есть супротив меня!
 (Из Александра Сергеевича Клюева.)

- Есть Бог! Есть… Не может не быть. Ежели нет, все тогда теряет смысл… Глупо ему было бы не быть. – Бубнил про себя Александр Сергеевич,- И звон опять же! Ишь как красиво!... Служить ему буду,- даже остановился Александр Сергеевич от пришедшей ему в голову мысли.- Свечи жечь под образами, полы в Храме мести, пыль с икон стирать…- дальше этого мысль Поэта не пошла. Он наморщил лоб, но ничего в голову не приходило.- Там видно будет,- успокоил сам себя Александр Сергеевич и поспешил дальше.
Часа через два он разбил ноги в кровь о выступающие коренья, запыхался и обессилил.
- Испытывает,- догадался он про Бога,- Думает, что я проходимец какой… И правильно! Мало ли на свете прохиндеев. Сидят на паперти возле Храма, просят копеечку от Его имени, а сами Его ни в грош ни ставят. Пьянствуют, развратничают с такими же нищенками. Отвяжут к спине привязанные руки и ноги и разбивают в кровь друг другу свои елейные рожи. Давай, испытывай!- закричал он в небо, повалясь спиной на землю. Приму муки мыслимые и немыслимые, смерть приму безропотно, ежели это Тебе надо. Кровь по капле отдам,- разошелся Александр Сергеевич, втайне крепко надеясь, что Богу ничего этого не понадобиться. Тут с высокой ели, под которой расположился на отдых Поэт, сорвалась большая шишка и крепко ударила его по голове. Александр Сергеевич грязно выругался, покраснел, оглянулся и торжественно поклялся больше матом не ругаться ни в стихах, ни в жизни. – Вот ведь, все видит, все слышит, даром что далеко.- Ласково подумал он о Боге. Вдруг в ветвях ели он заметил пушистую, рыжую белку, она ловко сорвала крупную шишку и точно метнула ее в Поэта, угодив опять ему в голову.
- Ах ты е…., шалашовка дешевая! Чтоб у тебя … на лбу вырос!- забыв все свои обещания замахал кулаками обиженный Поэт. Белка нисколько не испугалась, а только удивлено крутила своей хитрой мордочкой с блестящими бусинками глаз. – Су…! – еще раз ругнулся Поэт, и вспомнив свою только что данную торжественную клятву, выругался еще более грязно. – Прости Господи! Все это – ведьма рыжая! Две шишки набила, а за что? Ведьма она, Господи. Не иначе, как ведьма… Ишь как глаза блестят! Яко у сатаны во время гона… Козлиные у нее, Господи, глаза. А сатану и по матери послать не грех… Но коли обещал, то боле и не буду. Это так, случайно сорвалось, Господи.- Поэт поискал глазами березу, перелег под нее и уснул, швы и ссадины под бинтами ныли, голова кружилась. Он скорее не уснул, а провалился в тяжелый обморок без сновидений.
Стемнело. В лесу гулко заухали совы, а в ветвях замелькали летучие мыши, и откуда-то издалека раздался жуткий, тоскливый вой одинокого волка. Поэту снился Бог – бородатый, дремучий старик с седыми всклоченными волосами, с бровями, как у величайшего борца за мир всех времен и народов, которому повезло умереть прежде, чем он смог увидеть плоды своей борьбы. Бог сидел в цветущем вишневом саду на маленькой деревянной скамеечке и грыз семечки. Цветущая сакура уже осыпалась, казалось в теплом, весеннем воздухе разыгралась самая настоящая метель. Он, Александр Сергеевич, сидел на такой же деревянной скамеечке, но чуть-чуть поменьше, напротив, руку приятно оттягивала большая кружка пива.
- Любишь меня?- вопрошал Бог, смахивая с губ приставшую шелуху.
- Люблю,- искренне отвечал Поэт и отхлебывал из кружки холодное, щиплющее язык и небо пиво. Рядом в траве на тарелке розовели свеже-сваренные крупные раки.
- А почему?- глаза у Бога лукаво блестели.- С Колобродовой, небось, слаще было?
- Спокойней с тобой. С той все жег меня изнутри какой-то внутренний зуд. Все мне казалось, что я ей чего-то должен, чем-то обязан… За границу все меня тащила,- расхохотался Поэт,- А кому мы там нужны?! Разве там меня кто поймет? Оценит?
- Вряд ли,- Бог сплюнул, и шелуха, подхваченная ветром, залетела в кружку Поэта. Александр Сергеевич нахмурился, но скандала решил не поднимать.
- Ты это… В другую сторону плюйся. По нашему, по людски, нехорошо так вот… Болезни опять же дрянные…
Бог сплюнул в другую сторону, но ветер вновь сбросил шелуху в кружку Поэта. Александр Сергеевич вылил пиво под цветущую вишню, кружка вновь оказалась полной.
- В кулак плюй!- Александр Сергеевич уже не скрывал раздражения. Настроение испортилось.
 Бог высыпал семечки на траву и из-под скамеечки достал бутылку водки. – Сашка, брось. Двое нас, все равно через день или два мириться придется. Выпей, Сань, и почитай мне чего позабористей.
Александр Сергеевич немного помягчел, но взгляд его оставался настороженным, Бога он видел в первый раз. А тот уже разливал водку по неизвестно откуда взявшимся стаканам, ломал руками свиную колбасу и резал по-вдоль соленный огурец. Выпили на брудершафт, вытерли губы рукавами, троекратно облыбызались в засос, выпили еще и еще троекратно облыбызались.
 « ВИДЕНИЯ СТАРОГО МОНАХА.»

Ко мне во сне пришёл искус,
И наследил в душе.
А по утру, гляжу пятно
На смятой простыне.

И святость прежняя моя
Уже не так крепка,
Когда б не толстая стена,
Не долго до греха!

Молюсь, а думаю о той,
Что целовал в ночи,
Которой что-то обещал
При огоньке свечи.

И как она сюда пришла?
Кто пропустил её?
И почему мне отдалась,
А не кому ещё?

И почему так истово
Отдался я греху?
Ах, если б вновь пришла она-
Глотаю я слюну.

И мну ладонью плоть свою,
Пятнаю простыню,
Служа уже не Господу,
А сладкому греху.

Немедленно покаяться!
Да только вот кому?
Я подношу распятие
К вспотевшему лицу,

А вижу – ноги в стороны,
А вижу – грудь торчком…
И я вгоняю в её плоть
Свою тугим толчком.

И в крике рву беззубый рот:
- Прости, Отец, прости!
И в ночь мою последнюю
Её ко мне пусти…

- Ай, шельма, уважил, уважил!- Бог широко улыбнулся, зубов у него было мало.- А ведь ты угадал. Все вы до самого конца о первородном грехе мечтаете. Хрипите уже, а о бабе думаете. Почему? Мне, например, они на дух не нужны.
- Ты вечен. Тебе на продолжение рода начхать… Да и не любишь ты никого.
- Я всех люблю! И тебя люблю и муху, вот, эту. – Скосил бог глаза на муху, которая села ему на нос.
- Это не любовь…
- Да?
- Юродство это.
- Не забывайся! От себя отлучу. Чем жить будешь?
- А ты? – Александр Сергеевич пошел в разнос.- С мухами! С крысами, козлами вонючими… Ты им про душу, про свои переживания, а они тебе на газетку с закусом – фекалий кучу.
Бог сморщился, но промолчал. Зерно истины в словах Поэта было, да и не хотел он с ним сориться. Интересный человек попался, хоть и занозистый.
- Брось, Сань. Против меня идти, что против ветра пысать. Забрызгает с ног до головы, а толку никакого.
- Что же мне тебе поддакивать, видеть как ты заблуждаешься, идешь к пропасти и в спину тебя подталкивать?… Я же Человек, а не муха. Мне жалко тебя!- Из глаз Александра Сергеевича потекли слезы. Бог тоже зашмыгал носом, потер руками глаза и разрыдался. На головы им сыпала бело-розовая метель, водки у Бога было много, раки сами выползали из соседнего ручья, ползли задом-наперед к костру и прыгали в вечно кипящую воду . Выпрыгивали они уже розовыми, с запахом лаврушки и перца, красиво укладывались на тарелку, а та, в свою очередь, сама подлетала к друзьям. Вообщем, сервис в саду был по первому классу, и если бы не изредка вспыхивающие ссоры, правда, до сих пор обходящиеся без матерщины и мордобоя, завтрак у Бога можно было бы смело сравнить с завтраком у Английской Королевы. Все же отсутствие светских дам сказалось. Друзья быстро загрузились по самую ватерлинию, спели «Пора-пора-порадуемся на своем веку…» и уснули под самой толстой сакурой в саду. Через два часа их так замело, что различить ху есть ху не было никакой возможности. И потому, когда Александр Сергеевич очнулся Бога он не увидел, и где он, он не понял, раки остыли и сделались, как резиновые. Водка наоборот нагрелась и вызывала изжогу.
- Где я? – который раз за последнее время задал сам себе вопрос Александр Сергеевич, и который раз не смог на него ответить. Пересилив себя, он через силу выпил стакан теплой водки, закусил холодным раком. – Старик… лохматый бородатый, седой старик…полубеззубый…- вползало в память скользким мерзким червем. – Они заказывали раков, семечек и водку с пивом… Потом пели и читала стихи… Денег они не платили, да их и не было… Старик скорее всего – нищий, а у Александра Сергеевича их не было никогда. Вернее они появлялись на час на два, а потом пропадали и никогда не находились. Сейчас придут половые,- забеспокоился Поэт,- не найдут старика и набьют ему морду. Бежать не было сил, ноги были, как ватные, голова раскалывалась, сердце билось редко и неровно. – Ну и пусть… Хотя старик и сволочь. Заварил кашу и убежал… Раки крупные, не иначе как по червонцу за штуку … Да и водка, хоть и теплая, а дорогая… Бить будут сильно!- сделал неутешительный вывод Александр Сергеевич. Захотелось стать маленьким, уткнуться мамке в сиську и спать. Со спины кто-то закряхтел и заворочался. – Медведь!- похолодел Александр Сергеевич. Он где-то читал, что заметив медведя, надо замереть, и он замер. За спиной все ворочались да кряхтели, - Ух да уф!- отдувался косолапый, потом что-то забулькало. – Алкоголик!- не зная то ли радоваться, то ли огорчаться догадался Александр Сергеевич. Медведь захрустел раком. – Умный, заключил Александр Сергеевич.
- Сань, ты не помер?- окликнул Александра Сергеевича медведь.
Поэт поперхнулся, закашлялся, повернулся на голос и захохотал.
- Ты это… Как тебя?.. Я ведь не помню ничего… Я ведь подумал, что ты медведь! Ха-ха-ха! Половых ждал с битами бейсбольными… Деньги-то у тебя есть, голубь?
- Зачем тебе деньги, Саня?
- Значит двоих бить будут.- Загрустил опять Александр Сергеевич.
- Кто, Саша? Тута нет никого.
- А это все Бог послал?- Поэт тыкал пальцами в раков, в пивные кружки, в осыпающиеся сакуры.- Милостыня в японском стиле! Харакири нам пора с тобой делать.
- Без воли моей ни один волос с твоей головы не упадет…
- Да брось ты, мафиози беззубый! И не за такие бабки из людей кишки выпускали. Волос… Жопой на кол, дюжину раков в рот, и костер под тобой…
- За что, Саша? За то, что я тебя угостил?... А ты мне стишок прочитал? За то, что мы любим друг друга?
- Вот мне где твоя любовь!- Александр Сергеевич провел ребром ладони по шее.- Лучше думай где денег занять.
- Нет тут денег. И морду тут тебе никто не набьет, потому что я – Бог!
Поэт вспомнил ползущих к костру раков. – Настоящий? Без дураков?
- Ты чего больше всего хочешь?- глаза старика лукаво прищурились.
- Колобродову!- неожиданно выпалил Поэт.
- Ты до этого к материнской сиське хотел? – брови старика поползли вверх.
- Я думал бить будут.- Сознался поэт. А так, без мордобою, мне признаться сиськи Колобродовой больше нравятся.
- К Колобродовой тебе нельзя.
- Это от чего же?
- Она душу дьяволу продала. Я теперь ей не хозяин.
- Тогда давай ее помянем.- Александру Сергеевичу опять захотелось напиться до чертиков.
- Грех это.
- А ты мне отпустишь, по блату. Ты же все можешь!
Старик обречено разлил водку по стаканам.- Молча пей. Нельзя ее имя здесь вспоминать.- Друзья выпили, выпили еще и еще, заели холодными раками, о том, что бы их разогреть как-то и не подумалось. Обоим было жалко Колобродову.

Я слушал тишину, в окошко глядя
На золотую липу у крыльца,
На по полям рассыпанное злато
Закатным солнцем в пелену дождя.

Я слушал песнь усталого солдата,
Что жизнь прожить - не поле перейти,
Что помирать пока нам рановато,
Хотя и ноют старые рубцы.

Я слушал стоны журавлей за облаками,
Что плач роняли в тишину полей,
Где мир открыли для себя птенцами,
И обещанья прилететь скорей,

Как только схлынут стужи половодьем,
Как борозду проложат мужики,
Как откружатся свадьбы хороводом,
И отгнездятся чёрные грачи.

Я слушал тишину родного края.
Я слушал грусть разбуженной души,
Что, собираясь в дальнюю дорогу,
На табурете примеряла сапоги,

Разбитые по полевым дорогам,
Истёртые по тысячам камней .
Я слушал, вспоминал и удивлялся
Осенней нежности влюблённых голубей...

Зашторило окошко темнотою,
Я задремал в тепле у камелька,
И, топнув напоследок сапогами,
Дверь распахнула к вечности душа!...- нараспев прочитал поэт.

- Саш, почитай еще. Очистим души свои от скверны. Давай, Саня!

 Ах, сколько пройдено дорог!
Но до меня уже разбитых...
Ах, сколько пролито любви!
На до меня любовью сытых...
Ах, сколько выпито вина!
Ах, сколько клятв переступили!
Но где-то ждёт меня ОНА,
Чтоб полюбить, чтоб полюбили.

Но как пройти к тебе, родная?
Ни троп, ни вешек по тайге.
И как узнать, что не чужая,
Когда задремлешь на плече?
Как мне забыть всё то, что было?
Как мне очиститься душой?
Как мне узнать- пускаешь в сердце,
Иль просто в избу, на постой?

Ах, сколько пройдено дорог!
Но всё не то, но всё пустое.
Ах, сколько выпито вина!
Но не на радость, а на горе.
Ах, сколько вылито любви!
В глаза холодные, чужие.
И где Вы спрятались, зачем?
Единственные, дорогие!

Я, как бродяга с посошком,
Бреду и сам куда не зная.
Ночую в поле с костерком
И пью полынь замес-то чая.
Я лучше буду бобылём,
Чем повенчаюсь с равнодушьем.
Я лучше вымерзну в степи,
Чем распишусь с чужим бездушьем...

Бог обхватил голову поэта руками и трижды поцеловал его в уста.
-Еще хочу.
Поэт сморщил лоб и начал читать:

 Тихим вечером
Задремавшей улицей,
Лёгкой поступью
Звук твоих шагов…
Ты летишь ко мне
Белой, лёгкой птицею
Из моих давно
Позабытых снов…

Тихим вечером,
Задремавшей улицей
Мы уходим в ночь
По траве в росе
К соловьям в сирень,
Что дурманит запахом,
И твоя рука
У меня в руке…
……………………
Тихим вечером,
Задремавшей улицей,
Словно ощупью,
Брёл седой старик,
К той, что помнил он,
Белой лёгкой птицею,
Положить под дверь
Несколько гвоздик.

Побродить в саду,
Вспомнить всё, что прожито,
Обещать придти
Следущей весной…
Тихим вечером,
Задремавшей улицей,
По траве в росе
К лавочке пустой…

-Еще,- выдохнул Бог.

 
Чужая печаль в переборах гармошки
Качает на ветках берёзы серёжки,
Ластится к ногам шелковистой травою
И щипит глаза ядовитой махрою.

Чужая гармошка, чужая печаль:
На вздохе – надежда, на выдохе – жаль.
И сыпятся звуки за речку, на поле
Кому-то на радость, кому-то на горе.

А вот – бубенцом под высокой дугою!..
И старый старуху узрел молодою…
Румяною, стройною, с длиной косою.
Себя в чёрной тройке, её под фатою…

Гармошка смеялась, грустила. Рыдала,
Как будто на части себя разрывала,
Чтоб каждому поровну – на сердце, в душу
Смешинкой, печалью, грустинкой – по вкусу…





Калики убогие стучали посошками
По выбитым дорогам и в зной, и в хмарь, и в стынь.
Обветренные лица, холщовые рубахи,
Их укрывала на ночь горчащая полынь.

- Сердешные,- шептали, крестясь сухие бабки,
И выносили хлеба да крынку молока,
И слушали рассказы про славный город Китеж,
Где мёд течёт ручьями, кисельны берега…

- Так вы чего оттуда?- ехидничали парни,
И ухмылялись горько седые старики…
- Мы, братья, не оттуда. Мы только ищем город.-
Смущёно отвечали, давясь слезой слепцы.

И снова посошками стучали по дороге
До славного до града, коль есть, вообще, такой,
Иль до «конца» в метеле, когда растащат звери
Их косточки сухие, и к ним придёт покой…

Калики убогие – птахами бездомными,
Посмущают души, выпьют молока
И бредут дорогами с Верою, с Надеждою
В избавленье скорое в поле у костра.

А былины сладкие, то для нас, сердешные,
Чтоб не задремали в сытости пустой.
Калики убогие будят в душах светлое,
Манят в даль безбрежную платой за постой…

В наступившей тишине слышно было, как зажужжала муха, она покружилась над поэтом и уселась на щеке у Бога. Старик шлепнул правой рукой по щеке и раздавил муху.
- Зачем ты так?- удивился поэт.- Ты же всех любишь.
- Я тебя люблю, убогих твоих люблю, стариков, старух…
- Не всякая старуха – ангел. Иные много хуже даже навозной мухи.
- Брось, Саня. Я знаю, что вы все разные, ну так что ж с этого? Я хочу среди вас пожить, кого надо на путь истинный поставить, а у кого и самому поучиться. Я решил с тобой пойти. Возьмешь меня с собой.
- Я сам хотел к тебе.- Признался поэт.
- Это ты зря. Скука здесь. Смертная скука.
- Убьют тебя, Господи. Не нужен ты там никому…
- А тебе?- старик опять лукаво улыбался.
Александр Сергеевич понял, что старика переупрямить не получится.- Так ведь убьют! А мне какого? Я ведь сам на себя руки после этого наложу…
- Саша, я на третий день воскресну. Или ты библии не читал? Смертию смерть попру!
- А ежели тебя какая прости- господи соблазнит, и ты святость свою потеряешь? Напоят отваром каким, потискают плоть твою…
-Устою, Саня!
- Не верю я! Я сколь раз устоять пытался, а ни разу, ни .разу! не устоял… Знаю, что она меня разводит, вижу, что на ней пробы ставить некуда, а разденется, свет потушит, застонет в ухо течной кошкой, мочку уха прикусит, и я глаза закрываю и лечу куда-то в пропасть. Утром- ни денег, ни паспорта, простыню старую и ту из-под меня вытащит!
- У меня, Сань, ни денег, ни паспорта, чего им меня за мочку кусать?
- Все одно укусят, я этих кошек знаю. Поспорят между собой на какой минуте ты их забрызгаешь и искусают всего. Даже злей искусают, чем за деньги. В отместку за утраченные иллюзии, так сказать.
- Брось, Сань! Я еще больше с тобой захотел. Это ж какая у вас жизнь интересная! И еще, Саша, хочу я узнать как попы обо мне отзываются, блюдут ли сами заветы мои, не погрязли ли в корысти и чванстве?
- Сам-то как думаешь?
- Опасаюсь я…
- И правильно делаешь.
- Неужто с девками развратничают?- лицо старика передернулось.
- С девками еще ничего бы…
- С животными? Их за это от церкви отлучать надо!
- У нас, Отец Родной, теперь с мальчиками страсть унимать модно.
- Садом и Гоморра! В церкви! Выжечь крамолу… С храмами до тла выжечь! В двенадцатом веке таким в зад свинец заливали… А вы куда смотрите?
- А что мы можем? Обнищали и деньгами и духом.
- Но ничего, ничего… Я им воздам по делам ихним. Со всех спросится: и со служителей, и с чиновников…
-Еще с этих спроси… с офицеров.
- Насквозь прогнили… эх, вы!...
Потом… Потом они опять пили, но уже в городской рюмочной. Прозрачная, голая Нюрка подавала им холодное пиво, водку и вареные севрюжьи головы с плавниками.
- Тушки где?- все интересовался Бог.
Он как мог пытался объяснить, что тушки ест местная элита, а икру посылают в Москву в Кремль президенту и патриарху всея Руси.
- Почему?- удивлялся Бог.
- Ну… Так всегда было…- обсасывал багровые жабры Александр Сергеевич.
- Да почему, Саша!?
- А хрен его знает…
Бог пил, но закусывать отказывался. Густые его брови супились все больше и больше.
- А чем вы, собственно, недовольны?- спросил одетый в темный штатский костюм, чисто выбритый мужчина. Он как-то незаметно материализовался за спиной Бога.
- Я хочу тушку от этой вот головы,- Бог ткнул пальцем в севрюжью голову.
- Вы депутат или олигарх?- поинтересовался мужчина.
- Я – Бог! А он – Поэт.- лицо бога пошло красными пятнами.
- Вот, ежели вы были бы из городской администрации, вам могли бы дать свежих раков,- лицо чистого и опрятно одетого мужчины выражало саму невозмутимость.
- Мы не хотим раков! Мы ими объелись!- Бог затопал ногами.
- А вот хулиганить не надо. Не надо!- мужчина поправил галстук. Появились еще двое в костюмах, они подхватили Бога подмышки и потащили в подсобку.
- Диссидент?- вопросил чистый мужчина у Клюева.
- Хороший человек,- начал заводиться и Александр Сергеевич.
- Был.
- Как это был?- у Александра Сергеевича невольно затряслась челюсть.
- Ему сейчас почки отобьют… Да, наверно, уже отбили. Это ведь недолго…
- Да ведь это же Бог! В самом деле – Бог!
- Ну и что? Он же против президента, против патриарха. Он парламент и олигархов ни в грош не ставит! Зачем ему в этом обществе жить?
- Незачем…- согласился Александр Сергеевич.- Да я ему об этом говорил, а он не верил…
- Ну вот и хорошо. Хорошо. А то я думал вам тоже придется почки отбивать… Вы пейте, пейте… А нам пора. Работы в последнее время немеряно! Ребята после рабочего дня – что выжатые лимоны. Жены жалуются… Мы в управлении им «Золотой конек» бесплатно раздаем, только это все – ерунда! А, вообще-то, прав он ваш Бог. Только время, время не пришло… И не придет никогда!- опрятный мужчина налил полный стакан водки, выпил, плюнул в тарелку с севрюжьими головами и ушел.
Проснулся Александр Сергеевич оттого, что шишка в третий раз ударила его по голове. Он открыл глаза и увидел на березе рыжую белку. – Гадина!- мелькнуло в больной голове. – И я – гадина! И все в этом мире гадко!- Александра Сергеевича вырвало. Захотелось умереть здесь, в лесу. Подальше от людей.
- С обрыва! Вниз головой… И испугаться не успею,- замелькало в воспаленной голове Александра Сергеевича. Он судорожно заозирался. Обрыва нигде не было. – Средне русская равнина,- вспомнил он из уроков географии,- мы живем на равнине… Вот если бы мы жили на краю Большого Каньона, то тогда … Но тогда, скорее всего, прыгать вниз головой не было бы никакого смысла. На краю Каньона люди живут неплохо… Совсем неплохо. Тьфу! Глупости лезут… Повешусь. На березе и повешусь. Многие поэты вешались… Цветаева, Есенин… Вот, и могилы Шекспира тоже найти не могут, а он висит в каком-нибудь лесу, и птички ему в уши чирикают…

 Кто кончил жизнь трагически,
Тот – истинный Поэт!

Вспомнилось Александру Сергеевичу из любимого им Высоцкого.
- Вот, и сучок, а под сучком пенек...

Встань на пенек,
 Завяжи узелок,
Коль веревка крепка,
Не увидишь утра…

Лезли в голову глупые стишки.
- Веревка! Веревки нету!.. Вот, ведь незадача! Россия! Повеситься и то не можешь…- Александр Сергеевич в который раз заплакал. Ядовитых грибов он не знал, а есть все подряд не хотелось. В прошлом году соседи пригласили на грибы, а он потом неделю с толчка слезть не мог. Очко ныло, как будто там кочегар раскаленным щупом пошуровал, во рту выскочили огромные фурункулы, и принять самогону было нельзя ни с одной стороны. Закапавал через нос, пипеткой… Да разве так настоящий кайф схватишь? Насмешка одна – за сутки непрерывной работы больше чекушки никак не закапать…
Александр Сергеевич упал в траву, по небу плыли красивые перистые облака, высоко над головой шелестели листья. Вот, один сорвался, его подхватил легкий ветерок, и он ,красиво кружась, полетел куда-то в сторону Нижнего Новгорода.
- И я лечу по жизни в разные стороны, бьет меня об острые углы… Зачем?...
Внезапно до Александра Сергеевича дошло, что он – не листок, и что, ежели ему сорваться с верхней ветки, то скорее всего, он в Нижний не улетит, а упадет прямо под дерево и сломает себе шею. Поэт нашел дерево с низко торчащими ветками, скинул сандалии и с ловкостью кошки полез на самую вершину. На вершине Поэту открылся замечательный вид. От горизонта до горизонта шумел лес, дышалось легко и свободно, в ветвях порхали пестрые пташки, и скакали рыжие белки, по середине лужайки в ста метрах от поэта молодая, стройная женщина полоскала в ручье белье, рядом играл в камушки белокурый карапуз лет четырех, косолапый медведь раскачивал колокол и окрест разносился тот малиновый перезвон, что так понравился Александру Сергеевичу еще в больнице. Прыгать с дерева уже не хотелось.
- В последний раз,- решил для себя Александр Сергеевич,- попытаю счастья, а тогда уж… Бабе с ребенком без мужика тоже ведь не легко, да еще в лесу, - уговаривал сам себя поэт.- Медведя приветили…А медведь, он сегодня звонит, звонит, а завтра и сожрать может… - К медведю Александр Сергеевич почему-то испытывал неприязнь. Он даже, можно сказать, ревновал эту симпатичную женщину к медведю. Понимал, что это глупо, а ревновал.
Александр Сергеевич стал осторожно спускаться с дерева. Он уже видел, как по утрам собирается на охоту, как мальчик застегивает ему сандалии, а женщина подает лук и стрелы. Как они оба стоят на лужайке у избушки и машут ему руками, а он посылает им воздушный поцелуй и скрывается в густой зелени леса. Вот оно – счастье! Не в деньгах, не во власти над миллионами тебе подобных, счастье в любви! Именно в любви… Ах, до чего я был глуп! Ведь всего и делов, что на дерево залезть, осмотреться вокруг, и вот оно, бери его голыми руками, хлебай полной мерой!.. Александр Сергеевич сразу забыл бабу из снов, Нюрку, Колобродову, случайную знакомую с трассы, что наградила его нехорошей болезнью. Он будто заново родился, он пускал пузыри, глупо улыбаясь, и тянул руки к чему-то светлому большому и вкусно пахнущему. Вообщем, посмотри на него в него в это время опытный психиатр, лежать ему в отдельной палате крепко привязанному к койке до конца своих дней. Но психиатра рядом не было, и потому минут через пять Александр Сергеевич вышел на лужайку и прямиком направился к полоскающей белье женщине.
- Александр Сергеевич,- представился он, подойдя к той сзади, и непонятно почему щелкнул голыми пятками. Женщина невозмутимо оглянулась, поправила сползшие на лоб волосы, выпрямилась и тоже представилась,- Мария.
- Очень рад. Очень…
- Это заметно,- остановила его Мария.
- Как это?
- У вас очень глупый вид. И потом вы – голый, если, конечно не считать этих грязных бинтов, которые вот-вот спадут.
Александр Сергеевич тут же сложил кисти рук на мошонке и попросил у Марии лук и стрелы.
- Зачем?- удивилась Мария.
- Я пойду на охоту,- гордо вскинул голову Александр Сергеевич.- У нас будет мясо к ужину и шкуры для одежды,- Александр Сергеевич невольно оглянулся на раскачивающего колокол медведя.
- Мы не убиваем. У нас есть полуфабрикаты и прекрасный шотландский плед, вы завернетесь в него и будете выглядеть, как римский патриций.
- Значит, вам не нужен мужчина,- поскучнел в раз Александр Сергеевич.
- Мы не отказываем в приюте страждущим,- улыбнулась Мария.
- Я не нищий! Голый, но не нищий!- лицо Александра Сергеевича пошло пятнами.
- Мама, он поэт. Неплохой, но очень гордый.- отозвался четырехлетний карапуз, оторвавшись от камушков.
Брови Александра Сергеевича скрылись под всклоченными волосами.
- Ваня, мой сын.
- Но откуда он узнал кто я?
- Я этого сама не понимаю. Но и не осуждаю. Ему много чего дано уже, а еще больше будет дано в будущем.
- А медведь у вас не говорит?- голова у Александра Сергеевича кружилась.
- Не говорит, но все понимает. И вы с ним не шутите. Он вроде вас – обидчивый.- Мария направилась в дом и через минуту вынесла прекрасный шотландский плед. Она закутала остолбеневшего от избытка впечатлений поэта в плед и заколола его булавкой на плече. Поэт действительно стал выглядеть не хуже римского патриция средней руки.
- Мне надо полоскать, а вы отдыхайте. Вы ведь за последние дни устали сильно,- Мария улыбнулась,- А потом мы все вместе пообедаем.
- Спасибо. Я действительно устал, и голова что-то того.- Александр Сергеевич осторожно ощупал голову руками. Он подошел к маленькой красивой избушке, что стояла недалеко на взгорке, и устроился в ее тени, облокотившись спиной о желтые сосновые бревна, закрыл глаза. – Очень они все правильные,- с раздражением подумал он,- Мне с ними, скорей всего, трудно будет… сначала. Потом я наверняка привыкну, сам правильным стану и перестану раздражаться. … Но сначала будет трудно… А самое главное – все они обо мне знают!- Александр Сергеевич как бы пролистал свои последние дни и ужасно покраснел. Пилигрим… Нюра… Колобродова… одной водки сколько выпил… До чертиков зелененьких напился… В кои веки Бога во сне увидел и того напоил до непотребности, так что служивым людям пришлось почки ему отбивать… Стыдно. А теперь вот к одинокой женщине с ребенком в нахлебники… Стыдно!
 Александр Сергеевич ткнулся головой в землю, из земли выполз толстый красный червяк. Поэт взял червяка в руки и стал рассматривать с разных сторон.
- Вот ведь тварь, ни головы ни задницы, и бабы ему не нужны! Порви пополам -из каждой половины вырастет по червяку, жирному и красному… и никаких комплексов… Плевать он хотел , что через миллион лет земля остынет и все замерзнут… Тварь… И размножаются они не по человечески, а гемофродным образом, вспомнил из уроков ботаники Александр Сергеевич. На душе стало совсем тоскливо и пакостно, опять захотелось повеситься.
- Отпусти червяка, и брось комплексовать. Душа твоя бессмертна, а об матери не думай. Не выйдет у тебя с ней… Святая она…- сзади стоял четырехлетний карапуз и ковырял в носу.
Александр Сергеевич, было, оторопел, но быстро пришел в себя. Он ткнул мальчику под нос грязный палец с червяком.
- И где у него голова?.. Где начало? Ежели без начала, то теряется всякий смысл. Не может из половинки с задницей вырасти хороший человек…
- Это – червяк.
- Ну и что? Голова быть должна! А святость, она сегодня есть, а завтра ее и нету… Я, ведь, каждый день святым просыпаюсь, а к вечеру на себя противно смотреть. Вот, сейчас время к обеду, гляди на меня, похож я на святого?
- Нет.- Малыш покраснел.
-То-то! А после обеда тебе, вообще, нельзя на меня смотреть будет. Я после сала со сметаной весь грехом наливаюсь… Медведя вашего могу изнасиловать…-поэта, как всегда, понесло.
- Так это от того, что ты только сам себя любишь,- мальчик по прежнему безмятежно ковырял в носу.
- А кого же я еще должен любить?... Медведя что ли вашего? Надоест ему веревку раскачивать, и сожрет он вас и меня.
- Всех надо любить, тогда душа будет, яко ангельская, и попадет в рай, даже если он и впрямь задерет тебя.
- Душа… А где она? Вот руки, ноги, вот пупок,- Александр Сергеевич хотел распахнуть шотландский плед, но посмотрев на мальчика, передумал.- Ты мне ее покажи, душу-то…
От мальчика отделилось что-то светлое и овальное и повисло в метрах десяти над землей.
-Фокусник… Я, вот, когда выпью, тоже в зеркале себя не одного вижу… Набьются в избу опухшие, небритые… а пахнут! Из глаз слезы текут. Я их гоню, а они не уходят… Я зеркало тряпкой накрою и нет никого! И пахнет как всегда, тоже дурно, но уже терпимо. Ты мне дай ее в ладонях подержать, помять, ногтем ковырнуть, тогда я тебе поверю и медведя полюблю, и червяка с задним проходом вместо головы!- Александр Сергеевич поплевал на ладошки, потер их друг об дружку и вытер об плед. На патриция он в это время нисколько не походил. –Иди, мальчик, иди. Устал я. Вы, конечно, святые, но и от святых устают. От святых как раз еще больше устают…- бубнил Клюев, устраиваясь в тени раскидистого дуба.
- Вот, святых встретил, а ведь искренне не возрадовался. Нет, не возврадовался…- Александр Сергеевич нахмурился и стал вспоминать, когда он последний раз возрадовался искренне. – А никогда!- вдруг дошло до А. С. Нюрке радовался, Колобродовой. Радовался когда из гробика вылез. Ну так это радость не осознанная, животная. – Тьфу,- сплюнул А. С., на лицо упало что-то мокрое,- А-а-а-а… мать вашу,- А. С. Привстал и размазал слюну ладонью по лицу и вдруг вспомнил мать, вспомнил как она читала ему про муху-цекотуху.
- Пошла муха на базар и купила самовар,- глядя в бездонное голубое небо, выговорил А. С. Именно тогда он и написал свое первое стихотворение. Ну, не написал, писать он еще не умел. Прочел, встав на стул и высоко задрав голову:


Жаба съела цекотуху, Чтоб развеять свою скуку

И вприпрыжку на базар прикупить там самовар.

-Приглашу к себе козявок, от букашек до пиявок,
 
Намечу икры на стол под блины и самогон…


На асфальтовой дороге раздавили жабу ноги.

Не сложилось, не сбылось, так на свете повелось.

…………………………………………………………

Не спится – пишите стихи о бурной, горячей любви

Один на один со свечой, а любит пусть лучше другой.

И это его на дороге размажут калошами ноги.

И это его приколотят к кресту за то, что кричал всем – «Люблю!»


И Александру Сергеевичу вдруг до чертиков захотелось в Канаду! На Большие Озера.
- Душу продашь?- спросил его сидевший напротив лохматый мужик с рогами и хвостом.
- Запросто,- неподумавши бросил Поэт.
- Пойдем,- подмигнул рогатый. Они долго брели по бурелому, лезли по болоту по ноздри в тине прежде чем оказались в мраморном зале. Рогатый топнул копытом и перед ними появилась голая рыжая баба
- Путевку сделай ему в Канаду,- кивнул рогатый на Александра Сергеевича.
- Ага,- мотнула головой рыжая и исчезла.
Клюев щипал себя за попу, но ничего не помогало. Через пять минут ему сунули путевку, билет и загран паспорт. Потом что-то громыхнуло.
- Опять суки из «Алькаиды» свинью подложили заорал хвостатый и исчез, оставив после себя легкий вонючий дымок. А Александр Сергеевич оказался в «Боинге», где опять же рыжая девка, но не голая, а в униформе, попросила его пристегнуться к креслу.
- Куда мы , дочка,- удивился Клюев.
- В Канаду, сэр.- Улыбнулась та и сунула ему стопку коньяка.

И потом все были очень предупредительны и вежливы, пока он не очутился на берегу одного из Больших Озер. Там он всретил одиноко сидящую красную женщину, которая ему очень понравилась своей краснотой и седыми, торчащими в разные стороны волосами. Он подарил ей три одуванчика, непонятно как очутившиеся в его кармане, а она пообещала стать его женой.




 ГЛАВА 7
 « Последний могиканин.»


Последний может позволить себе все,
 ибо его некому осудить и призвать к ответу.
Он не может причинить никому зла,
Ибо он последний!...



Давным давно, когда солнце было ярче, а воздух чище, когда еще дожди не были на вкус кислыми, в маленьком коммунальном вигваме родился крикливый непослушный могиканин. Он постоянно требовал грудь и пачкал пеленки, и отец, доведенный до отчаянья, постоянным недосыпом, и вынужденным отлучением от скво, которая кроме этого красного червяка никого не замечала, назвал его – Большой Змей!
Змей рос, и как и все мальчики его племени много хулиганил, не слушался взрослых и с любопытством поглядывал на маленьких скво. – И как им не скучно с утра до вечера пеленать деревянных кукол, варить в глиняных черепках похлебку из земляных червяков, и раскрашивать курносые личики цветными карандашами? Почему они не хотят взять копья и сходить на охоту за большим, вкусно пахнущим пометом бизоном? Или наловить на худой конец рыбы в соседнем ручье? Вообщем, Большой Змей лет до четырнадцати считал их никчемнийшими существами, которые постоянно плачут, когда их толкнешь в костер и обзовешь скользкой лягушкой… Но потом, когда у них стали расти груди, и округляться бедра, Змий стал испытывать щемящее и одновременно сладкое чувство, когда наблюдал как они поласкаются в соседнем пруду. Ему хотелось погладить их груди, бедра и еще сделать что-то такое, что сразу сделает маленькую скво и его самыми счастливыми людьми на свете. Но что надо сделать он не знал. Да еще и эти раскрашенные еще больше чем раньше дурочки, стали не замечать Змия. Он был в отчаяньи. Они без устали ласкали кошек, собак, могли чмокнуть в нос свинью, но когда он внезапно выскакивал из кустов, закрывал глаза и выпячивал трубочкой губы, они презрительно хохотали, обзывали земляным червем. -Я Большой Змей!- стучал себя кулаком в грудь молодой могиканин. Молоденькие скво прыскали в кулачок и убегали играть в деревянные куклы. – Дуры!- делал неутешительные для них выводы Змей и уходил ночью за скальпами индейцев из племени сиу в соседний лес.
А в девятнадцать, одна не самая красивая и не самая умная, все же чмокнула Змия в губы. Змий три дня просидел в одиночестве на берегу озера потом встал, сплюнул и пошел к отцу. Отец выслушал его, рассмеялся, и ответил, что чмокаться можно, но для этого необходимо построить свой вигвам, он – Мудрый Змий, тоже хочет тискать свою скво сколько хочет и когда хочет. Змий пошел к вождю и пожаловался на отца, рядом стояла та самая, которая чмокнула Змия и горько плакала. -Что она плачет? – спросил Вождь.- Они все плачут, пока у них не родятся красные червяки,- не растерялся Змий. – Ты уже вырос, могиканин! – высоко задрав голову ответил Вождь. Строй вигвам, тискай свою скво, и пусть у вас будет много маленьких червяков! Хау! – вождь сел на пенек, достал из-за пазухи огненной воды и сделал большой глоток.
Три дня и три ночи таскал могиканин из лесу сухие ветки, сшивал бизоньи шкуры. Три дня и три ночи тискал молодую скво, но через семь лет скво приглянулся другой могиканин, она взяла Звенящую Тетеву, сына Змия, и ушла к Большому Ведру. У Большого Ведра было много огненной воды, а когда она кончилась, они уехали из племени могикан туда, где растет Большой камыш, из которого и делают огненную воду.
Жизнь потеряла всякий смысл, Змей слепо тыкался из вигвама в вигвам, но не понимал о чем говорят соплеменники. Сначала Вождь выгнал его из охотников, потом из рыбаков, а потом отобрал и метелку, которой Большой Змий подметал вокруг его Хижины. Большой Змей поседел, обрюзг, огонь, который все время горел в его глазах угас, глубокие извилистые морщины посекли его лицо. Молодые скво раскрашенные, как новогодние шарики, совсем не интересовали старого Большого Змея .Он месяцами не выходил из состояния глубокой задумчивости. Соплеменники стали сторониться его , и когда племя переходило речку, кишащую крокодилами, Большой Змей всегда шел последним. Он не боялся умереть, он верил что там его будет ждать его любимая скво и Звенящая Струна.

Как-то ночью сквозь вой голодных койотов Большой Змей услышал голос похожий на голос оскальпированного, и сожженного в торжественной обстановке Вождя. – Змий, ты должен написать историю нашего племени. Ты все равно больше ничего не можешь, скво не любят тебя, и у них никогда не будет от тебя красненьких вечно голодных кричащих червяков! Хау! -, Прокричал голос, - Я все сказал,- закашлявшись, добавил он же. И вновь повисла напряженная тишина, густо разбавленная рвущим душу воем койотов. Писать Большой Змей не умел. Он умел читать следы хитроумных сиу и лопоухих зайцев, он чувствовал, когда выхватит кольт бледнолицый в синей фуражке, и его томагавк всегда долетал быстрее.
- Вождь! – разорвал тишину дикий крик Змия, - Я не умею писать!
- Я шепну самой умной скво, что бы она научила тебя. – принесло ветром с реки.
- Но я ненавижу всех скво!
- Ты должен будешь согласиться. Так хотят Боги.
- Нет, Вождь! Я выполню волю Богов. Но я буду писать сам!
Три дня и три ночи могиканин листал старенькую «Азбуку», вырванную из рук уже умирающего и оскальпированного им бледнолицего, он осунулся, скулы его заострились, в глазах снова загорелся огонь. А на десятый день на песчаном берегу озера появился этот рассказ… А на двенадцатый его смыла набежавшая волна. Большой Змей написал снова. А утром его повесть прочитали пришедшие полоскать белье скво. Они бегали по берегу, чмокали губами, и все предлагали пройти с ними в кусты. Они уверяли его в своей бескорыстности, молодости, пытаясь покорить его глубиной чувств, падали в обмороки, и тут же вскочив, обнажали свои налитые груди и бедра. Но Змий писал уже новый рассказ и не замечал их, губы его шевелились, на лице застыла блаженная улыбка, он видел как идет по берегу со своей первой скво и маленьким Звенящей Тетевой…

День на двадцатый, перечитывая в сотый раз свой рассказ и вытирая слезы в конце , Большой Змей увидел приписку, сделанную аккуратным округлым почерком:
- Могиканин, мне очень понравился твой рассказ. Я увидела, что ты Великий Воин! Ты нежный и верный Мужчина, и ты Любящий Отец! Но ты не черта не понимаешь в скво… Тебе просто необходима любящая тебя женщина, которая будет расставлять запятые и исправлять грамматические ошибки. Да ты правильно догадался, я из племени сиу, и может быть именно ты перерезал горло моему Торчащему Члену… Но это было давно, и я все простила. И теперь, хоть я никогда не видела тебя, я ПОЛЮБИЛА!
Большой Змей в десятый раз перечитав приписку, нахмурился
- Полюбила? О чем это она?... Как можно полюбить никогда не видев? Что эй нужно?... Как пить дать это происки воинов сиу. Ну что ж он дорого продаст свою жизнь!
Большой Змий наточил наконечник копья, томагавк и нож, сел в тень скалы и стал ждать. И хотя он пытался отгонять мысли, они лезли и лезли к нему в голову
- Полюбила… Что она вкладывает в это слово?... Ну, допустим, ей хочется потереться носами… Допустим ей даже хочется сорвать с меня набедренную повязку… Допустим МНЕ хочется совать с нее все…Я даже допускаю мысль что мы совокупимся! Но причем здесь любовь?... Он вспомнил нежное щемящее чувство к той, что ушла к Большому Ведру, и вдруг понял, что его нет. Нету и все, как не бывает волос у оскальпированных, но случайно выживших воинов… Осталась только тоска, заполняющая все его существо по Звенящей Тетиве. И ему впервые за двадцать лет по-настоящему стало жалко себя. Слезы сами потекли из его прищуренных глаз.- Но я не хочу!- Прорезал тишину полный тоски и боли крик.
- А чего ты хочешь?- спросила его полногрудая, широкобедрая скво, сидящая напротив.
- Я хочу любить, - ответил Большой Змей.
- Кого? – приставала та.
- Какая разница? Да хоть тебя!
- Я из племени сиу. Вы всю жизнь враждовали с нами…
- Я убивал только мужчин! – Большой Змей гордо задрал голову к розовеющему на востоке небу.
Женщина подсела к нему ближе и потерлась носом об его плечо.
Большой Змий хотел было залезть к ней запазуху, но что-то его остановило.
- Ты хочешь одуванчиков? – неожиданно спросил он.
- Я ужинала , - скромно ответила скво.
- Да нет, глупая! Я тебе подарю их просто так…
Женщина округлила глаза.
- Ну, так иногда делают бледнолицые. Я понимаю, это глупо, но мне хочется…
- Ты просто долго был один.- успокоили его скво. – Это пройдет… Лучше помоемся в озере и сделаем маленького розового червячка.
- Нет! Я подарю тебе одуванчиков, а потом мы будем делать все, что ты захочешь!- Настаивал Большой Змей.
Женщина была мудрая.
- Хорошо, Змей,- согласилась она.
- Вот и ладно. – Большой Змей почувствовал просыпающуюся нежность. – А щемящее душу чувство придет! Куда ему деться? Не пройдет и года .-Подумал Большой Змей.

Три дня и три ночи бродил по прерии Змий. Он встречал и азалии, и колокольчики, подсолнухи, мухоморы… Да чего только он не встретил за это время! И в конце концов он решил зайти в большой супермаркет и купить одуванчиков. Но одуванчиков не было и там.
- Почему у вас нет одуванчиков!- срываясь на крик от переполнивших его чувств вопрошал он у миловидной белой девушки в униформе.
- Откуда я знаю? – улыбалась та.
- А когда будут? – с надеждой вопрошал Змий.
- Я уже пять лет здесь. Но одуванчиков не видела.- опять улыбалась она.
- Но я обещал своей возлюбленной! Вы должны мне помочь.
- Вам не меньше шестидесяти, - смерила его девушка оценивающим взглядом. – Если бы вам было хотя бы пятьдесят, я уверена ваша возлюбленная девушка отдалась вам и без одуванчиков.- Девушка опять улыбалась стандартной улыбкой.
- А чему вы улыбаетесь? Почему вам так весело? – холодная ярость заливала грудь Змия. Зрачки его сузились, а рука сама потянулась к томагавку.
- А вы смешны! И … одуванчики… Она что сама попросила вас?
Рука Змия описала еле уловимый круг над головой девушки, и в следующий момент ее рыжие волосы вместе с кожей скользнули запазуху Змия.
- Нельзя смеяться над чувствами могиканина! – нагнулся над агонизировавшей девушкой Змий. Он затолкал бесчувственное тело под прилавок и с самым невозмутимым видом вышел из магазина.

Скво сидела у озера и невозмутимо ждала его.
- На одуванчики в этом году неурожай. Но я принес тебе скальп бледнолицей фурии, которая посмела посмеяться над нашей любовью.
- Напрасно, Большой Змей, напрасно…
- Как?... Ты посмотри какие замечательные рыжие волосы! Они так блестят, вьються, от них пахнет дорогим парфюмом…
- Видишь ли , Большой Змей, я полюбила другого.
- Как это? – не понял тот.
- Он принес мне одуванчиков…
- Откуда!?
- Он приехал из России… Он обещал забрать меня с собой…
- И ты ему поверила?
- Он привез мне одуванчиков.
- Дуры бабы! Одной подавай огненную воду, другой одуванчиков… А верное сердце отважного могиканина уже ничего не стоит?
- Я могу попросить его взять тебя с нами.
- И что я буду там делать?
- Писать. – невозмутимо откликнулась скво, - А когда он будет уходить за одуванчиками, мы бы могли бы… если бы…
- Делать розовых червяков?
- Да, поверь, это не трудно.
- Но ему может это не понравиться!
- Ну и что? Главное чтобы это нравилось нам.
- Но мне это тоже не нравится.
-Тогда я не знаю… Ты такой щепетильный!
-Я поеду! Но клянусь честью могиканина, ты никогда не станешь моей скво!
- Это – судьба! Я буду любить тебя без надежды на взаимность, но красненького червячка я назову твоим именем.
- Дура! Мы могли бы быть счастливы…
- Он подарил мне одуванчики. Ты не должен забывать об этом!

- Клюев Александр Сергеевич,- представился непонятно как появившийся гражданин в новой соломенной шляпе.
Скво подошла к нему, потерлась носом о его плечо. – Саша это мой друг – Большой Змей, могиканин. Если бы он раньше тебя нашел одуванчики, он стал бы моим мужем. Он тоже пишет, Саша!
Саша, хлопнул могиканина по плечу и достал из галифе литровую бутылку столичной.
- Большой Змей, мы будем писать вместе. Вместе пить и есть, и любить эту грудастую озорницу!
В глазах скво загорелось восхищение. – Змий, видишь какой Саша хороший человек. Мы только мечтали об этом. А он все понял…
- А кто будет у нас Вождем? – еще в чем-то сомневался могиканин. – И потом, Александр Сергеевич пьян. Утром он может передумать!
- А я всегда пьян,- улыбнулся Клюев. – А если тебе нравиться быть вождем – будь им. Мне это без разницы. У нас в соседней деревне даже Бог жил. А насчет скво ты не сомневайся, Муза всегда одна! И к нам мастерам пера она приходит по очереди… И наверное , именно поэтому, мы ждем ее с таким нетерпением и так страстно отдаемся ее прихотям.
Могиканин ничего не понял, но кивнул головой. А скво уже терлась носом о его плечо и ласково смотрела на Александра Сергеевича. Еще недавно она была одна… ее мучила тоска по мужчине, тяжесть внизу живота, непонятно откуда взявшаяся потливость… А вот теперь сразу двое! И оба писатели! А там, в России, где полно- полно одуванчиков и писателей к ним могут присоединиться и другие. Ах, что за прелесть эти одуванчики!!!!
Потом был комфортабельный «Боинг», громыхающая на ухабах «Газель», грязный плацкартный вагон с хамоватой проводницей, вечно не пересыхающие вязниковские лужи, и наконец покосившаяся, гнилая изба Александра Сергеевича.
- Вот, господа, мы и дома.
Могиканин сохранял на лице невозмутимость, хотя волосы на затылке стали дыбом, а красноватая кожа пошла серыми пятнами.
 А веселая было скво рухнула на прогнившее крылечко и зарыдала.
- Это она от радости. – Успокоил изумившегося Клюева Большой Змей. – У нас индейцев так принято.
- У нас то же бывает. Если радость безмерная, всепоглощающая, то, да… Слезы сами катятся из глаз. Вот ведь интересная штука какая – живем на разных полушариях, кожа разная, языки разные, а счастливы от одного и того же! Большой Змей, вам как писателю это тоже должно быть интересно!
Большой Змей поискал за поясом томагавк, но вспомнил, что его отобрали еще в аэропорту Монреаля.
- Выпить бы.- Сухо бросил он.
- Хорошо бы, - согласился Александр Сергеевич.- У тебя есть чего продать?
- У меня есть карта сокровищ племени.- Хмуро отозвался могиканин. Он полез в штаны и вытащил засаленный кожаный лоскут.
Александр Сергеевич расхохотался, потом упал на гнилое крыльцо рядом со скво и зарыдал.
- Ты тоже от счастья?- спросил могиканин.
- Вождь, - немного успокоившись начал Поэт,- выпивка пока отменяется. За твою карту нам здесь, в центре России, не нальют и пива.
- Почему? Сиу предлагали мне за нее половину невест своего племени.
- А-а-а! – махнул рукой Александр Сергеевич. -Сегодня ночью, если мы хорошо выпьем, я напишу стихи, завтра с утра отнесу в редакцию, а вечером получу деньги. На троих на неделю хватит. Но надо найти на выпивку!
- Я пойду на охоту! – гордо выпятил грудь Большой Змей. – Мы поменяем мясо на огненную воду!
- Молодец Вождь! Недаром в тебя влюбилась эта прекрасная женщина.- Клюев повеселел.- Но у меня нет копья.
- Я задушу бизона руками!
Поэт посмотрел на бицепсы могиканина и спорить не стал. – Лес там.- и махнул в сторону заката.
- Ну вот, скво, сегодня у нас постный день. Бизонов у нас всех давным-давно перебили. У нас в лесах только комары да клещи…
- Большой Змей великий охотник. Бизоны сами идут к нему в руки и подставляют шеи. Не пройдет и полгода как он вернется с добычей! – скво вытерла слезы.
- Тьфу, - сплюнул поэт на подол Музы, - за полгода нас с тобой двадцать раз похоронят!
- Как это?
- Выкопают ямку, положат туда нас и набросают землички сверху.
- Я не согласная! Так поступают только с паршивыми койотами! Настоящих индейцев сжигают на кострах, чтобы их души могли встретиться с душами предков на небесах. Ты зачем нас сюда завез?!
- Вы сами хотели одуванчиков! Иди рви, ими весь огород зарос.
Скво радостно вскочила и бросилась в сторону, указанную Александром Сергеевичем.
- Попал с дикарями! – сплюнул он уже себе на штанину.
Но тут появился Большой Змей, он протащил за хвост через калитку рыжую корову, в которой Клюев сразу узнал Зорьку Верки Шапаевой.
- Сашка! – весело крикнул могиканин,- Гуляем, Сашка!
- Бизон?- уточнил Клюев.
- Ага, - улыбнулся могиканин.- Там целое стадо!
- И никого?
- Один заросший «синяк». Но он все понял и не возникал. Мы даже маленько выпили! Он звал меня в напарники, обещал неплохие бабки.
- И…
- Как скажешь, но душить мне его жалко.
- Не надо душить Иваныча. Фронтовик… Иди в напарники. А Зорьку тащи напротив. Вон к тем воротам!

- Съела чего-то Зорька,- объяснял через пять минут Александр Сергеевич Верке. А та недоверчиво косилась на Большого Змия,- пена у нее фонтаном забила из задницы, язык до земли вывалился… Иваныч говорит : - Помрет, мясо пропадет. Верку в разор пустим..
- А это кто? Чего у него рожа красная, и зубы на шее висят. Шаман что ли?
- Ну да! – обрадовался Клюев само-собой нашедшемуся выходу, - из Канады.
- Так пущай корову оживит! Я вам самогону флягу выставлю. Да и потом иди ко мне ночь- заполночь, не обижу. Я ведь помню как ты меня в девках любил. И счас бы полюбил, а?
- Жену привез. Тоже из Канады. Вишь на огороде одуванчики собирает? – ткнул пальцем через дорогу Клюев. А зайти, зайду, чем черт не шутит. – подстраховался Александр Сергеевич.
А Большой Змий уже обо всем догадавшись вставил корове в зад длинный фитиль и попросил у Клюева спичек.
- Поможет? – поинтересовался Поэт.
- Если мясо еще не задеревенело, минут на двадцать встанет. Верка подоить успеет, и флягу вынести…
- Молодец, Вождь! Быстро ты нашу жизнь понял!- Клюев расцеловал могиканина.
Как только огонь вошел в зад корове, та истошно замычала, встала, растопырила ноги.
- Дои, Верка, скорее. А то у нее молоко само на траву польется!,- толкнул в плечо Верку Большой Змий.
Корова дала два ведра уже почти кипяченого молока.
Верка сама выволокла из погреба флягу самогона, троекратно поцеловала Большого Змия, хотела еще расцеловать и Клюева, но тот с флягой уже вбежал в свою избу. Верка обернулась протянула руку чтобы погладить Зорьку, но та рухнула на землю от одного прикосновения.
- Ну да, не наш шаман. Импортный…- сплюнула Верка на дом Поэта, но вертать самогон не пошла, заранее зная бесполезность этой затеи.
А в избе поэта уже густо пахло вареными одуванчиками, на столе стояло большое блюдо одуванчикого салата, а на большой сковороде скво одуванчики жарила.
- Брось, скво, под такой закус и двух фляг будет мало! – Заорал весело Большой Змей.
- Чего говна жалеть? – Заулыбалась и скво.
Вечер обещал пройти в дружественной и теплой обстановке.

- Са-ша,- уже через два часа еле ворочал языком могиканин, -Саша, ты ее… ува..жа..ешь? – Большой Змий ткнул пальцем совсем уже красную скво.
-тык… мы ее оба уважаем! – Поэт ущипнул скво за грудь, Правда , Маш…ша?
- А я на все согласная! Даже без вашего уважения…- скво была почти трезвая. То ли от огромного количества съеденных одуванчиков, то ли от предчувствия первой близости втроем.
- Саша, а я ее не хочу. Я хочу Верку! – Змий тоже кажется протрезвел.
- Ты чего, Большой Уж? У нас все можно… Зови Верку… Только она тебе корову не простит. Не даст она тебе сегодня. И мне не даст. Вот эту вот постесняется…- Александр Сергеевич ущипнул скво за бедро.- Как тебя зовут, скво? Во, Уж, мы ее даже не спросили, как зовут…
- Большое Корыто,- скво попыталась встать с табуретки, но встала только с третьего раза.
- Все у вас «большие». Очень вы гордые… А мы – простые. Я вот не Большой Александр Сергеевич, а просто – Александр Сергеевич, и ты будешь просто Корыто.
- Я не согласная! Везите тогда меня в Канаду.
Большой Змей убрал из-под зада Корыта табуретку, -Не обижайся, Большое Корыто, Будь попроще. Мы если будем называть себя большими, то выходит они все – маленькие… И тогда обидятся они. И опять нас начнут отстреливать, а нам придется снимать скальпы… А мне НА-ДО-Е-ЛО! Я хочу просто жить с Веркой, ходить с Иванычем за бизонами и пить вот это. – Змий пнул флягу.
- Как быстро ты забыл Большой Змий где родился. Забыл своих гордых предков. Я плюю на вас, на обоих. И если бы я родилась мужчиной, я бы содрала с вас скальпы! – Большое Корыто схватила кружку Александра Сергеевича, запрокинула голову, раскрыла рот и вылила туда все содержимое, Поэт сразу понял за что ей дали такую кличку.
- Хау! – выдохнуло Корыто и пролетев мимо табуретки закатилась под стол.
Большой Змий хотел было ее поднять, но его остановил Поэт, - Брось, Змий, завтра она согласиться стать Ржавым Тазиком… Лишь бы ей дали похмелиться. Какие люди у нас пропадали!... Гиганты мысли… отцы русской демократии… Вот у вас были президентами пьяницы?
- Нет, - честно признался Змий.
- А маразматики?
- Нет,- вынужден опять был признать он.

- Зря вы со мной поехали… Чего вам там не жилось? А здесь вытащат из под стола это Корыто, пообещает она по телевизору мужику по бабе, а бабе по стиральной машине, и не посмотрят что красная, что жрет сырые одуванчики и мечтает снять со всех скальпы… Завтра же в Кремле присягу примет и клешню на библию положит, хотя и не знает кто-такой Иисус… Зря , Змий, все зря… Запевай что ли… У нас положено, как нажрались запевать..
- У нас тоже,- успокоил его Змий.
- Правда?! – воспрял было Александр Сергеевич, но голова его мотнулась, глаза закатились, и он уткнулся лицом в мелко нарезанные жареные одуванчики.
Подумав что здесь так принято, сунул голову в одуванчики и Большой Змей. Сказывался длительный перелет, и большое количество новых впечатлений…
И было утро. И у всех троих болела голова, подташнивало, и неизвестно за что было стыдно.
- Корыто, ты бы набрала свежих одуванчиков,- смущаясь попросил Александр Сергеевич.
Но Большое Корыто, сидя у окна в позе лотоса с закрытыми глазами, не реагировало.
- Она говорит с Богами, и ничего не слышит,- пояснил Большой Змий.
- А чего она у них просит?- Только чтобы не молчать, бросил Клюев.
-Она хочет назад, на Большие Озера. Ей надоели одуванчики и огненная вода.
- Зря она… Глупо здесь чего-то хотеть. Приспосабливаться надо к суровой действительности. Я тоже вот… хотел поначалу, хотел… Да весь вышел! Болото… Ты-то хоть понял?
- Я понял,- почесал себе грудь Большой Змий.
- Тоже хочешь на пруды карасей ловить?
- Нет. К Верке пойду. Бизонов буду пасти. Старый я, да и нет у меня никого на Родине.
- Корыто с собой возьмешь? Помрет она у меня… А она ни в чем ни виноватая… Ей мужика надо, а к Верке много их ходит.
- Возьму Белый Брат. А ты пиши. Про это вот все, пиши… Может дети Ваши лучше станут… внуки… Может и повернут Боги к вам свои лица?...
- Ну да… Может быть…- Клюев задумчиво уставился на мутное окно. – Прощай Большой Змий. Я в Москву поеду, к корешу. Чую помру здесь от тоски… Да и рожи ваши красные мне здесь всегда будет тоскливо видеть. Затащил по пьянее и бросил… Не могу Змий!
- Да я понимаю. Но ты не горюй. Там нам тоже хреново было. Мы привыкли. И она отойдет, посидит три дня и отойдет. Просто ей мешать не надо.
Клюев встал, подошел к Большому Змию, тот тоже поднялся. Минуты три они молча смотрели друг другу в глаза, потом крепко обнялись, потерлись носами.
- Это все тебе!- Сделал широкий жест рукой Александр Сергеевич.
- Я уйду к Верке.- Возразил Большой Змий.
-Ну, Корыто пропьет с новым мужем! Должен я им свадебный подарок сделать!- густо покраснел Александр Сергеевич.
- Пиши, если что. Мой томагавк всегда к твоим услугам. Скальпы врагов должны украшать вход в твое жилище, Саша. Помни об этом!
Александр Сергеевич шмыгнул носом, утер непонятно откуда взявшуюся слезу и расцеловал Большого Змия по Кремлевски – в засос, троекратно. Потом перевел дух и еще раз присосался к губам могиканина.
Корыто даже не оглянулась на гулко ухнувшую дверь. Она продолжала молча раскачиваться у окна. Она видела своих предков в роскошных перьях, которые тыкали в нее пальцами и смеялись. Она ненавидела и Поэта, эту бледнолицую лягушку, и могиканина.

 ГЛАВА 7. МОСКВА!

Стучали колеса, звенели стаканы,
Закаты сменялись зарей…
И в пьяном угаре забыт могиканин
И красная ведьма с избой…

И выросли монстры в тиши предрассветной…
И кто-то украл портсигар..
И в смокинге черном, в крахмальной манишке
Снимает со свечек нагар…

За доллары – леди, за рубль – шалавы
С опухшим и синим лицом
Стоят вереницей по-вдоль тротуаров
За темным закрытым окном…

Друг Клюева жил на тридцать пятом километре Киевского шоссе в поселке Толстопятово в небольшом трехэтажном коттедже, обнесенным трехметровым кирпичным забором.
- Саша! Какими судьбами!- Радостно раскинул он руки, когда выйдя на крылечко, узнал в уже почти разорванном собаками человеке своего школьного друга.
- Собак, отгони, козел…- Уже еле-еле прохрипел Александр Сергеевич. Что он еще добавил автор не будет здесь приводить, так как книга может попасть к дошкольникам и они будут задавать неприятные вопросы своим родителям.
- Да как ты здесь?- прикуривая, удивлялся Анатолий. – Я ведь сам просыпаюсь и не пойму где я…
- Отгони… собак…-прохрипел Александр Сергеевич, сползая спиной по кирпичному забору.
- На место , Шарики, это друг. На место!
Мелкий Шарик последний раз укусил за попу Поэта, а крупный задрал заднюю ногу и опысал Александра Сергеевича с ног до головы, и с чувством хорошо выполненного долга оба удалились в вольер догрызать уже пахнущие мослы.
- Здорово они тебя!!! А я думал скурвились собачки. Только мясо парное с рынка горазды кушать… Послужат еще, послужат…
- Врача вызови!- Клюев закатил глаза,- И попа. Помираю я.
- Брось, Саша. Отлежися в баньке. В дом тебе никак нельзя, у меня ковры дорогие – запятнаешь.
- Попа вызови, - настаивал Клюев.
- А может лучше водочки? Девочек элитных… Они тебе такое сделают, что ни врачи ни попы отрадясь не слышали.
- Ладно, Толя, водочки, … побольше только.
-Вот это дело. А то я уже сомневаться стал, что это с тобой в одном классе учился. Хотел опять собачек позвать… Ползи вон туда… а я кино досмотрю и приду. Водка там , в холодильнике. Эх, Саша! Повезло тебе! Мне как раз сторож нужен, газон покосить, за домом присмотреть, дерьмо собачье собрать. Да мало ли дел по такому дому, скучать не будешь.- Толик еще раз внимательно посмотрел в глаза Александра Сергеевича.- Кормить я тебя буду, и одежку какую старую найду, не обижу. Ползи, ползи, Саня, я через часик загляну.
Водочку Александр Сергеевич нашел быстро. В трехстворчатом холодильнике ею были забиты две нижние полки и еще пять ящиков стояли у стены рядом. Настроение у Клюева, поначалу было куда-то пропавшее, возвращалось стремительно. После первого стаканчика исчезла гримаса боли искажавшая его благородное лицо поэта-песеника, а после второго он даже решил продезинфицировать свое тело от собачей слюны. Он вылил ящичек водочки в пластмассовый тазик, затащил его в душевую кабинку и, напевая почему-то вдруг вспомнившуюся песенку о том, как хорошо жить в стране Советской, стал губкой смачивать многочисленные рваные раны. Тело щипало так, что глаза Поэта готовы были выкатится из глазниц, но очередной раз отхлебнув прям из тазика Александр Сергеевич успокаивался и снова запевал. Он спел и «Взвейтесь с кострами синие ночи…», и « шел отряд по бережку…», и даже почему-то три раза « Боже царя храни…» прежде чем почувствовал что уже достаточно, он окатился оставшеюся водочкой, не вытираясь прошел в гостиную и улегся на кожаный диван. Усталость ласково смежила ему веки, и он уснул. Ему снилось будто он маленький в городском парке кружиться на цепных каруселях, перед глазами, сменяя друг друга проносились - родная деревня, Большой каньон, Великие Озера, родное издательство с сальной рожей главного редактора, улыбающийся могиканин со счастливой Веркой, и пьяная Большое Корыто в грядках с одуванчиками. Он причмокивал губами и слюни тонкой струйкой текли по его небритой щеке на кожаный валик дивана. Ему снилась Нюрка в обнимку с Колобродовой, обе почему-то были в белых подвенечных платьях и с вениками в руках вместо цветов, ему снился голый и синий, с биркой на большом пальце правой ноги Никодим, куплетисты механизаторы и седой лохматый старик у костра, который терпеливо пытался внушить ему, что он есть БОГ! Ему бы много чего могло присниться, если бы его не растолкал весело улыбающийся Толик.
- Ты, старик, так меня по миру пустишь! Ящик за час! А рожа, как у херувима, глаза невинные… Меня с похмелья всегда совесть грызет: - Не так ты, Толик, живешь. Не те цели перед собой ставишь. Не тому Богу молишься! Почему так? Неужто я тебя босяка хуже? Не может того быть!
- Глупый ты…
- Чего?
- Слепой. На ощупь по жизни идешь. Поводырь тебе нужен.
- Ты что ли?
- Могу и я. Только мне неохота.
- Брезгуешь?
- Вроде того.
Стакан в руке Толика хрустнул и на стол посыпались мелкие осколки, закапала кровь. – Псам скормлю… Поводырь! Хата родительская сгнила, и ко мне подался? Так.
- Я ее подарил Большому Корыту. Ей жить негде. Сорвал я ее с родины, а не сложилось. Не полюбила она меня…
- Облагодетельствовал! Домик твой двадцать лет назад готов был рухнуть. .. Делай чего, я кровью того гляди истеку! Сам, как огурец. Будто тебя не собаки драли, а шалашовки облизывали.
- Водкой сполосни.
Толик сполоснул из стакана Александра Сергеевича.
- В подсознании у тебя жадность сидит.- Философски заметил Поэт.
- Поэтому и в люди вышел. Копеечка к копеечке, ночами не спал – считал, а утром на работу.
- Чем занимался-то.
- Ясно дело, воровал. Я ведь еще в школе заболел этим делом. Мел воровал. Он мне не нужен, а пройти мимо не могу.
- И сейчас бы украл, если б в школу попал?
- Украл бы…- лицо Толика покраснело.
- Так и не переживай. Болезнь у тебя такая. Неизлечимая.
- Вот и я говорю… Нельзя меня вместе со всеми судить! Эти вот, вокруг, они из корысти народ обирают! Я не возьму, так они с кровью оторвут! Я ведь , Саша, на церковь пятьсот рублей пожертвовал.
- Дела плохо идут?- Из вежливости поинтересовался Поэт.
- Нет, Сань, капусты уже не меряно! Налоги не могу платить. В прошлом году заплатил и слег с инфарктом. Друзья уже и гробик заказали, цветов из Голландии. На гранитной тумбе паспортные данные выбили, все кроме даты… Да бог отвел! Вот я и расстался с «пятихаткой». Плакал ночами… А назад не вернешь! Там такие старухи, … Не поверишь, одна сквозь всю мою охрану прорвалась и чуть мне глаза не выцарапала. К колдуну ходил, депутату. Про Чумака слышал?... Пять тысяч баксов снял, как с куста, Это только за визит! А против бога не пошел… Я к Кашпировскому! В хохляндию. Тот за десять кусков в глаза посмотрел и я два месяца головой кивал… Вижу что общипывают в кабаке, а головой киваю! Стерву на Тверской снял, а она утром :- Я, мол, возьму часики на память.- И с рюкзаком ушла, Саша, сам ее мимо охраны проводил…
- Постой, Толик, так ты чтоб пятьсот рублей вернуть пятнадцать тысяч баксов отдал?
- Да я б ничего не пожалел! Болезнь!!! И , Саша, ведь Господу деньги не нужны?
- Нет,- согласился Александр Сергеевич.
- Вот видишь, а я дурак отдал…- Толик налил водки в стакан , выпил и зарыдал так безутешно, что на улице завыли псы, да и у Александра Сергеевича закололо сердце.
- Толик, не рви душу! Я тебе с первой получки отдам пятьсот рублей…
- Какой получки, Саша?
- Ну так за садовника, за какашки, за сторожа…
- Ты что же , братан, с друга хочешь денег взять? Ты выходит хуже проститутки! Жить у меня будешь, жрать с собачками, пить со мной, а по первым числам счет предъявлять? Да я лучше таджика найму на месяц. А первого числа ребята его закопают. Их знаешь сколько ходит!... На мою жизнь хватит…- Толик внимательно посмотрел в глаза Александра Сергеевича.- Вот говорят, нам бабло глаза застило! А это Вы деятели культуры норовите в карман залезть и по спине похлопать нашего брата, коммерсанта!
Александру Сергеевичу, действительно, стало стыдно. Как он мог с друга просить зарплату? Взаймы еще туда-сюда.
- Толик, прости… Просто у меня нет ни копейки…
- Так вот и живи! Пей, ешь. Я тут тебе штаны принес, с дырками правда, да кто тебя здесь видит! Помрешь тут, тут и закопаем, крестик тебе сам закажу, струганный. Саша, мы же – друзья!
- Конечно, конечно… Но хоть немного…На жвачку… мороженое…
- В долг дам. Рублей сто хватит?
- Хватит! Хватит…
- А отдашь чем?
Александр Сергеевич пожал плечами. – А стихи буду по вагонам читать.- Вдруг нашелся он.
-А сторожить я буду?
- Так как же я тогда отдам?!- не скрывая изумления воскликнул Александр Сергеевич.
- А коли не отдашь, так и не бери. Развращает это. Сегодня долг не отдал, завтра хозяина зарезал…
Потом они пили. Александр Сергеевич грустно, мелкими осторожными глотками, тупо глядя себе под ноги. А Толик пил по купечески: с шутками, широко и свободно размахивая руками; беспрестанно кстати и некстати вспоминая школу и покойных Ген. секретарей. В конце концов водка пошла у него носом , он не смог дышать и сделался синим и мокрым. Александр Сергеевич хотел было лечь спать, но вспомнив, как Толик часто заступался за него в школе, намочил полотенце и отхлестал своего друга по щекам. Лицо Толика стало розоветь, зрачки из-подо лба упали на свое место, водка пузырясь вытекла из носа на скатерть, и Толик, хохоча, закончил анекдот про заблудившегося в пустыне верблюда.
- Вот и ты, Саша, что этот верблюд. Нельзя все время на небо смотреть. Счастье оно может быть рядом, вместе с кучками говна лежать. Подними, поплюй, оботри об рубаху и спрячь за щеку!
-Так может это и не счастье, а говно?
- Все равно спрячь. Через год увидишь, что ошибся, тогда и выплюнешь. Ты вот сегодня нашел! Я тебе за свое спасение решил новенький комп подарить. Купил по дури, а сам в нем ни бум-бум. И учиться не хочу.
- Я тоже ни бум-бум.
- Выучишь! Не выучишь, я на тебя через две недели собачек натравлю. Прогресс остановить нельзя! Давай за это выпьем. Да ты пойми, чудак, стихи свои ты сможешь по всему миру послать. Нажал кнопочку, и они в Африке, нажал еще – Папуа-Новая Гвинея. И тебе какой-нибудь бушмен мартышку пришлет в подарок от восторга.
- Зачем мне мартышка?- не хотел понимать своего счастья Поэт.
- Ну, как это зачем? Ты себя когда в последний раз в зеркале видел?
- Не знаю… Давно, наверное…
- Вот, вот! Взгляд потухший, мешки под глазами, печень выпирает, что тебе футбольный мяч. На тебя, Саша, ни одна баба не посмотрит. А мартышки они не гордые. Даш банан, и она тебя за бога почитать будет! Ну, волосатая, вонючая, хвост конечно… Да ведь и ты не ангел. Привыкнешь… Потом у тебя ее не отнимешь! Вон, дворник соседский, чего далеко ходить, привык к карликовой лошадке хозяина, а та померла, съела чего-то… Так он от еды отказался и через две недели сам помер!
- Я Лирик! Меня в Вязниках зам.зав «Гастронома» любила!- Возмутился Александр Сергеевич.
- А чем мартышка хуже? Ты ведь и не пробовал даже?
- Меня Курдын-Бурдын на корякский переводил! Никого еще не переводили. Меня одного! Мне в трех стойбищах из снега памятники слепили…- Поэта развозило на глазах.
- Саша, Саша…- жалел его Толик,- я тебе корячку куплю. Будет у тебя и женщина и мартышка…Я тебе и попугая куплю… И он первый прочтет твои стихи по попугайски… Потом они оба заползли под стол, обнялись и заснули. И снились им волосатые и хвостатые корячки с бубнами. Они плясали танец маленьких лебедей, гортанно вскрикивая и стукая себя бубнами по задницам. Потом им приснилась мартышка в синем в полоску пиджаке завешанным десятью орденами Ленина, орденскими планками и большим медным жетоном пожарного, порток на мартышке не было, но она сильно напоминала Леонида Ильича Брежнего. Вообщем, если бы их сны увидели сотрудники КГБ лет этак двадцать назад, лежать им на панцирных сетках, с крепко привязанными к спинкам руками и ногами.
Очнувшись утром Александр Сергеевич увидел на столе новый ноутбук, факс-принтер, кучу дисков и толстый самоучитель по работе на компе. Рядом лежала записка от Толика: «Саша, осваивай! Приеду через месяц, не освоишь – зарою, хоть и люблю тебя безмерно. Оставляю тебе безлимитную Интернет карту, рассылай свои произведения по всему миру, они того стоят. Деньги на жвачку – под клеенкой, водка в коридоре, бутерброды в холодильнике.» Поэт тут же заглянул под клеенку, достал толстую пачку стодолларовых купюр и немного успокоился.
- Толик конечно – прохвост, но друг настоящий. Мог бы оставить и специалиста по компьютерам, но да ладно…
Александр Сергеевич похмелился, вытащил из холодильника кругляш копченной колбасы и пошел на двор добиваться от Шариков добрососедских отношений. Шарики сожрали колбасу, обнюхали руки и карманы Поэта, и убедившись, что колбасы больше нет, обоссали Александра Сергеевича, но не тронули. Клюев хотел было поменять штаны, но вовремя сообразив, что его могут опять пометить, не стал этого делать. Он закрыл собачек в вольер и вышел за ворота, и тут же увесистый кусок щебенки ударил его в лоб. Очнулся Поэт от того, что семилетний рыжий мальчуган торопливо шарил по его карманам.
- Мальчик, ты хочешь заработать сто долларов и поиграть на компьютере? – стараясь быть как можно ласковей прошептал Поэт.
Мальчик было отпрянул, потом достал рогатку, подобрал с земли большой кусок щебенки и прицелился Александру Сергеевичу в лоб.
- Сто пятьдесят,- прокуренным голосом просипел малыш.
- Двести,- легко согласился Поэт.
- И мамке столько же,- малыш кивнул на штакетник напротив, у которого стояла миловидная светловолосая женщина.
- Мне рублями,- закивала та головой,- у нас в лавке зелень не берут.
- Хорошо,- согласился Клюев.- Тебя как звать?- спросил он пацана.
- Иван Николаевич.- пряча рогатку в карман, солидно ответил тот.
- Только, Иван Николаевич, комп сначала подключить надо и настроить.
- Легко!- бросил малыш.
- Ну пошли,- вздохнул Александр Сергеевич, потирая вздувшеюся шишку на лбу. Клюев открыл ключом калитку, и они с мальчиком прошли в гостевой домик.
Через полчаса малыш матерясь объяснял Александру Сергеевичу что к чему, и как попасть на порно-сайт, он зарегистрировал Поэта на сайте знакомств и Интернет журнале «Клубочек».
- Давай пятьсот баксов, и я пошел.- неожиданно вдруг кончил малыш.
- Так мы договорились на четыреста.- удивился Поэт.
- Я играть не буду. Мне деньги нужны.- мальчик полез в карман за рогаткой. Рогатки в кармане не оказалось, а за окном, роняя на брусчатку слюну, бесновались голодные псы.
Александр Сергеевич открыл холодильник, достал запотевшую бутылку водки и налил себе полный стакан.
- Видишь ли, мальчик, когда я был маленький…
Кончить поэт не успел, мальчик подскочил к Александру Сергеевичу, саданул тому в пах ногой, вытащил из холодильника кругляш колбасы и бросил собакам за окно. Псы сцепились и клубком покатились в сторону вольера. Малыш вытащил из куртки поэта ключ от калитки, отсчитал пятьсот долларов из-под клиенки…
- Ты об этом бабам напиши! А мне это неинтересно.- Малыш сплюнул на брюки Александра Сергеевича и скрылся за дверьми.
- В деревне люди душевней,- простонал Александр Сергеевич, потом вспомнив про мужиков, которые его хотели закопать заживо с протухшей старухой, витиевато выругался и пошел закрывать калитку за так расстроившим его малышом.


-Влюблюсь! Выпью сейчас и влюблюсь! Мальчишка зарегистрировал на сайте знакомств, так и время нечего терять…- Александр Сергеевич даже остановился от неожиданности. – Стишок только надо сочинить. Бабы они стихи любят… Нюрке еще мальчишкой писал, а до сих пор помнит, а как вспомнит на глазах слезы наворачиваются. Падки бабы на поэтов.- И Александр Сергеевич чуть ли не бегом бросился в дом, к компьютеру.
Компьютер поверещав немного скромно спросил у Клюева – кто он? Парень или девушка, потом спросил- с кем тот желает познакомиться? – Туповат,- сделал вывод Александр Сергеевич, а тот продолжал спрашивать- какой возраст, где они должны проживать… Наконец выдал 123543 кандидаток удовлетворяющих запросам Поэта. Александр Сергеевич чуть не потерял сознание от счастья.
- Каждый день буду менять! Как перчатки… мать их…- Он подошел к столу , выпил пол-стакана водки, и вытерев губы рукавом , опять поспешил к компьютеру. Ткнув стрелкой в весело улыбающуюся обнаженную блондинку, Александр Сергеевич углубился в чтение ее анкеты. Баба была согласна на все!... но за деньги…
- Дура! – тут же отбил ей на клавиатуре Поэт,- У нас в деревне старухи помирают так и не попробовав мужика. Ты лет через пять сама будешь деньги предлагать, да никому нужна не будешь!- Отправил Александр Сергеевич озябшей у окна молодухе. И тыкнул мышкой в серьезную, в очках толстую брюнетку, явно лет на пять старше его.
« Ищу серьезного, обеспеченного, доброго, с чувством юмора, в/о, без вредных привычек, без жилищных проблем, некурящего и непьющего мужчину от 60 до 80 лет. Сексуально озабоченных, и моложе указанного возраста попрошу не беспокоить, наличие автомобиля, дачи и счета в банке приветствуется…» Для начала барышня предлагала съездить на Багамские острова, чтобы проверить за его счет свои чувства. Расстроенный Александр Сергеевич опять подошел к столику с водкой.
- С ума они все посходили. Или сразу деньги, или через год наследство… И непременно еще и с чувством юмора!...- После климакса надо выбирать!- вдруг осенило Александра Сергеевича.- Последний шанс! Тут выставлять условия себе дороже…
-Анкетку надо правильную составить. Кого ищу, на что согласен. Да тут и вопросики есть! Чего возбуждает, и сколько раз в день… Вот до чего продвинулась столица! Да у нас в деревне за такие вопросики бабы бы до смерти забили. Жалели бы про себя, что так и не попробовали, но забили бы и голого в сугробе лежать оставили, чтоб другим не повадно было их штаны с начесом с веревок воровать… Во! Гляди… Куда пойду в свободное время? А куда идти? И откуда оно свободное? На работу сходи, избу убери, натопи, дров наколи, борщ свари, пельменей налепи, мужику самогону выгони, исподнее и его и свое постирай, а порося, а коровка, да если еще детей трое? Нет у наших свободного времени. Потому если и залезешь на нее спящую, то потом с год и не хочешь никого. Равнодушие их убивает у мужиков даже самое сильное влечение, и к тридцати собираются они у пивной с утра и сетуют на свою беспросветную жизнь, до слез бывало жалеют себя, от тоски расквасят сами себе носы, выпьют, помирятся и опять пьют. И опять же никакого свободного времени нет. И если и приедет какая из города погостить, они встретившись с ней на улице сплюнут ей под ноги, обзовут ****ью и опять же бегом к пивной. Мол, соблазняла сука, да я не дался, а мужики, одобряя его решительность, похлопают по спине и нальют лишние полстакана.

 

 

Рамблер
Пользователей: 2,188,307, новых: 35,384, сейчас на сайте: 31,294
 

 
Знакомства
 
 
Топ-100
 
 
Стрелки
 
 
Мой Профайл
 


 Мои сообщения • Моя страница • Мои настройки
Филлимон | Помощь | Выход
 
Ваша страница находится на 4600 месте. Просмотров за сегодня: 111, за месяц: 111
Поднять «наверх»?



Хотите повысить популярность вашей страницы в 7 раз?..


 
Включите автоответчик!


Моя страница
 



1 фото | Добавить…
Филлимон

Россия, Москва

Возраст: 55 лет, знак Зодиака: Козерог

 
Редактировать личные данные…
 
 
Записать ваше голосовое приветствие…
 
Настроить переброс звонков на ваш телефон…
Основное
Автопортрет

Фотоальбом

Стрелки
 
 
 Обо мне
Редактировать блок…
Блок включен
инвалид-колясочник с в/о, нет курю, не пью, не бабник, но и не без способностей, добрый, отзывчивый, с чувством юмора, люблю путешествовать, рыбалку, охоту, в карты не играю. Ценю женскую ласку и преданность. Пишу, читаю и опять пишу.
Хорошая пенсия, автомобиль ( с ручным управлением), комната в москве, надеюсь придадут Вашим чувствам нужное направление и примирят с моими недостатками.

 

 Знакомства
Редактировать блок…
Блок включен
Познакомлюсь:
с Девушкой в возрасте 41-60 лет
Кого я хочу найти:
Сударыню приятную во всех отношениях с отдельной квартирой на первом этаже.
Открыл утром глаза, глядь, а рядом розовая, теплая... Руки ее ласкают твою плоть, а полураскрытые губы жаждут поцелуя! Где ты, радость моя?!

Ах, девочка, я так хочу тебя!
Глядеть в твои бездонные глаза,
Ласкать рукой упругий твой живот...
Пусть я без ног, но я такой же кот,

Как твой знакомый, что о двух ногах.
Но ведь ты с ним испытываешь страх:
"Не убежал бы сукин сын к другой."
А я не убегу!
Я не такой!
Цель знакомства:
• Любовь, отношения
Материальная поддержка:
Не нуждаюсь в спонсоре и не хочу им быть
Есть ли дети:
Есть, живем порознь
Состою в официальном браке:
Нет, не женат

 

 Типаж
Редактировать блок…
Блок включен
Рост, см: 177 Профессия:
Писатель
Вес, кг: 80 Материальное положение:
Постоянный небольшой доход
Телосложение:
Плотное Проживание:
Комната в общежитии, коммуналка
Знание языков:
• Русский
Волосы на голове:
Голова бритая наголо Режим дня:
Я – «сова» (люблю поздно ложиться)
Волосы на лице и теле:
• Щетина
• Руки
• Ноги Жизненные приоритеты:
• Творческая реализация
• Душевное равновесие

 

 Интересы
Редактировать блок…
Блок не заполнен
Общие интересы, музыкальные предпочтения и спортивные увлечения.
 

 Сексуальные предпочтения
Редактировать блок…
Блок включен
Ориентация: Гетеро
Меня возбуждает:
• Переодевание в женскую одежду
• Униформа
Разогретая женщина уже плохо что соображающая. В сексе я люблю:
Всякие милые глупости, не вредящие здоровью партнеров.
Как часто хотел бы заниматься сексом:
Несколько раз в неделю

Есть гетеросексуальный опыт:
Да, жили вместе Размер члена:
до 10 см



 


Поиск
 
 
 
  Расширенный поиск
Помощь в поиске
 
 
Скачать
Rambler
ICQ 5
•Гороскопы
•Группы
•Здоровье
•Знакомства
•Игра
•Компьютеры
•Магазин
•Недвижимость
•Новости
•Открытки
•Покупки
•Путешествия
•Рассылки
•Спорт
•Финансы
•Фото
•Vision
все проекты



О Рамблере. Правовая информация. Конфиденциальность данных.
Вакансии. Связаться с нами. Добавить ресурс. Разместить рекламу.
  Copyright © 1996-2006
ООО "Рамблер Интернет Холдинг"
 



В результате двух часового сидения за компьютером и выпитых двух бутылок водки у Александра Сергеевича получилось то, что получилось. Был ли он доволен? Конечно, нет! Он с удовольствием бы написал правду, но шестое чувство ему подсказывало: - Этого как раз делать не надо! Его должны полюбить такого… А потом он скажет, что пошутил, что он нормальный, и с бабы свалиться тот неимоверный груз, который она на себя взвалила по глупости, вздох облегчения вырвется из ее груди и она зажмурив глаза броситься в его объятия. Да, она будет укорять его всю жизнь, обзывая черствым и бездушным эгоистом, но это будет неправдой, душа ее будет петь, когда он будет подавать ей кофе в постель и носить на руках…
Еще через два часа Александр Сергеевич заглянул на сайт. Писем не было. Его анкету смотрели… но и только.
- Да что они о себе думают!- возмущался Александр Сергеевич,- Писатель! С чувством юмора!... А им еще и ногастого подавай!!! Кузнечики им нужны, попрыгунчики…
Водка шла носом, он уже не помнил что его так задело, но закусывать все равно не хотелось. – Ну и пусть… Умру, но не сознаюсь про две ноги… Так и дура полюбить может, а мне дуры не нужны!!! Вот возьму и напишу, что у меня и рук нет! Ничего нет!!! Александру Сергеевичу стало жалко себя до чертиков. Он стучал по клавишам, но компьютер не загорался. -Попрятались, как тараканы! Лирики им безногие не по душе. А у меня крылья есть, зачем мне ноги?! Твари ползущие…- Он встал, хотел было дойти до кожаного дивана, но потолок внезапно принял место стены, потом все завертелось, лицо ткнулось в дубовый паркет, приняло совершено плоскую форму, и Александр Сергеевич потерял сознание…
Александр Сергеевич не знал который час, где он и куда спешит. Ему нестерпимо хотелось в туалет, а вокруг ничего не было. Совсем ничего: ни леса, ни домов, даже милиционеров не было! И вдруг прямо перед ним, будто гриб, вырос фаянсовый финский толчок. Поэт было начал расстегивать ширинку, но вовремя сообразив, что не успеет, рванул ее со всей силы, посыпались пуговицы, член сам собой выскочил из трусов и пенная струя забила в дно толчка.
- Слава богу…- шептали улыбающиеся губы, по бедрам растекалось приятное тепло… Мочеспускательный канал сам собой перекрылся. – Обоссался.- Дошло до еще не проснувшегося Александра Сергеевича. Он с трудом, нехотя открыл глаза.
- Вот ведь… Раз в год, да случиться! А все бабы…. Расстроили с вечера. Сорок штук посмотрело… Париж, Лондон, из Ватикана одна полюбопытствовала, а письмо написать слабо! – Александр Сергеевич снял мокрые штаны, трусы и майку, бросил все в душ, вытер пол махровым полотенцем. И прям голым побежал на сайт. Писать ему никто не хотел. Пришло одно письмо из дома инвалидов, мол за комнату они согласны взять его на полное обеспечение, но Александр Сергеевич ждал ЛЮБВИ!!! Он опохмелился, выбросил в форточку два кило мороженного мяса собачкам, оделся в спортивный костюм Толика. – А осталась ли она вообще любовь? Может ее уже и нет? Все съели рыночные отношения? А бабы заглядывая на странички ухажеров, с калькулятором высчитывают, что они поимеют с желающего сочетаться законным браком? Взять Большое Корыто, все бросила, поехала на край земли, а увидела избушку и разрыдалась. Обманул он ее ожидания. А ведь на родине в вигваме жила, у костра на шкурке спала… Хотя, если честно, настоящая баба одна на сто тысяч встречается. Просто он ждет очень многого. За двенадцать часов и пескарь может не клюнуть. Нодо ждать. Пусть год, а ждать. Есть оно, счастье, не может его не быть!
Незаметно для себя Александр Сергеевич уснул. Ему снились старухи, они катили его коляску быстро, почти бегом, постоянно сменяя друг друга. На его взволнованные вопросы: - Куда они так спешат?- старухи только морщили и без того сморщенные носики и прибавляли ходу. Мелькали пограничные столбы «Россия», «Украина», «Болгария», «Албания», «Сербия», «Македония», «Греция». В Греции старухи пристали к какому-то старику, тот отмахивался, но в разговоре все настойчивее и настойчивей упоминалась Спарта…
Александр Сергеевич был начитан. Он без труда вспомнил, что спартанцы очень любили сбрасывать детей инвалидов в пропасть, чтоб не мучиться… -Иуды!- пронеслось в воспаленной голове. Он заплакал, между рыданиями он умолял их оставить его, но старухи чувствуя приближение цели только увеличивали и увеличивали скорость, они уже стали обгонять следующие по дороге автомобили… И вот он увидел эту гору. На ее плоской вершине толпился народ. С самого края то и дело что-то падало, визжало… А у дна пропасти черной тучей кружило местное воронье! При подъеме по серпантину старухи стали сменяться чаще, они тяжело дышали, пот катился по их лицам, сморщенным шеям и уже струйкой тек за пазуху. По асфальту за старухами тянулся темный влажный след. Александр Сергеевич уже не кричал. Он все понял: - Старухи не отступятся. Он олицетворял для них все мужские начала, которые и превратили юных див в эти сморщенные создания! И кто знает! Может быть… когда он сорвется в пропасть, они опять превратятся в упругих, смазливых девчонок…
Мимо, бормоча по-своему, тысячи старух катили на колясках своих соплеменников. Мужчины старались не смотреть друг другу в глаза, хотя отдельные, сильно перебравшие накануне подмаргивали и просили закурить. Но они не знали историю, и увлечено щипали зазевавшихся старух за задницы. Определено боги лишают разума своих возлюбленных! Им и в двух шагах от небытия было радостно и весело! «Спартак – чемпион!!!» , хлопая в ладоши орал соплеменник Александра Сергеевича. «Так держать ЦСКа! Обыграем Спартака!!!»- не удержался Поэт. Тут же мелькнула пустая бутылка из-под пива, и старуха яростно толкавшая коляску упала на горячий асфальт с пробитой головой. Александр Сергеевич хотел было обрадоваться, но вторая бутылка, пущенная более удачно лишила его сознания. «Спартак- чемпион!» вынужден был согласиться он уже там, почти в небытие.
Очнулся он опять на полу. Голова болела. – Когда же это кончится?- Поэт грязно выругался. Достал их платяного шкафа пять вязаных шапочек и все натянул на голову. Вспомнилась дорога в гору, сморщенные старухи, и он поспешил на сайт!
Горело одно Новое письмо! Из Греции!!! Александр Сергеевич отключился не читая, налил полный стакан водки и выпил не закусывая.
- Я подожду. Чего сразу бросаться в объятия? У меня должен быть выбор…
А утром все и случилось. Александр Сергеевич пополоскал лицо, выпил водочки, выбросил в окно собачкам два кило говяжей требухи и вышел на сайт

Natali подмигнула вам 11 декабря 2005 в 10:21
Вероятно она хочет познакомиться с вами или просто выражает свою симпатию.
Евгений 11 декабря 2005 в 10:39
Если Мадам не боится трудностей и заливистого мужского храпа. я готов... Да на все готов, если честно!!! У меня большое хозяйство, коровы, свиньи, куры…

Natali 11 декабря 2005 в 17:47
Ой,ой куда так быстро.Вот и проявляй симпатию...,а потом куда бежать?Ну ты молодец!!!С такой энергетикой и один.И куда бабы дуры смотрят?

ЕВГЕНИЙ 11 декабря 2005 в 10-49

Так люб я тебе или нет? Будешь ты со мной поднимать сельское хозяйство, или мянюкюры, пядюкюры в Москве наводить? Щеки свеклой мазать? А энергетика у меня встала, потому, что ты очень смазливая бабенка. И это не грех, а божья благодать!

Наташа 11 декабря 2005 10-51

Не так люб, как робею перед твоим нахальством. Чую что-то не так, а остановить не могу…



Евгений 11 декабря 2005 в 10:55
Так хрен редьки не слаще, Питер всегда славился дамами экзальтированными и изнеженными, коровы это не одобряют, а к свиньям Вы и сами не зайдете, вас спазмы задушат! Но восхищен Вашей отвагой...

Natali 11 декабря 2005 в 10-57
Да не боюсь я свиней и коров. Единственно смущает, хрупкая для такой работы. Тебе Евгений жена нужна помощней.

Евгений 11 декабря 2005 в 11-01
Натали, меня обокрали! Радуйся. Украли всю скотинку и видеотехнику. Люди тоже хотят достойно встречать Новый Год! Так что теперь могу приехать к тебе, хочешь насовсем, а хочешь на месячишко... Я рад! а ты?

Natali 11 декабря 2005 в 11-03
Бедный Евгений! И как же ты без своей скотины будешь жить? А на счет гостей, и рада, да приютить негде. Семеро по лавкам, сама в закуточке.




-Вот, и вся любовь. Оставайся в деревне, в своем говне…- Александр Сергеевич выключил комп, вставил в рот сразу две сигареты и глубоко затянулся.