Ушаковы. Святой адмирал

 Часть вторая. СВЯТОЙ АДМИРАЛ

Эпохи-моря и века-океаны
Бегут и бегут за кормой бытия.
Уходит эскадра в далёкие страны,
В иные просторы, в иные моря.

 1.
Такое во сне не привидится даже:
Российско-турецкий стомачтовый флот
Не в битве гремит, не кипит в абордаже,
А мирно по мраморным волнам плывет.

Как будто бы не было прежде Азова,
Очакова, Тендры и Чесмы в огне –
Эскадра «морского паши» Ушакова
Стремится на юг по лазурной волне.

И порох , и ядра, и прочие грузы
Уложены плотно в крюйс-камеры, в трюм.
В Средиземноморье сегодня французы,
Весь греческий юг подневолен, угрюм.

Сияет победно трехцветное знамя,
В Египте(!) французская слышится речь.
На суше баталии, конницы, пламя,
На море фрегаты, фелюги, картечь.

 2.
Колье островов Средиземного моря –
Святой Ионический архипелаг.
И прежде терпел он от Турции горе,
И новый отныне у Греции враг.

Но вот показались в пронзительной сини,
В том месте, где с морем слились облака,
Где дальше на север – просторы России,
Белейшие, словно их снег, паруса.

Захватчики пушки нацелили с башен,
Не сложно со скал поражать корабли,
Но реками с гор, виноградников, пашен
Стекались защитники древней земли.

И русские шли не к чужим иноземцам,
И греки встречали не чуждый народ:
К своим, православным же,
 к единоверцам
Стремились навстречу и Остров, и Флот.

 3.
Суденышки греков, презревши опасность,
К эскадре спешат под прицелом врага…
Натянуты нервы.
Безумная властность –
И в небе мелькнет огневая дуга,
И брызнет щепой шестивёсельник узкий,
И кровью людской обагрится прибой…

Но был комендант осторожен французский
И, видя эскадру, не ринулся в бой.

 4.
А сам Ушаков – он не ведал сомнений,
Когда в чистом море сходился с врагом:
И флагман его – в самой гуще сражений,
И сам адмирал слыл большим храбрецом.

В походе морском смерть грозит ежечасно:
И риф, и ядро, и кривой ятаган…
Но жертвовать жизнью матросов напрасно,
Свидетель Господь, не любил капитан.

Чума ли прибрежные села косила,
Жестокая буря трепала суда,
Спасала матросов Всевышняя сила,
Счастливая их капитана звезда.

Подобно Петру, Ушаков был привычен
К веслу, к топору с молодеческих лет.
Был гардемарином. И вот уже мичман,
Но барственной лени не нажил он, нет.

Матросы слыхали: был отроком Федя,
Но, крепкий и дерзкий, как юный Антей,
С рогатиной острой ходил на медведя
(Забава, признаемся, не для детей).

Увы, самым первым бывал он не в танцах,
Не в светских забавах, амурных делах,
А в службе морской.
Был он ловок на шканцах,
В далеких походах и на стапелях.

 5.
Свой первый корабль сам ощупал до клёпки:
Рангоут, узлы, такелаж, -- весь фрегат.
И выдержал парусник грозные трёпки,
Когда из Архангельска шел он в Кронштадт.

Себе же под стать набирал и команду
Младых офицеров, матросов лихих:
Вчера из деревни, а нынче на вантах
Артистов за пояс заткнут цирковых.

Мужал капитан, чтил извечный обычай –
В минуты тревоги всегда у руля.
Был строг, но терпеть он не мог зуботычин,
И рукоприкладство сживал с корабля.

В тот век это было в диковинку даже
(Линёк и шпицрутен гуляли вовсю),
Но не было в русских флотах экипажа,
Что так понимал бы команду свою.
 
Суворова так же любили солдаты,
Как Федора Федоровича -- моряки…

 6.
Вот грянули Русско-Турецкой раскаты,
Блеснули на солнце стальные штыки,
И тут же взметнулся в пронзительной выси
Андреевский флаг:
 шёл Потёмкинский флот.
Под Керчью, у Тендры и Феодониси
Заря Ушакова во славе встаёт.

У Калиакрии неведомо-новым
Манёвром
Разбила эскадру паши
Эскадра, ведомая Ушаковым.
Сам флагман турецкий – в подводной глуши.

Манёвр повторит этот вскоре сам Нельсон
И лавры присвоит…
Но добр Ушаков.
Сейчас с англичанами, с турками вместе
Он гонит Европы заклятых врагов.

 7.
Французы – вот бич уходящего века.
Низвергнут король, обезглавлен потом.
Для них, якобинцев, казнить человека
Забавою стало, растущей как ком.

Доносит разведка, что попрана вера,
Казнят и дворян, и попов, и своих:
Сначала Бурбона, потом Робеспьера –
Всё в ту же корзину, одну на двоих.

Повсюду в Париже стоят гильотины
И головы рубят, не зная числа.
На площади Гревской от крови трясины,
От запаха смерти толпа весела.

 8.
Казнят офицеров --
Да, кажется, лишку:
Без армии можно остаться как раз.
Какого то, Господи Боже, мальчишку
Поставил над нею «рассерженный класс».

И сей коротышка, драчун-корсиканец
Примерил к ноге Итальянский сапог!
В Венеции гордой – солдат-иностранец,
В Египте древнейшем – следы его ног.

Кипит возмущенная кровь адмирала:
И он как ни как боевой офицер,
Ужель и его голова бы упала,
Когда бы французом он был, например?

 9.
Взращен Ушаков в христианской морали
И заповедь чтил «Не убий!»,
 был в ней строг.
А если клинок его сделан из стали,
Так это на то и война, видит Бог.

Бесстрашный в бою, в абордажной атаке,
Был милостив он к побежденным врагам.
«Себя и других не щади только в драке,
А позже ни-ни!» -- говорил морякам.

Бывало, лишь только вокруг отгрохочет,
В пучину уйдет басурманский баркас,
Как «На воду шлюпки!
 Спасать всех, кто хочет!» --
Гремит Ушакова внушительный бас.

Достанут – и раны врагам перевяжут,
И вдоволь накормят: «Ведь тоже душа!».
За это его неприятели даже
С почтением звали «Ушак-паша».

 10.
Сегодня пред ними старинная крепость,
Отвесные скалы и рифы вокруг…
«Чтоб взять это с бою?! Какая нелепость!»
Сказал бы, увидев, и преданный друг.

Но в жизни «паши» и не то еще было.
«Покрепче кололи орехи мы, брат».
Суворов брал с суши твердынь Измаила,
С Дуная бомбил Ушакова отряд.

И всё ж не по Божески и не по-русски
Напасть – без иных, примирительных, мер.
…Письмо адмирала читал по-французски
Сошедший на берег морской офицер.

Почетную сдачу всему гарнизону
«Паша» обещает. И больше того:
«Не просто из вас никого я не трону,
В Албании высажу, только всего».

 11.
И пушек, и ядер, и пороха в бочках,
Воды и вина, и запасов съестных
В той крепости много в хранилищах прочных
И много отважных бойцов молодых.

Не так далеки и войска Бонапарта,
Держаться бы можно…
 Да жребий суров.
Сегодня им выпала чёрная карта:
Не кто то на рейде, а сам Ушаков!

Загадочна русская эта держава:
Медведи, снега, подневольный народ…
А вот ведь гремит её воинов слава:
Фельдмаршал Суворов, Альпийский поход…

Какой флотоводец не знал поражений?
Не вечно мы ходим в любимцах богов.
Но за три войны (!) не бывало сражений,
Которые бы проиграл Ушаков.

Не зря адмирала судьба опекает,
Недаром Фортуна лелеет его.
Он непобедимый! – над морем витает.
И, право же, сдаться – мудрее всего.

Вдали – янычары. Повстанцы – на суше.
Один благороден средь них Исполин.
И, выбросив белые флаги наружу,
Сдаются Цериго, Левкас и Закинф…

И только на Корфу
 не словом, а штурмом
Пришлось непокорный смирять гарнизон.
Разыграно было сраженье так мудро,
Что вновь минимальны потери сторон.



 12.
Потом шли кильватерным строем на запад
И пешим -- входили в разбуженный Рим.
Приветствовал флаги эскадры Неаполь…
Со славою россы вернулись в свой Крым.

Встречал Севастополь не только героя.
И зодчим его --
 тоже был Ушаков.
Причалы и крепость прибрежную строя,
Конечно же, не забывал моряков.

Такие казармы не видели прежде:
Здесь летом прохладно, зимою тепло,
Не тесно, а, значит, и воздух здесь свежий,
И окна большие, а, значит, светло.

«Пожалуй, братишка, получше, чем дома!», --
Смеялись матросы, сходя с кораблей.
«В Европе не всюду такие хоромы!»…
«Не всякий считает нас, брат, за людей»…

Считал Ушаков.
И, должно быть, за это,
За вечные просьбы о нуждах морских,
За пороха гарь на его эполетах –
Его не любила плеяда штабных.

 13.
Увы, нынче нет уже в Адмиралтействе
Орлова, Потёмкина… Мельче народ.
Заслуг боевых
 нынче выше – семейственность…
Шуршит в кулуарах: «А нужен ли флот?».

Не сами собою родятся идеи:
Оплачены фунтами.
Шепчется знать:
«Россия огромна на суше. И где ей
При этакой армии флот содержать?».
«Спасибо Петру: дал твердыню Кронштадта.
Спасибо Румянцеву: Крым нынче наш.
Граница прикрыта -- и что еще надо?».
«Пуд золота! – в путь снарядить экипаж».

«Пусть Англия тратится: остров есть остров,
Владенья её за пятнадцать морей.
В России великой всё ясно и просто:
Прирезал кусок – и владей!».

«Сибирью, Камчаткой и Севером тоже
Россия вовеки должна прирастать.
А много линейных держать нам не гоже.
Зачем понапрасну казну разорять?»…

 14.
Дошёл сей слушок до ушей Ушакова.
Рассержен старик, прозорлив:
«А ежели враг к нам пожалует снова
Через турецкий пролив?
Не мне говорить, что морскую армаду
Сдержать нелегко с крепостей.
Десанту для высадки много ли надо?
А берегу – цепь батарей!
… В пустыне есть львы,
 а в реке – крокодилы,
И каждый своею стихией живет.
Лишь в море открытом
 морские бьют силы!
Для этого
 нужен могучий нам флот».

Как в воду глядел Ушаков:
 в новом веке
Армада прошла сквозь Босфорский пролив.
И крови в Крыму были пролиты реки,
И два адмирала смежили здесь веки,
Врага всё ж -- не переломив…

 15.
Но это потом. А пока, за строптивость,
Как тонко унижен седой адмирал!
В столицу вернули (казалось бы, милость),
Но флотом… гребным он командовать стал.

Тому, кто обветрен морскими ветрами
И ветер любой сделал другом своим,
Тому, кто состарился под парусами
(Полвека они трепетали над ним),
Тому, кто вел гордый трехмачтовый флагман,
А сзади эскадру стеной парусов,
И ядра калёные огненной магмой
Их жгли, в факела превращая костров,
Тому, кто свершил ради истинной веры
Под парусом белым
Великий поход,
Доверили нынче гребные галеры
И прочий, пардон, ископаемый флот.

 16.
Отчизне служить – выбирать не пристало.
Здесь тоже матросы, а он их любил.
Но мысли всё чаще гнетут адмирала:
Всегда ли он в жизни
 по Божески жил?

И подал он рапорт.
Похоже, что ждали:
Вчистую списали с морей моряка,
Но с правом мундира, с ношеньем регалий…
Он едет в деревню, где Мокша-река.

Сия деревенька была недалече
От стен Санаксарского монастыря,
А близость к обители истинно лечит.
Ей-Богу, сюда он стремился не зря.

На тихую Мокшу задумчиво глядя,
Без лишней гордыни старик вспоминал,
Что славный Феодор – родной его дядя.
Увы, но в живых он его не застал.

Но в этом вот храме молился Феодор
За наши победы над грозным врагом,
Сюда возложён был на смертный свой одр.
Здесь келья. Здесь родное кругом!

Срединной России нежаркое лето,
Стрекозы летают над тёмной водой.
Одна из них села на вязь эполета,
Погрелась на нитях златых – и домой.

«Вот так же проходит и слава людская, --
Подумал старик. – Всюду блеск, мишура…
Была моя жизнь до сегодня морская,
А завтра -- иная начнётся с утра!».

 17.
В уезде волненье. Дивятся соседи:
Моряк Ушаков (кавалер, адмирал!)
Забился в берлогу подобно медведю,
И нет, чтобы дать хоть какой ни будь бал.

И вовсе не скажешь, что очень уж беден:
Три добрых усадьбы да земли в Крыму…
«Наверное, жаден старик или вреден», --
 Такой приговор выносили ему.

А было в нём, право, великое что то:
Высокий, красивый седой старикан.
«Ещё при царице командовал флотом!»…
«И не был ни разу женат… истукан!».
 
Обычные сплетни родных захолустий,
Чью дрему вспугнул морем вспоенный бас,
Как если бы в Мокши ленивое устье
Вошел ненароком широкий баркас.

Здесь не обходилось, конечно, без фальши:
«Старик то старик, но совсем недурён!».
Какой же из вдовушек стать адмиральшей
В те дни не хотелось?
 Ах, если бы он…

 18.
И вдруг – как ядро в лягушачье болото:
«Имения роздал свои Ушаков!
Племянникам (тоже служителям флота)
И юной племяннице…Вот ведь каков!».

«А деньги, какие скопил в годы службы,
Несёт в монастырь, раздаёт беднякам.
На храм, на иные церковные нужды
Даёт, не скупясь, что б не липло к рукам».

«И молится, молится нощно и денно,
Как постник великий, как чёрный монах.
Прославленный воин
 всю службу
 смиренно
Стоит со свечою, как страж на часах.

 19.
На это съезжались смотреть и зеваки:
«Из рук Катерины звезду получал!».
Но те, кто носил зипуны, а не фраки,
Бывали мудрей: «Христиан выручал!».

Смешались в единое быль с небылицей:
Как будто бы брал Ушаков и Царьград,
И греческий царь со своею царицей
Ему подарили бесценный оклад
И в церковь велели отдать родовую
И лично до смерти его охранять…

Простим околесицу эту смешную:
И сирым не просто порою понять,
Пошто человек генеральского чина,
Раздавши все деньги, отправился в храм…

Лишь мудрый священник
 познал, в чём причина:
 -- Мирское проходит… «За веру воздам!».
И прежде бывало: князья, воеводы
За ради спасенья бессмертной души,
Свершивши все подвиги, битвы, походы,
Свой путь завершали в келейной тиши.

Ходить за примером не надо далёко:
Сам Невский, защитник российской земли,
Стал схимником.
Нынче он очень высоко:
Отцы его в лоно святых вознесли.

-- Об этом и мысли нет, отче. Иное
Меня тяготит, -- говорил Ушаков. –
И батюшки были, но, дело морское,
Смерть часто без спросу брала моряков.

То свалит беднягу болезнь в одночасье,
То смоет волна, то ядро просвистит…
О тех, кто ушёл в мир иной без причастья,
До этой поры моё сердце болит.

За них я молюсь – за безвременно павших.
Ведь все они были мои сыновья.
За всех, горькой участи не избежавших,
Отвечу пред Богом:
 командовал -- я!

За нищих и сирых мы тоже в ответе:
Любая война забирает отцов,
И ежели плачут голодные дети,
Обязан я дать им и пищу, и кров.

 20.
Увы, очень скоро сирот стало больше:
Пришёл на Россию Двенадцатый год.
Пронзив всю Европу с Ла-Манша до Польши,
В Москву Бонапарт своё войско ведёт.

Повсюду в России большое движенье.
… Увы, Ушакову уж 70 лет.
-- Когда бы ни годы, пошёл в Ополченье! --
И снял со счетов казначейский билет.

На формированье полка ополченцев,
На госпиталь раненым в Бородино
Он жертвовал щедро, желая всем сердцем
С воюющей армией быть заодно.

Последние деньги – из тех, что оставил
На позднюю старость, на «домик» в земле,
В царицынский фонд флотоводец отправил:
На помощь бездомным в сгоревшей Москве.

 21.
Смиренным монахом до самой кончины
Жил мудрый согбенный седой адмирал.
Его прославляли,
 и были причины:
Мятущихся духом старик исцелял
Словами Писанья, своим же примером…
Слетала с души суеты шелуха.
Один прозревал для надежды и веры,
Другого спасала любовь от греха.

Казалось бы, он говорил так немного,
Но знали: уста старика не солгут:
«Когда в вашем сердце нет места для Бога,
И слава, и золото
 вас не спасут.

Приходим в сей мир мы с пустыми руками
И в гроб, уходя, ничего не берём.
За всё – то, что было
 и не было с нами,
Ему Одному воздаём!».

 ***
Эпохи-моря и века-океаны
Бегут и бегут за кормой бытия…
Уходит эскадра в далёкие страны.
Святой адмирал у руля.

 Февраль 2007 г.