Семион

 Жил на свете Сеня. Матерщинник и злюка.
А потом он помер. Не сразу, конечно. Сначала он родился. Вылез он через волшебную дверцу (которой, впрочем, пользуются все) с жуткими матюгами. Но поскольку на тот момент Сеня языками не владел, его никто не понял. Точнее не поняли формы, но смысл этих воплей был ясен.
 Роженице было больно, но она была зрелой женщиной, рожавшей не впервые, а вот Сеня получал опыт своего первого выхода в мир по полной программе.
 «Да, что же это? – думал он, – Вроде, всё было нормально и тут – на тебе! После мягкой, тёплой утробушки – такая фигня. Воздух колючий, какой-то рыжий дядька в застиранном халате за голову тянет, да ещё, кажется, собираются чего-то оттяпать».
 Жуткие предчувствия оправдались (Сене обрезали пуповину) и он заорал ещё громче. Только когда Сеню покормили, он успокоился и решил, что мир не так уж плох, (но рыжего мужика, на всякий случай, запомнил).
 Поначалу, всё шло удачно и Сеня совсем уж было, полюбил жизнь. Всё было впервые. Столько интересного. Но иногда Сеня смутно припоминал насилие над собой, которое он испытал в «день рождения». Это случалось, когда ему чего-то не позволяли. Понятия «можно» и «нельзя» потихоньку делили Сенин мир на то, чего хочется и то, что быстро надоедает.
 С большинством запретов он смирился, так как понял – запрещали поделу. Например, нельзя было хватать горячее, прыгать с высоты, есть дерьмо, таскать собаку за хвост и т.п.
 Логика этих запретов доказательств не требовала, так как «быстрый кармический ответ» всё ставил на свои места. Но, когда Сене дали понять, что не все слова можно говорить вслух, он решил, что его хотят кинуть. Запрет был высказан в жёсткой форме. Его озвучила сердитая тётка с первого этажа:
 – Ещё молоко на губах не обсохло, что бы так ругаться.
 Сеня решил, что когда молоко обсохнет, тогда будет «можно», понимая, впрочем, фигуральность этого заявления. Какое молоко, если вчера он пиво пробовал. Пивка дали глотнуть «взрослые» пацаны из первого подъезда и помирали со смеху, глядя на его покислевшую физиономию. От них, кстати, Сеня и услышал первые матюги. Как же здорово это у парней получалось. Смачно. Громко. Без намёка на стеснение. И та же сердитая тётка с первого этажа проходила мимо без всяких замечаний.
 Сеня стал ждать возмужания, не пропуская, впрочем, остальную жизнь мимо себя. Развивался нормально. Ставил вопросы. Искал ответы. Получал опыт. Одним словом – рос… и ждал. Ждал, когда будет можно.
 Так продолжалось лет до двадцати (приблизительно), пока не выяснилось (как-то неожиданно), что материться везде ему так и не разрешат. Это был шок. Какое кидалово!
 Не очень понятная ему самому ненависть к этому гнусному миру переполнила Сеню.
 И всё. Жизнь его, не то чтобы остановилась, но сильно замедлилась, так как Сеня надел доспехи и пошёл воевать за право материться.
 Нельзя сказать, что жизнь его не была наполнена событиями.
 Хотя основная масса сверстников постепенно отдалялась, (и Сеня не жалел об этом) нашлись и единомышленники. Сообща они создали свой мир. Свой язык. Да, что язык? Там позволялось практически всё, что было под запретом в большом мире.
 И это было здорово.
 В этом мире и жил Сеня, жутко злясь на то, что большой мир никак не желает принимать его (Сенины) правила.
 Жил пока не помер.
 Помер Сеня неожиданно. Даже не сразу понял, что произошло. А когда понял, то даже обрадовался.
 Рассудил он так:
 «Рай мне, понятное дело, не светит. Стало быть, светит ад. А уж оттуда я не только весь ваш мир матом обложу, но ваще…»
 Когда «мёртвый» Сеня добрался до места, он был немало удивлён. На ад «место» не было похоже. Он, конечно, не ожидал увидеть здесь котлы со смолой и прочую атрибутику всей этой поповской брехни, но и то, что Сеня увидел – увидеть он не ожидал.
 Шоссе, ведущее в видневшийся на горизонте город, проходило через колосящееся поле. На обочине, под единственным деревом, на голом валуне сидел седой старик придурковато-озорного вида, в простых холщёвых штанах и белой заношенной футболке. На футболке подлинявшая надпись «Я ЕСЬМ» столбиком дублированная на разных языках. Старик смотрел по телику, стоящему перед ним прямо на земле лигу чемпионов и мурлыкал себе под нос какую-то дурацкую песенку на примитивный частушечный мотив:

Ощутив уздечку,
Я упрусь мгновенно.
Так со мною вечно –
Море по колено:

Лишь «нельзя» мелькает –
Тут же возникает
В поведеньи нашем
Чуть ли не бесстрашие.

Не упрямство злое,
Думаю, тому виной.
Власть (любая) надо мной
Не дает покоя.

…А когда «разрешено» -
Вроде, незачем оно.

 – Слышь, дед? Где это я? – спросил Сеня. Старик оглянулся и посмотрел на Сеню с интересом:
 – Долго объяснять. А ты, никак, потерялся?
 – Мне ад нужен.
 – Нету ада, – и старик снова повернулся к телику.
 – Понятно. А где он?
 – Ты глухой? Ада нет.
 Сеня почему-то сразу поверил.
 – Расстроился, что ли? – спросил весёлый дедок.
Cеня честно признался, на что надеялся.
 – Матерись здесь. Не возбороняется. Здесь, вообще, всё можно, – сказал старик.
 Сеня опять догадался, что это не подначка. Он чувствовал, что здесь – всё по-честному.
И он вывалил на деда всё, что накопилось. Старик улыбнулся, одел наушники, повернулся к телику и, воткнув штекер куда-то под экран, стал смотреть второй тайм. На спине у деда Сеня видел номер. Большая единица. Он сделал шаг по направлению к городу и тут же оказался в нём.
 Город напоминал все города мира сразу и, в то же время, был необычен. Свет заливал улицы, дома, прохожих, хотя в чистом небе солнца не наблюдалось.
 Теней нет, догадался Сеня. «Хочешь тени?» - спросил в голове чей-то голос и тени тут же появились. Этот мир исполнял его желания с такой лёгкостью, что он усомнился в том, что теней сначала не было.
 Сеня шёл по городу и матерился. Внутри было странное чувство, что он это делает не столько назло старику и окружавшим его улыбчивым придуркам, сколько наперекор собственным побуждениям. Прохожие (те, кто вообще среагировал) смотрели на него с тем интересом, который он заметил ещё в глазах старика. Ничего общего с осуждением. Некоторые, оставив дела, следовали за ним, поглядеть – чем дело кончится.
 – У, с-с-у-у-к-ки. Ненавижу. Поубивал бы, – рявкнул Сеня.
 В руках послушно возник АКМ с безразмерным рожком
Он в упоении расстреливал зевак. Те падали, как мишени в тире. Кровь, звон битого стекла и грохот АКМа пьянили…
 В какой-то момент он ужаснулся: «Что я делаю?!». Мир тут же откликнулся. Крови и осколков – как ни бывало. Люди, улыбаясь, поднимались с асфальта и аплодировали в лучших традициях Голливуда. Сеня устало плюнул и пошёл вон из города.
 Он не знал, куда хотел попасть, но оказался возле того валуна под одиноким деревом.
 Старика не было. Рыжеватая футболка, всё с теми же надписями «Я ЕСЬМ» столбиком, была натянута на валун. Сеня сел на него и скис совсем.
 – Что за фигня? – думал он. – Всё можно, а ничего не хочется. Всё есть, и хотеть не чего.

 В башке была дикая каша. Поплыли картинки из его жизни, (а потом и не только из его). Непонятно, каким образом, он одновременно ощущал себя пацаном, который учил его материться и пить пиво, а так же сердитой тёткой с первого этажа. Потом, собственной матерью и рыжим акушером. Он принимал собственные роды у себя же. Потом пошли кадры и похлеще…
 Он мог запросто ощутить себя всем, что способно было родить его воображение. Сеня опустил тяжёлую голову и упёрся взглядом всё в ту же надпись «Я ЕСЬМ», непонятно откуда взявшуюся у него на груди. Без всякого усилия он повернул голову на сто восемьдесят градусов и увидел на спине у себя единицу. То же самое он обнаружил на футболке, натянутой на валун. Сеня вспомнил, что жители странного города тоже были наряжены в футболки разного цвета, но с одинаковыми трафаретами…
 Понимать было больше нечего.
 Нечего было и хотеть.
 Хотеть было нечего, но… было, что чувствовать…
 «Хочу хотеть, – появилось в пустой башке. – ХОЧУ ХОТЕТЬ!»
 Сеню подкинуло:
 – ХОЧУ ХОТЕТЬ, – орал счастливый Сеня, – ХОЧУ ХОТЕТЬ!
 А внутри уже зрел план, как именно всё это БУДЕТ…
 Он схватился за голову и руками рыжего акушера вытащил себя в мир Земли через волшебную дверцу, мгновенно забывая всё, что понял и помнил…