Метла

Как прочь! Как вон!
Из жизни осень уходила.
Она их больше не винила…
Оставив мёртвых листьев звон.


Метла не мела, а лишь визгливато чиркала по тротуару своими пересохшими, изломанными прутьями. Рука хозяина с завидным упорством, сжимая черенок, просто вдавливала её в выщербленный, седой асфальт, пытаясь добиться результата. Результат тут же отражался на лицах прохожих: их морщило и передёргивало от жуткого царапанья прутьев о тротуар.
Листья, забившиеся в его расщелины, ломались, а при каждом следующем взмахе метлы их обломки пеплом вылетали из трещин, уже не ощущавших в себе боль. Картину утраченной взаимности метлы и тротуара дополнял едкий, безразличный дым догорающей листвы. Но догорала не листва и даже не осень. Сметали и сжигали Любовь…
А когда-то Метла, собранная из тугих, гибких прутьев, каждый из которых источал лесные запахи, только ему ведомые лесные звуки, с гордой ласковостью смахивала со своего друга Тротуара теплые осенние листья. Шепча при каждом касании к нему: «Ты подиум! Ты мой подиум!» От этих слов, от волнующих, упругих волос своей подруги, молодое тело Тротуара выгибалось, вытягивалось струной. Шаги прохожих на его гладкой, почти зеркальной поверхности звучали в тональности любви. Владея искусством великого музыканта, стук каждого шага он преобразовывал в ноты, из которых складывалась музыка. Музыка их отношений. Подиум!.. Её листвою шептал лес. Тысячи лесных тайн сливались в единое вожделение. И каждую осень, разгребая листву, она находила его идеальным для восхищения. Метла кружилась в ритмах его музыки, чувственно оттеняя их своею любовью.
Потом осень стала возвращаться всё чаще и чаще. Первой это заметила Метла, ревниво сбрасывая с Тротуара надоевшую, таявшую от дождей листву. Однажды, в такой же дождливый день, она, изнемогая от усталости, сдирала с него прилипшие листья и, вдруг, вскрикнула от боли, сломав одну из своих веток. Замерев в движении: «Этого не может быть!»,- она увидела картину, повергшую её в ужас.
 Асфальтовое тело её любимого было покрыто множеством трещин. Дождь сотрясал и безжалостно размывал их. Капли! Тяжёлые, будто свинцовые, капли разбивали края выбоин. В них пузырилась вода и потоками вытекала как кровь из ран. Её друг! Её любовь! Её жизнь!
Прижавшись к нему каждой из своих веточек, она пыталась прикрыть самую большую рану, но этого было мало. Растерянная, Метла кинулась сметать листву обратно на Тротуар. Мокрая, изломанная, с онемевшими от боли и холода ветками, она кидала и кидала её, засыпая раны… «Какой ты глупый. Почему молчал. Почему не сказал… Родной! Пусть говорят. Не верь! Все равно подиум! Только я знаю. Только мне судить… Не позволю! Ступить не дам. Люблю! Люблю! До последнего камушка…»
Но он молчал. Покрытый нескончаемыми потоками воды, зеркальный и гладкий будто прежде, но молчал…
Размокшая, ослабевшая от отчаяния Метла согнулась, словно пала на камни и прохрипела: «Живи, ну, пожалуйста, живи…»
А дождь бил всё сильнее и сильнее. Не пытаясь подняться, она приникла к нему: « Родной…»,- уже не словами, а лишь теплом своего затухающего дыхания, уютом последних минут пыталась согреть.
Их сердца всегда стучали рядом – в такт жизни, а сейчас тихое биение сердец сходило на нет – в такт смерти.
А дождь всё шёл, ручьями вынося былое счастье, превращая в груду мусора камни и жалкие куцые ветки – всё то, что осталось от Тротуара и Метлы.
К утру дождь перестал. Подсохло. Хозяин вышел из дома, поднял метлу, даже не задумываясь, почему она здесь и в таком состоянии и бросил в сарай как хлам. Может на что сгодится. Оно так и случилось – сгодилась. Человек пожилой, одинокий, за новой метлой надо в лес идти, да годы уже не те, но порядок любит и поддерживает. Поэтому достал её опять из сарая, повертел, махнул рукой – мол, как-нибудь, да и вышел за калитку к тому месту, где раньше тротуар был - сейчас люди обходят его: от асфальта остались отдельные островки – спотыкаться только лишь, а листвы вон сколько с деревьев насыпало.
Метла не мела, а лишь визгливато чиркала. С каждым новым движением высыпались оставшиеся прутья. Кое – как смёл хозяин листву в кучу, поджёг, да и метлу туда же – в костёр… Без надобности теперь.


                1996 год.