Письмо в деревню

Вот и выдалась свободная минута,
Я, пожалуй, растяну её до часа.
Мне херово. Но в аду всё так же круто.
Нас-то, грешников, несчитанная масса.

Пусть страницы открываются исправно -
Скоро наша дребедень сыграет в ящик.
Здравствуй, Полбус, я знаком с тобой недавно,
Но мудак ты оказался настоящий.

Здесь, у моря, лишь вчера читал невинно
Я элегию своим из областного...
Отчего тебя придумала Марина,
В этой жизни не видавшая другого?

На конюшне б, как раба, сегодня высечь…
Ведь не раз я говорил тебе про это:
Не бывает на земле сто двадцать тысяч
Ну хоть чем-то примечательных поэтов.

Всё виденья, озарения да стоны,
Будто жизнь одной поэзией богата!
Но, поверь, и мы с тобою не гиббоны –
Так, по-моему, простые шимпанзята.

Кипарисовые ветки шевелятся,
По-над берегом русалка бродит, дура,
Джону скучно. Он уедет скоро, братцы,
В рай на облаке, где ждёт архитектура.

Там не дремлют с телефонами бандиты,
Не толпятся в подворотне, полной вони...
Знаешь, Полбус, был бы ты антисемитом,
Я б хоть как-то затируху эту понял.

Очень хочется и славы, и почёта,
Но не вырвешь утаённого судьбою,
Это, знаешь, не сведенье наших счётов –
Да какие у меня счета с тобою!

Мне б любимую увидеть хоть до срока,
Прежде «Мене. Текел. Фарес.» на обоях.
Скоро Джон засобирается далёко
К вящей горечи родителей обоих.

Нам богатство деревянное не катит,
Что, когда-то зарабатывал, бывало?
Если всё-таки ума тебе не хватит,
Извини, но своего мне тоже мало.

Тяжело страданье наше. Мандавошки...
Видно всё же керосинчиком придётся.
Ну и что, что не Абраша стырил ложки?
– В сердце всё-таки осадок остаётся.

Нам с тобой уже некстати комплименты,
Уверяю, хоть и молод ты, красавец,
Что простате не помогут инструменты,
Убирать её, родимую, заставят!

Побродив средь просвещённого народу,
Я всё больше их теорию лелею,
Мол, не стоило рабам давать свободу –
Что им после, бедолагам, делать с нею?

Если нынче не дождуся разъясненья,
А оно и невозможно в этом тоне! –
Я пришлю тебе обратно заверенья
В совершеннейшем почтении к персоне.

Муза – дамочка, чувствительная к свету,
Но гетеры наши лучше для иного:
Даже если приучил её к миньету,
Удовольствия при этом никакого!

Ах, импрессинг, что ж ты делаешь, подонок?
А Гвадалта не поймёт – да кто ей орки!
Впечатлительна, как уточкин цыплёнок,
И невинна, как билетчица «семёрки».

А ведь славные у нас рождались дети,
И семья была непью-ю-ю-щая, простая.
Вот такие времена на белом свете.
Что ж, пойду накрою пледом попугая!

 09.03.07.