Здравствуй, Ёлка! Новый Год!..

Включил в розетку гирлянды, и елочка засияла. Стройная, пушистая красавица. Она улыбалась мне огоньками, тянулась ко мне веточками с шариками.
Я улыбнулся ей в ответ – моей единственной гостье на празднике. Больше никого не было и не будет. Только я и елочка. И это меня совсем не тревожило и не печалило. Наоборот, я сам себе сделал такой подарок – одиночество. Без множества огней и вспышек, без разнообразия на столе, без звона рюмок и последующей очереди к унитазу, без поцелуев и пустых безрадостных традиционных поздравлений. Хоть раз за тридцать лет встречу Новый Год так, как хочу сейчас, в эту минуту.

Решив так вчера утром, я вызвал такси и поехал в аэропорт, взял билет на ближайший самолет до Швеции. Через пять часов я уже стоял в зале аэропорта города Стокгольм. Как думаете, кого я ждал? Карлсона ждал! Почему-то я был уверен, что Карлсон должен был прилететь, чтобы встретить вот таких вот простаков-туристов, которые приперлись в Стокгольм просто так – поглазеть.

И он появился! Правда, без пропеллера, но такой же маленький, толстенький, рыженький. Даже штаны с подтяжками на нем были!

Видимо, сильно уж я выделялся на фоне по-деловому одетых японцев или корейцев, стоящих рядом, потому что Карлсон подошёл именно ко мне:

– My name is Oliver. Have you need a room, mister? – сказал он низким скрипучим голосом.

Сперва я растерялся, но сообразив, что его познания буржуйского языка не намного превышают мои, с улыбкой ответил:
– Yes, I want a room… – и в шутку добавил, – on mountain.
Оливер немного подумал, видимо, обрабатывая мой ответ и составляя предложение:
– O! I have such room. 200 euro a day, mister…
– Karlson, – продолжил я. Мне было весело смотреть на этого мужичка, когда он услышал имя Карлсон. Он поднял брови, слегка пошевелил ушами, покрутил носом, улыбнулся уголком рта и поманил рукой:
– Follow me, mister Karlson…

Я пошел за ним. Я сразу же сообразил, что ему плевать, кто я, откуда и зачем прилетел сюда. Его целью было получать с меня 200 евро за каждый день, который я собирался провести здесь. Другое его не интересовало. Как и меня.

Он посадил меня в машину, сел за руль и сказал, что через два часа будем на месте. У меня было отличное настроение, я был в Стокгольме, сияющем чистотой, жаждущем праздника. Я был уверен, что мой проводник отвезет меня сейчас в какую-то гостиницу, где мне дадут номер этаже эдак на двадцатом – я же просил комнату на горе. А пока меня будут оформлять и показывать номер, Оливер привезет еще одного лопуха, как я.

Примерно час мы ездили по городу. За это время мы ни разу не останавливались. То ли вообще в городе не было светофоров, то ли Оливер был настолько хорошим водителем. Мы ехали и ехали, размеренно, плавно, будто скользили по морю, застывшем в штиле, на лодке с бесшумным двигателем. Звука мотора действительно не было слышно. Если я не ошибся и правильно рассмотрел эмблему автомобиля, то это был «Сааб» – моя мечта после желтого BMW. Желтый «бумер» - мечта выполненная, а вот на «Сааб» все не хватает денег. Не дорос еще.

Тогда, сидя в маленькой уютной лодочке, я не думал о машинах и тем более о деньгах. Я смотрел на людей, которые двигались цельным потоком по тротуарам. Людей было много. Всегда ли улицы этого города столь многолюдны или только в предпраздничные дни? Их силуэты четко выделялись в искусственном свете, но черты их лиц, детали одежды были размыты и совсем незаметны. Разноцветные огни витрин и новогодних гирлянд разукрашивали улицу и прохожих в разные цвета, наполняя улицу радугой, которая перекатывалась с одного автомобиля на другой, с одного лица на следующее.
 
Но затем поток машин стал уменьшаться, здания становились ниже, а расстояния между ними больше. Оливер стал набирать скорость – мы были за городом. Неужели этот толстенький коротышка – волшебник, разгадавший мою мечту? Ведь я действительно хотел встретить именно Новый Год, чтобы все началось заново, чтобы я стал другим. Чтоб моя жизнь стала другой. И плевал я на обещания Катьке провести праздник с ней и ее друзьями. Пошла она… все равно она меня не любит, я тоже не люблю ее. Я вообще не понимаю, зачем я с ней. Просто привык, притерся. Согласен, в кровати она – настоящая шлюха, сразу она завоевала меня этим. Но со временем я понял, что не только в кровати. Да пошла она еще раз. И теперь уже вместе со своими друзьями-придурками. Холеные дебилы, с которыми я никогда не общался нормально, а теперь вдруг Новый Год встречай с ними.

Я достал телефон, выбрал запись «Катенька» и нажал кнопку вызова. Через десять секунд она отозвалась:
– Ты где? Я пришла домой, а тебя нет. С ума сошел, мы же должны к Жене идти. Они со Светкой ждут нас, там еще…
– Я в Швеции. Буду тут неделю. Подарок свой можешь забрать в шкафу на третьей полке, там, где шахматы мои лежат. Ключ можешь оставить себе на память, я все равно замок поменяю. С Новым Годом!
– Ты…
Я не стал слушать ее, положил трубку и удалил ее номер – Новый Год приближался.
Я посмотрел в окно и увидел, что мы подымаемся в гору. Дорога была извилиста и заснежена, но Оливер все так же быстро и уверенно вел машину, старательно выкручивая баранку. Я сидел молча, помолодевший, посветлевший, подобревший. Оказывается, эта сука Катя негативно на меня влияла. А теперь, избавившись от нее, я чувствовал себя намного лучше. Ну и пусть у меня теперь не будет безбашенного секса с обалденной рыжей тёлкой, подумаешь, счастье. Хочу любимую женщину, а не тупоголовую проститутку с большими сиськами. Зато теперь я смогу с мужиками ходить на футбол, плюхать семечки и орать песни вместо просиживания вечерами в дорогих кабаках и просаживания там почти всей зарплаты. Зато теперь я смогу играть с пацанами в карты на подзатыльники, ездить на рыбалку, а не нюхать кокаин в парашах все тех же модных забегаловок. Теперь я – это я, а не так, как круто, модно или надо. И не так, как хочет Катенька.

Я развалился на заднем сидении и улыбался от собственных мыслей. Оливер все чаще оглядывался, искренне переживая за меня – я ведь должен был платить ему деньги.
Мы остановились. Оливер выскочил из машины, открыл мне дверь. Я тоже вышел.
–You will live in this house, mister Karlson, – торжественно заявил Оливер.

Я раскрыл рот. Это действительно был дом на горе! Милый одноэтажный домик с черепичной крышей, со ставнями на окнах, с крылечком, с трубой! Да он и вправду волшебник, этот Оливер! Наверное, я ослепительно засиял от радости, потому что Оливер облегченно вздохнул и тоже заулыбался.
–Follow me, mister Karlson.
Он пошел к дому, открыл дверь и ждал меня на пороге. Я подхватил сумку и побежал к нему:
– Показывай! – воодушевленно выдохнул я.
Оливер озабоченно посмотрел на меня. Он ведь не понял, что я сказал!
– Go, go, go, Oliver! – я по-приятельски ткнул его пальцем в большой живот и, кажется, подпрыгнул на месте. Оливер глухо засмеялся и прошел в комнату.

Здесь стояла старая тяжелая мебель, необычная грубая посуда, толстые ковры, закопченный камин и даже лестница на чердак!

Я сразу же поднялся наверх. Тут была нормальная полноценная комната. Кровать, большая и широкая, шкаф с зеркалом во весь рост. Несколько полок с какими-то книгами, пара стульев. На стенке висел портрет какого-то рыжебородого мужика – наверное, кто-то из предков Оливера. Также в своде крыши было окно. Я подошел к нему и отметил для себя на будущее, что обязательно хоть один вечер проведу возле этого окна с чашкой чаю. Из него были видны огни какого-то города, наверное, это был Стокгольм. Как-то совсем не верилось, что пару часов назад я стоял где-то посреди этого светящегося скопления, ничуть не представляя себе, что делать и куда направиться.
Оливер стоял молча, пока я рассматривал все вокруг, пока трогал все, пока ходил наверх. Когда я спустился, он спросил:
– OK?
– Ok, Oliver, ok!

Я отлистал ему 600 евро. Он показал мне, где вода и продукты, где огнетушитель, туалет и ванная, дал свой номер телефона и собрался уходить. Но на пороге остановился и, не глядя на меня, спросил:
– Do you want a girl… – он замялся, – or boy?
Я чуть не повалился от смеха: Карлсон предлагает мне девочек и мальчиков! Я так ржал, что Оливер даже покраснел.
– No, Oliver, thank you, дружище! – я похлопал его по плечу, – thank you, but I want to be alone.
– Ok. If I`ll need call me, mister Karlson. I live in five miles from here.
– Ok. Thank you. Good night, Oliver. Happy New Year!
– Happy New Year!
Он широко улыбнулся и ушел. Через несколько секунд заскрипели колеса по снегу, по окнам ударил свет фар. Оливер уехал.

А я стоял посреди комнаты, поворачиваясь вокруг себя, еще раз рассматривая окружающие меня предметы. Я наполнялся силой и покоем этого дома, скромной и непоколебимой уверенностью, что я буду завтра, через месяц, через год, что я буду всегда. Я впитывал тепло и уют этих стен, этой удобной мебели, наполненной лаской и заботой мастера. Я вдыхал жар еще неостывшего камина – видимо, Оливер разжег его перед поездкой в аэропорт.
– Новый Год! Новый мир! – я кружился посреди комнаты, раскинув руки. Затем упал на диван и говорил вслух:

–Оливер, друг мой. Спасибо тебе огромное. Я даже и не подозревал, чего хочу, я даже и не думал, что мне так мало надо для искренней радости и естественного безграничного счастья. Уют, тепло и понимание без лишних вопросов. Простое счастье – не искусственное и не отравленное пошлыми анекдотами, «правильным поведением» при совершенном отсутствии воспитания и полным непониманием слова «культура». Тошнотворная манерность вперемешку со звериным желанием нажраться, напиться, накуриться, нанюхаться и натрахаться. Да пошли вы все вместе со всеми! Я сюда приехал рожать, а не думать о прошлом. Все, его больше не существует. Я как Андрей Болконский, сбежавший на войну от прошлой жизни в поисках своего Тулона. Только я намного удачливее Болконского – я сразу же его нашел.

Я замолчал. В тишине встал с дивана, разобрал сумку – полотенце, бритва, зубная щетка, белье – заглянул в холодильник, закрыл его, не обнаружив ничего интересного для меня в данный момент. Сделал чаю, выключил телефон, уселся на диван. Первый же глоток чаю снова пробудил мой голос:
– Я счастлив, мать вашу…– и немного подумав, добавил, – еще бы елочку и я готов жить тут вечно.

С этими словами я снял трубку висевшего на стене телефонного аппарата. К моему удивлению, он работал. Вращая диск, я набрал номер, который мне оставил Оливер. После двух гудков я услышал в динамике знакомый скрипучий голос. Единственное, что мне удалось разобрать – Оливер Хендрикссон. Остальное, наверное, было сказано на шведском. Я представился. Оливер сразу же перешел на английский. Я спросил о елочке. Он пообещал прислать кого-то на следующее утро. Меня устроил его ответ.
– Good night, Oliver, – сказал я так, будто влюбился в него, и улыбнулся в трубку.
– Good night, mister Karlson.
 
Сразу же я поднялся на чердак – решил спать там. Снял одежду и забрался под одеяло. Кровать оказалась очень удобной.
– Я счастлив, – тихонечко прошептал я, улыбнулся себе или потолку. Не помню, когда я в последний раз улыбался перед сном или проснувшись утром. – Спасибо, Оливер.



Утром я проснулся от какого-то шума внизу. Я прислушался – точно, на первом этаже кто-то был. Зверь пробраться сюда не мог – я точно помню, что запер дверь. Значит, внизу человек. И он знает, что дом не пустует, потому что ведет себя тихо. Да ведь это же…
– Доброе утро, Оливер!

Я вмиг спустился вниз с яркой улыбкой и широко распростертыми руками. Я очень рад был увидеть хозяина дома. Но каково же было мое удивление, а потом и смущение, когда я увидел, что это не Оливер! И мало того, что не он! На кухне хозяйничала миниатюрная девушка в лыжном костюме. Волосы были светлые, даже бледные, как у настоящей шведки в моем представлении. Лицо слегка вытянуто, худощавое, но довольно красивое. На щеках был легкий румянец то ли от мороза на улице, то ли он всегда там был. А может, он шел в нагрузку с широко раскрытыми от удивления глазами. У кого из нас глаза были больше, я не знаю.
– Э-э-э… простите, сударыня. Я не хотел вас напугать, – пролепетал я. Но тут же вспомнил обещание Оливера прислать кого-то утром. Она, наверное, его дочь и нифига не поняла!
– Sorry, miss. I think, its Oliver.
– Можете не мучить себя английским, он у вас жуткий, – сказала девушка на русском, правда, с очень заметным акцентом. Мне всегда казалось, что такой акцент должен быть у немцев. Но она – шведка.
– Вы говорите по-русски? – удивленно спросил я. До меня только сейчас дошел этот факт.
– Да, – она улыбнулась, слегка кокетливо, но очень гордо. – Я уже третий год учусь в Москве. А сейчас на каникулах у родителей.
– Ах, вот как… – я был растерян, смущен и не знал, что мне дальше делать и говорить.
– My name is Catherine. Или по-русски Катя, – представилась она. –¬ А вы, наверное, мистер Карлсон? – сказала она, и в ее словах я услышал насмешку.
– Ага, он самый, – я почему-то разозлился на нее из-за этих ее улыбок и насмешек. Уж очень уверенно и смело она себя ведет. А сразу-то испугалась! Даже глаза на лоб полезли!

Мое настроение быстро испортилось, я был раздражен и глуп. Сам не понимаю, что случилось. Может быть, причиной стало ее имя – Катя? От одной избавился, а тут другая подкатила. И не хуже предыдущей.
– Я пойду наверх, оденусь, соберусь, – я наконец-то придумал причину, чтобы смыться от нее и не пялиться в пол, стараясь не посмотреть на нее и, не дай Бог, не встретиться глазами. – Мы же за елкой пойдем, верно?
– Да, конечно. Папа просил меня помочь вам. Он сам хотел, но я сказала, что хочу хоть что-то делать. – Она поставила чашку на стол, села на диван и уставилась на меня. Но я не позволил себе расслабиться и побежал наверх собираться. Да хоть куда-нибудь, лишь бы не рядом с ней!
– Понимаете, вся моя семья живет в Швеции, здесь недалеко наш дом. И когда я приезжаю, то они все стараются помочь мне, не подпускают ни к чему, чтобы я отдыхала. – Она говорила громко, снизу, сидя на моем любимом диване. – Они думают, что я очень устаю в Москве. Они правы частично, я устаю морально, но лишь одно общение с ними - уже отдых для меня! А физически я готова и даже хочу заниматься чем-то, помогать им. Но у папы другое мнение – его не переубедишь.

Она говорила хоть и сердито, но заметно было, что отец ей очень дорог, что она любит его и ценит его мнение. Сейчас она выглядела восьмиклассницей, которую позвали друзья на дискотеку, но родители ее не пускают, опасаясь за жизнь, здоровье и честь дочери.

Я собрался, надел толстый свитер и легкую куртку. Достал, наверное, самую любимую шапку с чередующимися желтыми и синими полосками. Спустился к Катерине.
– Я готов. Идем? – я посмотрел на нее, но сразу же отвел глаза.
Она поднялась, одернула комбинезон, нашла шапку, перчатки и очки.
– Вы пойдете так? – она удивленно смотрела на меня.
– Ну да, а что-то не так? – я не понимал ее, что ей не нравилось во мне и моих действиях, этой девчонке.
– Вы пойдёте без лыж? Вы уверены? – сейчас она говорила удивленно, но без капли насмешки или иронии.
– Да. А что в этом странного?
– Вы когда-нибудь были в горах? Вы хоть представляете, какой здесь снег? – Катерина говорила уверенно, серьезно, спокойно, со знанием дела. Еще бы, она, наверное, родилась здесь и провела все детство до отъезда в Москву. А я… Я ни разу не то, что не был в горах, я даже на лыжах не умел стоять. Мне было стыдно признаться ей в этом. Я и так был уверен, что выглядел в ее глазах глупым ненормальным, даже неполноценным каким-то.
– Я уверен, что все будет хорошо. Тем более, я лыжи с собой не захватил. – Я попытался отшутиться, но в очередной раз получилось глупо. По крайней мере, мне так казалось.
– Вы что, не умеете? – она смотрела на меня, как на маленького мальчика, разбившего любимую мамину вазу и спрятавшего осколки у себя под кроватью. – Вы не умеете?
– Как это, не умею, еще как умею! – наверное, я покраснел, потому что на щеках было очень горячо. – Как это не умею, да я с детства катаюсь на лыжах! Я даже занимался в секции лыжного спорта. Ходил на стадион после школы, у нас там секция была…
– Перестаньте. Я уже поняла. Не надо было так оправдываться, тогда я, может быть, еще и согласилась бы поверить.
– Ты что?! Ты мне не веришь? – мозги у меня закипели, я не мог допустить, чтобы какая-то малолетняя девчонка сомневалась во мне и в моих способностях. Да и вообще, кто она такая?!
– Мы перешли на «ты», мистер Карлсон? Или это вы от стыда выпендриваетесь? – она смотрела на меня так, будто была метра на два выше меня. – Если вы так переживаете из-за своего неумения, то оставьте. В этом нет ничего постыдного. Это нормально. Вы меня понимаете? Или можно обращаться на «ты»?

Последние слова прозвучали очень примирительно, даже приятно было слышать это от нее. Я сам не понимал, почему вдруг настолько завелся. Обычно, я отлично держу себя в руках, какой бы ни была ситуация и кто бы ни был причиной моей радости или раздражения. А тут вдруг такое… Что-то подобное в своем поведении я помню лишь тогда, когда я считал дни до окончания школы. Мне настолько противно было учиться там, что каждый новый день я воспринимал как муку. Помню, что просыпался уже в плохом настроении, весь день был злым, противным, подлым и мерзким. А к вечеру я выдыхался, мой организм за те последние месяц-два так зачах, что мне даже думать тяжело было, не то чтобы физически напрягаться. Вот и сейчас – раздражение, нервы и глупость.
– Конечно, можно на «ты». Если вы, Катерина, не против. – Я постарался ответить ей спокойно, даже улыбнулся, кажется.
– Не против, конечно же, не против. – Она заулыбалась и протянула мне руку. – Зовите меня просто Катя.
– Хорошо, – даже покраснел от этого ее жеста, но все-таки пожал руку. – Хорошо…
Кажется, все обошлось. Ее рука была очень теплой, крепкое рукопожатие не сумело перекрыть приятное ощущение ее маленькой ладошки. Через это рукопожатие мне передалось от нее хорошее настроение и спокойствие. Какие-то они все спокойные, эти шведы. Даже дом этот был спокойным. Хоть мне и было все еще стыдно от того, что я не умею ездить на лыжах, теперь я уже не боялся этого и не опасался, что Катя поднимет меня на смех. Теперь она казалась мне совсем не такой наглой, как в первые минуты нашего знакомства. Нормальная маленькая девочка. Да, я все еще считал ее маленькой девчонкой. А что тут странного? Она лет на десять младше меня. Согласен, привлекательна, интересна, но все же дитя. Никак не мог избавиться от этой мысли. Скорее всего потому, что сейчас я совершенно не был настроен на общение, на глубокое знакомство. Она пришла сюда, чтобы показать, где взять елку.
– Пойдем? – я посмотрел на Катерину и направился к выходу. Но она не сдвинулась с места.
– Оставьте свою глупость и ненужный героизм под диваном. Потом, когда придете, сможете снова забрать. А сейчас я вам найду очки и пару лыж.
– Неужели все настолько серьезно? Я умру без этих атрибутов горного туриста?
– Не умрете, но с ними вам будет намного легче и проще. – Она подошла к какой-то небольшой дверце, наверное, шкаф или каморка какая-то. Покопалась там и вытащила пару лыж. – Вот, это вам, надевайте. – Она протянула мне эти свои палки.
– Смеяться не будешь? – неверное, я очень жалобно выглядел, потому что Катерина улыбнулась, но затем не удержалась и засмеялась.
– Не буду, не первый раз вижу таких неумех.
– Ну-ну, не надо оскорблений. Кстати, мы перешли на «ты».– Я постарался перевести тему, потому что мне надоело выглядеть слабаком и неумехой, как выразилась Катя.
– Хорошо, на «ты», только ты, – она сделала ударение на этом слове, – не представился. Не буду же я тебя Карлсоном называть. – Она снова очень мило улыбнулась. – Как тебя зовут?
Я слегка замялся, почему-то. Я не хотел, чтобы меня кто-то здесь знал. Катя уловила эту заминку
– Или останемся на «вы», «Мистер Взрослый дяденька Карлсон»?
Черт, да она снова смеется надо мной! Зачем я ей это позволяю?
– Знаешь, что, Катюша? Хватит смеяться надо мной. Я тебе не клоун! – Я говорил не громко, без злобы, но довольно строго, как учительница говорит невыполнившему домашнее задание ученику.
– Я знаю, что не клоун, но зачем же вести себя так? – Она говорила, улыбаясь, будто она моя мама, а мне лет так пятнадцать.
– Артём меня зовут. Можешь использовать любые производные на свой вкус.
Я снова был спокоен. Мне нравилось такое состояние, нравилось, что рядом есть человек, который не бежит от меня при первом же порыве ветра с моей стороны, а наоборот, невидимо и незаметно выравнивает меня. Я не испытывал к нему ни чувства привязанности, ни чувства благодарности. Мне просто приятно было с ним. Вот и все. Большего сейчас и не требовалось.
– Короче, давай сюда свои палки, надену, раз уж ты говоришь, что они мне необходимы. Только за это ты мне самую красивую елку покажешь. – Я пытался говорить легко и в шутливом тоне. Странные перемены настроения, очень странные. Наверное, новая обстановка так влияет.
– Обещаю, что твоя елка будет наилучшей. Ты же сам будешь ее выбирать.
– А топор есть?
– Топор? – Катя не понимала меня. – Зачем тебе топор?
– Елку рубать, зачем же еще. Не тебя ж, малявку.
– Эй!! Во-первых, я не малявка! – говорила она с улыбкой, будто ей приятно было обсуждать это. – Во-вторых, ты с ума сошел? Елку он рубать собрался! Ты в тюрьму захотел? И как можно было такое придумать в принципе?!
– А разве за это сажают в тюрьму? Да я за свою жизнь елку раза два-три покупал и раз двадцать рубал.
– Ну ты и варвар, а уже даже начал нравиться мне…
– Что? – я попытался словить ее на этом.
– Ничего. – Она сразу как-то потемнела, даже осунулась немного, будто защищалась от чего-то. – Говорю, что ты уже начал мне казаться не таким придурком, как сразу.
– Ого! Ты считаешь меня придурком?
– Сразу я именно так и подумала, а потом заметила, что ты просто стесняешься меня и комплексуешь из-за всяких мелочей.

Мне стало как-то не по себе от этих слов. Потому что говорила она правду. Да, я стеснялся ее, потому что она была красивой и интересной. Да, я комплексовал, потому что не чувствовал себя рядом с ней уверенно. Я даже не мог на нее обидеться за «придурка», потому что уж очень приятный она человек. Тем более, это слово точно характеризовало мое поведение. Надо же, как на меня повлияли перемены в личной жизни. Ну и пусть, зато мне проще живется. Меня совсем не волнует, что меня называют придурком, что маленькая девочка говорит со мной, как с равным. А иногда даже и свысока.
– Короче, хватит фигней маяться и состязаться в словах. Мне нужна елка. Показывай.
– Пойдем, если собрался.

Мы вышли на улицу. В мои глаза сразу воткнулись миллион иголок разного калибра, они летели отовсюду, и сверху, и снизу, и справа, и даже слева! Они уничтожали мои глаза!
– Ну как? Все нормально? – Катя, кажется, вполне серьезно спрашивала меня, даже не смеялась и не издевалась. Но мне сейчас было совсем плевать, если бы она даже плюнула мне в рожу. Потому что мне было больно, я был слеп.
– Возьми, одень, – Катя протянула мне очки, я их нацепил, но все равно перед глазами было полно кругов, красных, белых, синих и зеленых. Но постепенно зрение приходило в порядок, и я уже мог отличать небо и землю, даже Катерину видел нормально.
– Спасибо, я думал, что никогда больше ничего не увижу.
– Я же тебя просила сделать так, как я говорю. А ты все наоборот сделал. Зачем?
– Не знаю, просто не хотел, чтоб мне указывала и руководила мной девчонка.
– Да прекрати ты! Такое ощущение, что наоборот, ты мальчик-подросток, которому все не так, который делает все не по правилам, лишь бы противоречить.
– Хорошо, прости, я вел себя глупо. Так вышло. Я стараюсь делать все не так, как мне говорят потому, что довольно долго ходил чуть ли не под каблуком у одного человека. «Под каблуком» - это, конечно, громко сказано. Я не отказывал ему почти не в чем, старался выполнить почти все желания и капризы, мирился с тем, что мне не нравится. А все потому, что…

Я заткнулся. Потому что не знал, почему я так делал. Почему я оставался с Катькой даже тогда, когда узнал, что она мне изменяет и довольно часто. Почему я расквасил морду своему другу, когда узнал, что они не упускают момента, когда меня нет в городе или я просто занят, чтобы погулять и потрахаться? Почему же на Катьку я всего лишь обижался три дня? Я уже давно знал, что она не любит меня, это же сразу видно по женщине. От нее не исходит страсти, тепла, ее глаза либо вообще не светят тебе, либо всем остальным светят так же, как и тебе. Она не нежна, она не сексуальна, она просто похотлива и падка на развлечения за твой счет. Думаю, если бы я не давал ей этих развлечений, то ее давно бы уже не было в моей жизни. Да и плакаться на жизнь и на людей она всегда приползала ко мне. Вот две вещи, за которые она держалась. А я за что? Неужели она все это время была для меня лишь проституткой в долгом пользовании? Плохо так думать, мне неприятно такое, я не хочу такого. Но иной вывод сделать тяжело. Привычка? Значит, очень сильная привычка. А у нас вообще было какое-то чувство или нет? Что-то повыше обычного желания?
Боже мой, я жил так почти два года, даже не особо задумываясь и не переживая по этому поводу. Меня все, казалось, устраивает, было весело, пошло и довольно просто. А те редкие попытки сделать хоть что-то посложнее сразу же разбивались о «давай потом», «сейчас не время», и еще о рыжую горящую шевелюру, многообещающий взгляд и очень горячий поцелуй. И так все время. А потом я уже сам привык, что незачем думать о будущем, незачем строить какие-то серьезные отношения, особенно если один из двоих явно их либо боится, либо они ему не выгодны. Никто не видел и не понимал, что на самом деле мне не так легко и весело, как кажется снаружи. Никто не знал, что я хочу все изменить, но я не хочу давить и заставлять. Только один я знал и был на сто процентов уверен, что все последние десять лет хотел и готов был снова начать все сначала с той девушкой, с которой расстались давно, расстались плохо, с которой не общались совсем до сих пор, хоть у меня постоянно была потребность в ней и общении с ней. Если бы только кто-то мог чувствовать то, что чувствовал я. Боль, жжение, тошнота, горечь внутри при полной непробиваемости снаружи. Все видели, как я смеюсь, но на самом деле я плакал, только внутрь, в себя, ничего не выпуская наружу, я пытался обмануть сам себя. Никто ведь не видел, что каждый вечер я засыпал с открытыми глазами, потому что ее образ был рядом со мной, и я пытался рассмотреть его, впитать в себя. Если кто-то спал со мной, то они постоянно спрашивали, почему я отворачиваюсь к стенке. А потому что мне так не страшно! Почти всем хватало этой отговорки. И часа не проходило, чтоб я не вспомнил о ней, хоть никогда не произносил ее имя вслух. Стоило мне хоть на пять минут остаться одному, как в голове всплывал ее образ, с которым я говорил, общался, к которому я прикасался. Я спрятал все, что хоть слегка могло напоминать о ней, но номер ее телефона удалить так и не решился. Да и бесполезно это делать, потому что все три ее номера я знал наизусть. В трудовой книжке не написано, что пят лет в Африке я работал лишь для того, чтобы забыть ее и стереть все воспоминания о ней. Я поехал туда не деньги зарабатывать для открытия собственно бизнеса здесь, дома, как говорил всем своим знакомым и родным, а с целью начать заново свою жизнь.

И вот теперь я благодарил Бога, что вчера утром меня просто переклинило, и я прилетел сюда. Я сразу же почувствовал, что мне легко без человека, который обманывает меня постоянно, врет в глаза. Я понял, что был полным дураком, прощая ей все за отличное знание «Камасутры». Возможно, в тот день я просто вырос, дорос или что-то в этом роде. Теперь я знаю, что не ценил ее, потому что ни за что не поступил бы так с дорогим, а уже тем более, любимым человеком. Я даже забыл, когда говорил ей, что люблю ее, или слышал от нее подобное. Мы обманывали друг друга довольно долго, и кто больше и сильнее, я не знаю. Но я точно знаю, что не изменял ей, что был верен ей в мыслях и желаниях, даже во взглядах. Я просто не замечал других женщин, они для меня существовали лишь как сотрудники, родственники, друзья либо прохожая толпа. Возможно, я виноват в том, что так получилось? Что я быстро и легко сдался, что не продолжил свои попытки сделать так, как нужно было, осуществить то, в чем у меня потребность – взаимопонимание, единство мыслей и тел. И конечно же, пусть это сентиментально, глупо, но я хотел любить. Я хотел быть любимым. Пусть не видеть и не чувствовать этого постоянно и каждый день. Я прекрасно понимаю, что у каждого человека в жизни бывают какие-то свои личные мысли и заботы. Нет, не личные, а внутренние. Которые даже не понять самому порой, не то чтобы сказать о них кому-то или объяснить, что, как и почему тебя тревожит и занимает голову. Мне достаточно просто знать, что меня любят, что я могу любить, что это не вызывает у объекта моей любви отвращения, что это ему нравится и приятно.

Вот сегодня тридцатое в моей жизни тридцать первое декабря. И все они были до безобразия одинаковы и похожи. Побег за подарками, по магазинам, установка елки, приготовление еды. И как всегда, кто-то в пьяном порыве сломает елку, кого-то стошнит от какой-то еды, кому-то не понравится подарок. Очень редко кто-то скажет что-то искреннее, что-то по-настоящему приятное и теплое. Очень редко кто-то не будет приставать к той девушке, с которой ты пришел на праздник. Очень редко большинство присутствующих не будет чувствовать на утро кроме головной боли еще и тупую пустоту внутри, которая будет расти по мере отрезвления мозгов. Никто в этом не признается, но лишь потому, что никто не хочет выглядеть неудачником. Никто не хочет признаться в том, что он одинок, что в очередной раз он встречал Новый Год либо сам, либо с нелюбимым человеком. Потому что любить очень сложно, хоть и нужно для нормальной жизнедеятельности мозгов, сердца, души и тела. Мне очень часто приходится убеждать себя, что я люблю кого-то и что меня любят, лишь для того, чтобы заставить себя что-то делать или решиться на что-то. Иначе жизнь для меня неинтересна. У меня потребность жить для кого-то. К сожалению, очередная попытка – Катька – оказалась лишь попыткой и дурным опытом. Конечно, в чем-то опыт с ней мне будет полезен. Хотя бы для того, чтобы в будущем сразу и в корне прекращать подобные отношения, потому что теперь я точно знаю – они ни к чему ценному для меня не приведут.
– Мы пришли…

Катя робко смотрела на меня, будто опасаясь и извиняясь за то, что нарушила молчание. Она тонко почувствовала, что я не просто иду молча, а у меня в голове что-то происходит. Что-то, от чего отрывать не стоит.
– Уже?.. Быстро так…
Я все еще не вышел из мыслей, поэтому говорил тихо и отсутствующе. Я посмотрел на Катю, будто просил ее о помощи. Мне действительно нужна была помощь. Но вряд ли она могла помочь мне. Вряд ли кто-то вообще мог мне помочь. Кроме одного человека, которого я вряд ли увижу когда-нибудь еще.
– Да, уже пришли. Подожди здесь, я сейчас к леснику зайду, он нам покажет елки, которые можно взять.
Она сразу же ушла, оставив меня одного. Я смотрел ей вслед, и мне казалось, что она больше не вернется. Вернее, я останусь тут навсегда. Но мне не было страшно почему-то. После того, что я видел и пережил в Африке, я почти ничего не боялся. Один человек, с которым я подружился в Лагосе, заметил, что со мной не все в порядке. Он проверил какой-то магией либо просто шарлатанством мою ауру, которая по его словам, была ужасна. Меня преследовал образ неудачи и непрощенной обиды. За мной по пятам из какого-то там пространства следовал страх вечного одиночества и несчастья. Поэтому он предложил способ, которым пользовалось его племя с древности для воспитания бесстрашных воинов. Хоть это и был жуткий метод, но я согласился, потому что не видел другого выхода. Глупец, я не знал, не что иду! Дрожащий в каждом нерве ужас, холодеющая в каждом сосуде кровь, громоподобные удары сердца, сырость могилы и тяжесть земли, из-за которой даже пальцем пошевелить невозможно. Когда тебя закапывают в спальном мешке в землю на сутки, оставляя лишь маленькую трубочку для воздуха, то после такого действительно проходят все страхи. Я до последнего не верил, что этот метод действителен, пока сам не попробовал. Помогло. Но лишь до встречи с этой рыжей Катькой. Я не боялся сделать ей плохо и больно, мне нравилось делать так, как она считает правильным. Мне не надо было решать, делать выводы. А вчера я это все закончил, оборвал и обрезал.

Что ж, все, кажется, шло на поправку. Я вновь стал зависеть только от самого себя. Единственное, теперь у меня не было объекта приложения своих сил, стараний, способностей и умений.

Вышла Катя с каким-то мужиком огромного роста, шапке-ушанке, в меховых сапогах и таком же тулупе или как там оно называется у шведских лесников. Они о чем-то говорили с Катей, что-то обсуждали. Затем подошли ко мне:
– Это Дэйгун, он лесник, – Катя представила мне этого громилу.
Затем она что-то сказала Дэйгуну, наверное, тоже представила меня.
– Сейчас он покажет нам деревья, которые все равно будут уничтожать, и мы сможем выбрать одно из них для тебя. Поверь, выбор будет хороший, мы каждый год берем елку именно здесь.
– Хорошо, я рад, что наконец-то сделаю то, что намеревался. А что у него за имя странное такое? Для моего слуха очень необычное, будто он из мира эльфов явился. Это шведское имя?
– Нет, имя не шведское. Он и сам не швед, кажется. Никто не знает, настоящее ли это имя вообще, вполне возможно, что оно вымышлено. Он живет здесь один. Хоть и не очень далеко от людей, но он сам себя изолирует, мало с кем общается, очень редко ездит в город.
– Странно как-то, всего в нескольких километрах от Стокгольма жить в изоляции. Да ему гордиться надо своим умением избегать людей.
– Чем же тут гордиться? Тем, что сидишь один в деревянном доме и сутками говоришь только с собой. Ну, может быть, еще с кошкой или собакой.
– Кстати, я не заметил у него собаки, даже не слышно было. Странный мужик. И давно он здесь живет?
– Папа говорит, что когда они с мамой приехали сюда в восемьдесят седьмом году, то он уже был здесь. И кстати, он первый пришел знакомиться.
– А тот дом, в котором я сейчас живу, чей он?
– Он раньше тоже принадлежал Дэйгуну, но три года назад мой старший брат женился, поэтому папа купил этот дом. Но брат с женой и полгода там не пожили, переехали в город.
– Понятно, значит, твой будет, когда замуж выйдешь. Приданое. Классный домик.
– Возможно когда-то и будет мой, но я не спешу выходить замуж. Для меня это очень важно. Я хочу один раз и навсегда. – Кажется, Катя немного замечталась, потому что взгляд ее устремился куда-то вдаль, губы лишь слегка касались друг друга, дыхание медленное и глубокое. Несмотря на то, что мы шли в гору, идти вообще было тяжело.

Неожиданно Дэйгун свернул направо, будто какая-то невидимая дорога сделала крутой вираж. Мы последовали за ним, как утята за уткой, переваливаясь, раскачиваясь и не смея сойти с указанного пути.

Минуты через три, может через пять, мы вышли на небольшую полянку, на краю которой было какое-то строение, совсем небольшое, стенки, видимо, были всего лишь в одну доску. Явно не жилое помещение, что-то типа склада или хранилища какого-то.

Дэйгун обратился к моей спутнице, они сказали друг другу по два-три слова, и он направился к этому строению.
– Что это? Куда он пошел? – мне было очень интересно, потому как очень все было похоже на сказочный сюжет: вышли на опушку, на опушке – избушка, а в избушке сидит бабка. Только ножки курьей не хватало и вместо бабки – мужик странный был. Я старался убедить себя, что странность его заключалась лишь в том, что я не понимал его, поэтому он был для меня таинственным героем, который подарит мне на Новый Год елку. И как сказала Катерина, самую красивую елку.

Тем временем Дэйгун уже снова вышел на поляну, в руках у него была бензопила. Он с непоколебимым видом направился куда-то в лес.
– А мы не пойдем с ним? Он сам справится?
– Конечно, справится. Он возьмет одну елку, которую в любом случае надо убирать. Он же лесник, у него на это есть разрешение, он знает, какие деревья мешают.
– А мне кажется, что он сейчас зайдет подальше в лес, спилит первую попавшуюся елку, а потом потребует с меня денег.

– Ты что?! Не выдумывай! – Катю поистине удивила моя мысль, наверное, в Швеции нет такого подхода к лесничеству и коммерции, как во всеми любимой нашей Родине. Такого искреннего удивления, граничащего с негодованием, я не видел никогда. Поэтому мне стало очень неловко за себя, за свои мысли, за то, как плохо я думаю об этом Дэйгуне. А странно ведь получается: Катя уже давно живет в Москве, но она до сих пор не привыкла к мышлению и жизненным принципам «людей советских». Она осталась настоящей шведкой, настоящей почитательницей своей страны и ее законов, традиций. Она даже просто не привыкла к жульничеству, к браконьерству, хоть и видит это по несколько раз на день. Для нее это непостижимо. Возможно, это она тут такая правильная и хорошая, возможно, это она у мамы с папой паинька. Я ведь не знаю, кто она на самом деле. Впечатление о ней сейчас очень хорошее. Но ведь это не показатель. Помню еще со своих студенческих лет, как менялись люди по приезду в город. Дома, под крылышком у мамы с папой хорошие, маленькие, пушистые. Но только заканчивались выходные, и они ехали обратно в общаги, как сразу неизвестно куда девался этот пушок. Мальчики снова становились алкоголиками и наркоманами, девочки – алкоголичками и шалавами. Конечно, не все, даже не большинство, но перемены в поведении пусть малого числа людей, которых я знал здесь и там, у мамы, были настолько сильны, что иногда рождалось ощущение безнадежности мира, никудышности общества. Фантазия рисовала страшные картины падения всей культуры. Фатализм брал верх, и казалось, что теперь уже все ребята – наркоманы, а все девушки – шлюхи. Со временем это прошло. Метаморфозы не исчезли, все было на своих местах, только я привык уже, только меня это уже как бы не касалось. Мне теперь уже было плевать на тех, кто мне не знаком. Меня не сильно заботили проблемы тех, кого я знал, если они меня не просили помочь им или просто поговорить с ними. Я стал равнодушен к чужим заботам и проблемам. Если они меня не касались, значит, их не существовало. Я стал циничен, жесток, груб. Но никогда не позволял себе хамства. Пусть я даже с презрением относился к кому-то, но не старался оскорбить или обидеть. Все-таки, человек, каким бы он ни был. Лучше, я совсем не буду знать его, пусть его лучше вообще не существует в моей жизни. И одновременно со всем этим, с тотальной жестокостью и инстинктами самовыживания был человек, который умел не просто увидеть во мне хорошее, доброе и рациональное, яркое и светлое. Он умел вытащить все это на поверхность. Ему даже не надо было особых усилий прилагать для этого. Это была девушка, очень красивая, в которой я видел интересного и равного для себя собеседника, конкурента, соперника, партнера и друга. Она научила меня любить, она показала мне, как хорошо и восхитительно, когда любят тебя. Она знала меня и все во мне. Она открыла себя мне, полностью, я на расстоянии в несколько сотен километров мог чувствовать ее настроение, ее мысли. Она знала, как и что я скажу в каждой ситуации, мы понимали друг друга не с полуслова, даже не с полувзгляда, а с полумысли. Великое время было, но эпохи великих заканчиваются, оставляя в жизни людей, через которых они прошли, вечно заметные следы, порою очень сильно напоминающие шрамы.

Дэйгун вернулся. Он тащил за собой елку, небольшую, но пушистую. Правда, когда он подошел поближе, то я заметил, что на одной стороне ветки у нее были какие-то недоразвитые. Потому, наверное, ее на вырубку и пометили. Ну ничего, приставлю к стенке тем боком, будет красавица!
Катерина снова перебросилась с Дэйгуном парой слов, позвала меня, чтобы я взял елку. Я спросил, надо ли платить или что-то сделать для него.
– Да брось ты! Ему их все равно рубать надо, только он выкинул бы ее. А так она подарит тебе радость. Он очень серьезно к этому относится, любит лес свой, каждое дерево.
– Ну хорошо… Передай ему благодарность от меня, скажи, что мне очень нравится елка, что он хороший и щедрый человек.
Катя повернулась к Дэйгуну, наверное, передала ему мои слова, потому что он кивнул мне и даже слегка улыбнулся. Интересный мужик, и надо отметить, приятный очень.
– Все, передала то, что ты просил. Пойдем домой?
– Ну да. Буду сейчас наряжать елку. Ты дорогу помнишь?
– А зачем ее помнить? Следы еще остались, будем просто по ним назад идти.
– Точно, а я и не подумал, – я улыбнулся Кате. Какой взрослой и самостоятельной она сейчас выглядела. А как же? Ей ведь уже, наверное, лет двадцать.
– Катюша, тебе двадцать?
Катя удивленно посмотрела на меня, подняв брови и хитро прищурив один глаз:
– Тебя разве не учили, что некультурно спрашивать женщину о возрасте?
– Да брось ты. Ты очень классно выглядишь. Я просто заметил, что смотрю на тебя сейчас совсем иначе, чем в начале нашего знакомства. Сейчас ты мне не кажешься наглой малолеткой.
– Ты считал меня наглой малолеткой? – Катя пыталась напустить на себя гневное выражение лица, но это у нее совсем не получалось. В конце концов она заулыбалась и сказала: – Ненормальный псих. Это ты вел себя как мальчик маленький.
– Знаю, – я тоже улыбался. Мне было приятно то, что мы говорили с Катей в таком тоне. Как нормальные взрослые люди, которые, кажется, приятны и симпатичны друг другу.
– Слушай, Катюха, поможешь мне нарядить елку?
– Папа говорил, что ты произвел на него впечатление человека, который хочет спрятаться от всех людей. Ты уверен, что хочешь, чтобы я помогала тебе?
– Да. Хочу. Я же не предлагаю тебе сидеть со мной на Новый Год, его я хочу встретить сам. Мне есть, над чем подумать. А вот елку ты можешь красиво нарядить, а то я понавешиваю фиг знает как шарики.
– Так ты только из корыстных побуждении предлагаешь? – Катя снова пыталась выглядеть строгой, но снова это у нее не получалось.
– Да. А потом я тебя выгоню.
– Ну, зачем так грубо? – Катя обиделась, кажется.
– Извини, если, конечно, хочешь, то можешь посидеть со мной, мне будет приятна такая гостья. Но предупреждаю, что я буду молчалив и угрюм.
– Все хорошо, я не буду тебе мешать, а с елкой помогу. Мне нравится делать красиво.
– Значит, мир?
– Мир!

Мы с Катей хлопнули в ладоши, улыбнулись друг другу. Но дальше разговор почему-то не шел, запнулся. Странно было вот так идти рядом с ней, молча, не глядя друг на друга, при том, что несколько минут назад мы стали пусть не друзьями, но хорошими приятелями. И вдруг Катя спросила:
– У тебя есть жена, – на секунду замолчала, посмотрела на мою руку, где должно быть кольцо, – или девушка, которая может стать ею?

Честно сказать, она поразила меня этим вопросом. Никак не думал я, что она спросит такое. Зачем ей вообще знать обо мне что-то личное. Неужели ей это действительно интересно? Безусловно, мне льстит, если ей действительно интересно, но, к сожалению, я не могу ей ответить взаимностью. Мне по большому счету, все равно, кто она, чем занимается, какие у нее планы на будущее. Она просто интересная и приятна в общении. Возможно, если я увижу ее завтра, то буду вести себя совершенно иначе, буду расспрашивать, допытываться. Возможно, во время сна мой мозг переработает информацию, которую я получил о ней за сегодня, и мне станет мало, захочется узнать ее лучше. Но не сейчас.

Я был в затруднительном положении, я не хотел говорить с ней на эту тему, но не хотел и отказываться отвечать, проявляя тем самым безразличие. Я был уверен, что если я отвечу, то следующим вопросом будет что-то про любовь или про чувства. А мне очень не хотелось обсуждать эту болезненную, как оказалось, тему.
– Катя, послушай… Давай поговорим об этом, когда придем. Сядем в тепле, я сделаю чаю, могу даже одеялом укутать, чтоб уютнее было…
– Ты хочешь укутать меня одеялом? – Катя говорила тихо, будто не верила ни ушам своим, ни моим словам.
– Да, но это ничего не значит. – Я сохранял спокойствие, потому что ничего необычного в этом не видел. – Я просто люблю заботиться о слабых и беззащитных, и ничего более, – я улыбнулся настолько добродушно, насколько мог.
– Ах, вот оно что… – Катя была спокойна, но выглядела слегка расстроенной. – А я-то думала, что причина в другом. И уж никак не могла себе представить, что ты считаешь меня слабой и беззащитной.
– Катюша, перестань. Дай мне побыть сильным, прошу тебя, – я искренне улыбался, потому что сейчас она снова была той вредной маленькой девочкой, которая утром разбудила меня. Только сейчас, кажется, она действительно была расстроена. Жаль, я не хотел делать ей что-то плохое.
– Катя, ты чего раскисла? Что случилось? Прости, если я что-то лишнее ляпнул.

Мне не хотелось быть причиной чьего-то расстройства, и уж тем более не хотелось утешать и успокаивать кого-то. У меня уже больше не было места внутри для чьих-то слез, проблем, рассказов и грустных историй. Я даже веселиться не хотел. Перенасыщение жизнью, что ли. Но я не могу сказать, что она настолько разнообразна была последние пару лет. Одно и то же. Конечно, мне было, что сказать и рассказать о себе и своей жизни, она не настолько пуста, скудна и безрадостна, чтобы не быть в состоянии выговорить пары слов о ней. Но и о перенасыщении заявить во всеуслышание не мог. Скорее всего, просто надоел тот привычный распорядок, обстановка.

– Катюша, все хорошо? – Мне стало немного жаль эту девушку, которая была со мной очень приветлива, которая считала меня своим, считала нормальным человеком, пусть даже и психом. Она приняла меня, она помогла мне, она слушала меня. Он шла рядом со мной, среди снега, по холоду. Она заботилась обо мне. А для меня одна из самых важных черт человеческих отношений – взаимная забота. Наверное, именно поэтому мне хотелось укутать ее теплым одеялом, сделать ей чаю, а если захочет, даже кофе. Я бы даже с ложечки ее поил, но это уж слишком для нашего с ней уровня общения. А повышать этот уровень ни я, ни она не хотели. Нам это не нужно. Черт! До чего же глупая ситуация. Девушка мне нравится, я, кажется, тоже ей симпатичен, но я не хочу и не намерен развиваться и двигаться дальше. Сейчас мне это не нужно, мне этого не хочется. А может быть, так и должно быть? Может, так и начинается все серьезное? Потому что именно так начиналось то, о чем я вспоминаю всю свою жизнь. Я каждый день запрещаю себе думать о том, что тогда случилось, я каждый день пытаюсь убедить себя, что не люблю, что ненавижу, что так намного лучше. Но каждый раз я сдаюсь, потому что осознаю, что я неправ, что я не могу ненавидеть, что мне нужно любить.

– Хорошо, я тебя понимаю, – внезапно заговорила Катерина. – Ты прилетел сюда, чтобы отдохнуть, чтобы отвлечься, расслабиться. Ты снял дом у моего отца, ты клиент. Так что я ради своего отца должна помочь тебе и все. И ничего более. – Она говорила сухим голосом, с тусклыми глазами, губы ее, кажется, тоже были холодными.

– Катя, ну что ты, в самом деле. Мне будет очень приятно, если ты поможешь мне. Я с радостью разделил бы с тобой чудо Нового Года, ты мне очень интересна. Но я понимаю, что ты хочешь провести этот праздник с родными. К тому же, я в подобных ситуациях очень молчалив. Сижу себе, что-то думаю, пью чай с тортом, смотрю на сияющую елку. – Я уже начинал оправдываться, этого еще не хватало. Все-таки, я не умею вести себя с женщинами. То наговорю всякой гадости, то вообще ничего не говорю. То обижаю их, то извиняюсь и оправдываюсь.

– Не обращай внимания на меня вообще, я сказала, что помогу, значит, помогу, но лишь из-за моего папы. Он кого попало в этот дом не пустит, он его очень любит и оберегает, как ребенка. Наверное, дом заменяет ему нас, его детей, которые разбежались из родительского дома. Так что все нормально, мистер Карлсон.

– Вот ты даешь! С чего вдруг я Карлсон снова? Мы же с тобой на «ты» давно перешли. – Но Катя была непробиваема, холодное выражение лица ничего не отображало. Вот черт! Надо же, до чего гордая попалась! – Катюша, расслабься.
– Не трогай меня. Я злюсь

Она говорила это так трогательно, что я не удержался от улыбки. Она все-таки была маленькой девчонкой, первое впечатление было правильным. А те короткие минуты, когда мне казалось наоборот, были всего лишь примером того, какой она будет, когда повзрослеет. До чего же она хороша, когда злится. Прелесть просто. И насколько же мне плевать на то, что она злится на меня из-за того, что я, наверное, сказал ей что-то обидное.

Больше я не пытался говорить с Катей, очень гордой девушкой она оказалась. В этом, безусловно, много очень плюсов, главное, чтобы эта гордость не переходила в беспочвенную самовлюбленность. Потрясающе красивы девушки с поднятым носиком, такие всегда были моей слабостью. Но только в том случае, если нос задран не от тупости или высокомерия.
Вскоре мы пришли к моему дому. Катя открыла мне дверь, все так же не разговаривая со мной. Странная девчонка. Я не мог понять, для чего она так делает. Не заботясь особо о причинах поведения Кати, я нашел в кладовке топорик, там же оказалась и подставка для елки вместе с игрушками. Сделал все, как положено. Давно я таким не занимался, лет десять точно не ставил елку собственноручно. Получилось очень даже хорошо, как и должно получиться у человека, которому нравится то, что он делает. Катя молча наблюдала за мной, потом взяла коробку с игрушками и стала их вешать. Теперь пришла моя очередь наблюдать за ней и сверлить взглядом. Что я с удовольствием и делал. Я замечал, что Катерине не очень комфортно от этого, но мне нравилось смотреть на нее, на ее движения, на проворство рук и пальцев, на оценивающий елку взгляд. Надо отметить, что вкус у нее отличный, потому что мне понравился результат ее деятельности, елка получилась очень красивой. Наконец, она повернулась ко мне и спросила:
– Устраивает?
Я оценивающе посмотрел на елку, потом на Катю:
– Спасибо, мне очень нравится, очень красиво.
Катя сдержано улыбнулась. Ей, кажется, было приятно слышать похвалу своей работе.
– Я имею ввиду не только елку.

Катя непонимающе нахмурилась, посмотрела на меня, будто я сказал что-то на непонятном ей языке. Но потом она вдруг широко заулыбалась, посмотрела мне в глаза, очень нагло, надо сказать. Мне это было приятно, я не мог больше отказываться от своих симпатий.
– Катюша извини, я не хотел тебя обидеть. Но ты тоже пойми, я не хочу испортить тебе праздник, потому и сказал, что выгоню тебя. Я могу даже быть злым и противным, когда придет Новый Год. Так почти всегда случается, я сам не знаю, почему так. Наверное, из-за того, что я каждый раз понимаю, что прожил еще один абсолютно бесполезный год, что снова я никому ничего хорошего не сделал. Меня всегда посещает мысль, что если я умру в новогоднюю ночь, то от меня ничего не останется, что люди забудут меня буквально через неделю после моих похорон. И никто не будет плакать возле моего гроба, никто не станет дарить мне венки, никто не придет весной, чтобы убраться на моей могиле…
– Эй! Ты что такое несешь? Какие похороны, какая могила? Ты и правда псих. – Катя уже не дулась, она сидела на диване, держа ровно спину, будто стояла на танцевальной площадке, слушая музыку, чтобы начать танец. Я оставил без внимания ее замечания, но спросил:
– А ты танцами занималась? У тебя правильная осанка, ровная красивая спина, такая только у танцоров бывает.
– Занималась в детстве, – Катя улыбалась, она даже смутилась немного. – Неужели заметно?
– Конечно! Я сразу подобное замечаю. Но теперь давай я сделаю то, что обещал, помнишь?
– Что?
– Я обещал тебя укутать одеялом и напоить чаем.
– Отлично! – Катя довольно хлопнула в ладоши, уселась, поджала под себя ноги. – Одеяло мне сейчас не нужно, а вот от чая не откажусь,– она в заключение ослепительно улыбнулась. До чего же разная она. Минуту назад хмурилась, сейчас ярко улыбается.
Я пошел на кухню, включил чайник, нашел две чашки, насыпал в них по ложке заварки. Посмотрел на Катю, она все так же сидела на диване с довольной улыбкой. И она наблюдала за мной! Во дает!
– Ты чего смотришь? – я говорил тихо, мягко, спокойно. – Я же не зверек в зоопарке, правда?
– Правда, ты зверек в моем доме, – Катя была довольна своей шуткой, но она быстро решила поправиться, подумав, что обидела меня этими словами, – Просто, мне никто кроме мамы не делал чай, прикинь. Дожила до двадцати лет, а чай всю жизнь сама себе завариваю.
– Вот ты и сказала, сколько тебе лет!
– И что? Будто, это так важно.
– Так почему ты тогда выпендривалась, когда я тебя спрашивал?
– Когда? – видимо, у Катерины настроение значительно улучшилось по сравнению с тем, которое было, когда она вешала шарики на елку.
– Тогда, когда я спрашивал, двадцать ли тебе лет. А ты умничать стала, что неприлично спрашивать об этом.

– И правда ведь неприлично, сам знаешь, воспитанный человек же. – Катю понесло, ей уже было все нипочем. Настроение ее ничто и никто не испортит, даже если специально стараться. Бывают такие моменты, когда уже не можешь себя контролировать, когда все веселит, когда все воспринимается с маниакальной радостью. Именно в таком состоянии Катерина сидела на диване, по-детски любопытно раскрыв глаза. Ее ресницы излучали искорки света, которые наполняли комнату весенним настроением, которые меня самого приводили в восторженной состояние. Я улыбнулся ей, показал большой палец. Катя улыбнулась, прищурив один глаз и сделав тот же жест, что и я.
Чайник закипел, я залил воду в чашки, добавил сахару и оставил чай настаиваться. Сел к Катьке, она повернулась ко мне:
– А почему ты не принес мне чашку? – она явно кокетничала, строила глазки. Бешеная!
– А потому что чай должен, во-первых, настояться, а во-вторых, оптимальная температура для чаепития примерно 55-65 градусов. Иначе чай вредит здоровью. А я не хочу портить своё здоровье, да и тебе не советую.
– Ты заботишься обо мне?
– Ага, забочусь. – Мне было немного неловко признаваться в этом, но врать я не мог, уж очень доверчиво смотрела она на меня.
– Зачем тебе обо мне заботиться? – Катя не отставала, она вошла в фазу, когда человек готов говорить обо всем и со всеми, лишь бы только болтать и трепать языком.
– Потому что мне просто нравится заботиться. Это мне необходимо. Пусть даже не близкий и малознакомый мне человек, как ты, например. Но ты мне приятна, поэтому я хочу заботиться о тебе. Вот и вся причина.
– Больше нет причин? – Катя явно хотела что-то услышать, если так прямо об этом спрашивала.
– Ну, если… – я смутился даже, – если говорить полностью откровенно, то есть еще причина… Ты девушка, притом очень красивая, милая. Это твой дополнительный плюс. – Господи, да я покраснел, кажется, когда говорил это!
– Спасибо, мне очень приятно. – Катя улыбалась, очень мило и открыто.
– Да не за что, это ведь правда, сама знаешь. Кстати, я думаю, что чай наш уже готов. Сейчас посмотрю. – Я встал с дивана, пошел на кухню. Чай действительно был готов. Я принес обе чашки, одну из них поставил перед Катериной, вторую взял себе.
– Спасибо, – Катя с улыбкой взяла чашку, попробовала, – очень вкусно, спасибо. Для меня очень много значит, что ты сделал это для меня.
– Ничего особенного в этом нет, не выдумывай, – я действительно не понимал, почему она придает этому факту такое значение. Подумаешь, поступок.
– Понимаешь, обычно все происходит иначе… Совсем не так. – Она сдвинула брови, на лбу проступили легкие морщинки – Катерина хмурилась.
– Что ты имеешь ввиду? Что значит «не так»? – реакция Катерины меня насторожила, снова эта быстрая смена настроений.
– Понимаешь, как говорит мне мой опыт, обычно, в большинстве случаев, мужчины хотят напоить женщину не чаем, а чем-то покрепче. Они заботятся не потому, что это просто им приятно и нравится, а потому они преследуют цель получить благодарность в виде удовольствия. Может, я не с теми общаюсь или сама даю повод так поступать, не знаю. Но поведение, подобное твоему, очень редко встречается.
– Возможно, не знаю. Для меня сейчас главное, что я с тобой подружился, что мы нашли общий язык, что нам есть о чем говорить. А если и молчим, то молчание отнюдь не напрягающее. Согласна?
– Да, согласна. И удивлена, честно говоря. Потому что первое впечатление о тебе было не очень хорошим. А потом я все время удивлялась, насколько же хорошо ты умеешь производить первое негативное впечатление. Странный ты.

Катя держала чашку двумя руками, будто грелась её теплом. Она пила чай маленькими глоточками, лишь слегка касаясь губами чашки. Говорила она тихо, спокойно, размеренно, даже чарующе. Под звук ее голоса все успокаивалось, хотелось лечь, укутаться большим толстым одеялом, обнять подушку, кошку или пусть даже живого человека, теплого и нежного. И хотелось спать. Она расслабляла, она усыпляла, она... Боже, как много она говорила, но это не было неприятным, это не надоедало. Ее тихий голос, порой переходящий в шепот, звучал, казалось, у самого моего уха, будто она рассказывала мне какую-то тайну или говорила непристойности, опасаясь, что кто-то посторонний услышит. Моя фантазия рисовала мне теплый летний вечер, когда солнце только-только скрылось за горизонтом, но его жар все еще чувствуется, хоть по спине и пробегает прохладный ветерок. Я стоял посреди степи или поля, один, нигде не было слышно даже звуков цивилизации. Только птицы кружили высоко в темно-синем небе, я не мог разобрать, что за птицы. Высокая трава, почти до колен, колыхалась волнами, накатываясь на меня с силой штормящего моря. И вот лес на самом горизонте превращается в скалистый берег, поле – в океан, серый, сильный, грозный, но справедливый. Он ненавидит трусов, он обрушивается на них все своей свирепой мощью, которая сметает все на своем пути. Я и здесь один, я каким-то чудом стою ногами на поверхности воды, она плотная и устойчивая, я уверен, что не провалюсь и не утону. Волны, какими бы высокими они не были, утихают в нескольких метрах от меня, птицы кружатся надо мной. Все те же, что и там, в степи, или другие, я не знаю. Мне некогда об этом думать, потому что на небе начинают появляться звезды, а я не знаю, где мой дом. Я не знаю, идти мне куда-то или стоять не месте. Вдруг скоро начнется буря, и мне надо скорее уйти отсюда? А вдруг, стоит мне сделать шаг, как твердая опора под ногами исчезнет, и я пойду ко дну? Вдруг? А если? Ответов не было, были только два варианта, исключающие друг друга. Я услышал, как ко мне приближается звук, звенящий, назойливый. Он не прекращался даже тогда, когда я закрывал уши, тогда он звенел прям у меня в голове. Яркая вспышка света ослепила меня, но буквально через секунду я снова видел. Было темно, это не слепота, я был в этом уверен. Было просто темно, ночь. Я лежал, это я тоже чётко ощущал. Потрогал себя руками – я был накрыт одеялом. Рядом на столе стояла чашка, с которой я некоторое время назад начинал пить чай. Потом, наверное, голос Кати меня успокоил, загипнотизировал. Я заснул. Улыбнулся сам себе в темноте. Надо же. Как малыш под чтение сказки. Катя укрыла меня, подложила под голову небольшую подушку. Молодец, хорошая девочка. Я снова улыбнулся. И тут увидел стоящую недалеко от меня елку! Черт, я же мог и Новый Год проспать!

Я вскочил с дивана, одеяло отлетело в сторону. Я пытался вспомнить, где в этой комнате выключатель, чтобы включить свет. У двери, точно! Загорелся свет, я посмотрел на часы, висевшие на стене – без четверти одиннадцать. Нифига себе, сколько я проспал! Интересно, Катя давно ушла? Или она сидела и смотрела на меня спящего? Я бы на ее месте так и сделал. Мне было интересно, какая она, когда спит. Наверное, очень красивая, потому что люди во время сна обычно выглядят добрее, милее и красивее. Но я бы не хотел, чтобы кто-то на меня смотрел, пока я сплю. Особенно, когда сниться что-то подобное тому, что только что снилось. Странный сон, я его очень хорошо запомнил, в деталях. Обычно никогда сны не запоминаю, знаю, что снился, но не помню. И всегда у меня сны цветные, а я слышал, что нормальным людям снятся черно-белые. А цветные сны – признак шизофрении. Но я пока что за собой ничего подозрительного в этом отношении не замечал, так можно быть спокойным.

Посмотрел на часы – было около одиннадцати. Пора готовиться к встрече Нового Года. Хотя, особо и готовиться не стоит, мне-то что надо: чай, елка, свечи и торт. Вот черт! Торта не было и негде было взять его в этом месте в такое время. Жаль, придется кушать какое-то печенье, которое видел вчера в шкафу на кухне. Обойдусь…



Включил в розетку гирлянды, и елочка засияла. Стройная, пушистая красавица. Она улыбалась мне огоньками, тянулась ко мне веточками с шариками.
Я улыбнулся ей в ответ – моей единственной гостье на празднике. Больше никого не было и не будет. Только я и елочка. И это меня совсем не тревожило и не печалило.
Я пошел на кухню, поставил чайник, вымыл чашки, из которых пил с Катей. Моя была с каким-то зверьком, наверное, шведский фольклор. А на Катиной были нарисованы груши, самые настоящие родные груши, которые росли на дереве у моей бабушки. Господи, как давно это было, наверное, уже нет ни дома, ни сада, ни дерева. Старики прожили достойную жизнь, великую, сильную и насыщенную. Я четко помню их лица, голоса, помню, что никогда не смел им перечить. Не мог и все. Как я мог спорить с ними, если они были для меня образцом силы, гордости и человечности? Я и близко не подошел к тому уровню понимания жизни, какой был у них.

Хорошо, что мне попалась чашка с грушами, что я вспомнил своих бабушек и дедушек, хорошо, что я не забыл. Я всегда гордился ими. Гордился тем, что знаю даты их дней рождения, хоть никто в классе не мог такого сказать о своих бабушках и дедушках. Я гордо ходил с дедом на парад Девятого Мая, показывал всем его медали, а он лишь смущенно одергивал меня: «Не балуйся». Но ни разу ни от кого из них я не слышал плохого слова, ни разу не видел, чтобы они остановились перед трудностями, чтобы у них пропал интерес жить. Пусть не для себя, но для детей своих и для страны! Это была уже совсем не та страна, за которую они жрали землю, за которую разбрызгивали кровь, за которую ненавидели и которую любили. Это не та страна, которую они заново построили, которую заново заселили. Они родили не только новые поколения, не видевшие войны, они родили счастье для множества людей во всем мире. Они ломали спины, чтобы нам было что есть, чтобы мы ходили в школы, чтобы мы моги сегодня так щедро плевать на нашу уже страну, на наш язык, на нашу культуру. Они рвали глотки в грохоте моторов, чтобы мы могли одеть красивую одежду, чтобы у нас у каждого был телевизор и телефон. Они не заслуживают того отношения, с каким мы относимся к ним. Их можно посчитать на пальцах, но они сила, против которой ничто не может бороться. Их не сломить. Да, их можно унизить и обидеть, о них можно забыть, но они все равно напоминают нам о том, что сила духа, преданность и вера в себя способны на все.

Странное такое ощущение величия охватило меня. Будто я мог повернуть мир и его историю так, как считаю нужным. Будто в моих руках находилась кнопка, нажав которую, я смогу стереть нищету и убогость, которыми пересыщен наш мир. Улыбка… Снова эти мысли, которые никому не нужны, которыми разве что в сортире подтираться. Черт! Вот начинается, как обычно: злоба, неудовлетворенность, презрение ко всему окружающему. Низменное желание все разрушить, чтобы построить свой мир, с моими правилами, законами, принципами, ценностями. Снова у меня был приступ вселенской несправедливости, при этом я на сто процентов был уверен, что только я смогу сделать все так, как надо, пусть только мне дадут возможность. Нах…

Я постарался успокоиться, не думать обо всем этом, не останавливаться, главное, не останавливать ход мысли, думать о чем-то другом, хорошем и добром. Я жаждал доброты, я жаждал ласки, женской ласки. Мне необходима была настоящая женская искренность, щедрость чувств и эмоций. Мне необходимо было видеть, слышать и чувствовать любовь. Да, мать вашу, любовь, которой у меня не было очень давно, с тех самых пор, когда я расстался с единственной девушкой, которую по-настоящему люблю. А все остальное – мелочь, шваль, грязь подножная в сравнении с ней. Я плевал на себя и свои чувства, обнимая и лаская других, я предавал себя, когда ложился с ними в кровать, я обманывал себя, притворяясь, что мне это приятно и приносит удовольствие. А ничего такого и примерно не было. Я просто пытался стереть ее, но не вышло. Поэтому каждый год у меня припадки, поэтому каждый раз я чувствую себя лишним в мире, в котором я без нее. Мне не помогали молитвы, мне не помогали книги, мне не помогали психологи и психотерапевты. Все равно чувство горечи преследует меня до сих пор. Я быстро научился прятать это чувство, я быстро научился делать вид, будто у меня все отлично, четко и успешно. Но на самом деле, и этого никто не знал, у меня дерьмом внутри воняло, настолько плохо все было. До сих пор иногда попахивает, в такие вот моменты, как сейчас.

Чайник закипел, его свисток вырвал меня из пространства гнусных мыслей, я насыпал в чашку заварку, потом залил кипятком. Аромат меня немного успокоил, я взял чашку, сел на диван, который уже успел полюбить, и вдыхал горячих запах, исходивший от чашки. Руки жгло, но я не обращал на это внимания, я глубоко в себя впускал ароматное тепло. Оно разливалось по всем венам, по всем жилам, оно проникало к каждой клеточке моего организма, иссохшего в пустыне жалких симуляций любви.

Тут я обратил внимание, что держу в руках чашку с нарисованными грушами. Мне стало приятно, что я выбрал именно ее. Когда я приходил в гости к той девушке, то она поила меня чаем. У меня там уже завелась своя чашка, на которой тоже были нарисованы груши. Снова напоминание о ней. Все всегда напоминает о ней, куда бы я ни пошел или поехал, чтобы я ни делал, постоянно я вспоминаю о ней. Она жива, она неувядаема, ее частичка была в моем ДНК, в моих генах.

Тепло… Уютно… Приятно… Елка мигает, искрится, она хочет, чтобы я улыбался, радовался, чтобы мне было хорошо, ведь скоро самый любимый многими праздник. В детстве я каждый год рассказывал стишки под елкой, пел песенки, чтобы Дед Мороз принес мне подарок. Каждый год первого января я находил под елкой то, о чем мечтал. И каждый раз я удивлялся, откуда он знает, что именно это я больше всего хочу. Я пытался не спать ночью, чтобы увидеть, когда он придет. Я представлял себе, как старый дедушка с большой бородой и в толстой шубе лезет под мою елку, чтобы положить подарок, который привез мне из Лапландии. А как он забирался на восьмой этаж, где я жил? Чудо, я верил в него, я ждал его каждый год. Я смеялся, я был счастлив. Фотографии… Когда в последний раз в прошлом году я случайно наткнулся на свои детские фотки, то не узнал себя – радость, счастье в глазах. Искренность в улыбках всех людей, которые окружали меня. Неужели мир настолько поменялся? Или я поменялся, или я сам притягиваю несчастья и неудачи?

И я ни с кем не мог поговорить об этом, потому что никто не верил и не принимал серьезно мои слова о том, что мне плохо или тяжело. Все удивлялись, как мне может быть плохо, если у меня есть авто, которое хотел с детства, если у меня есть доход, который позволяет мне ни в чем себе не отказывать. Господи, да неужели людям не дано понять, что не в этом счастье? Неужели не видно было, что я чахну от одиночества, что у меня нет близких людей, которым я могу доверять, которым я могу бесконечно верить?

Счастье в любви. Ее нельзя купить, обменять или выиграть. Она либо есть, либо ее нет. Можно как сувенир получить симуляцию, можно украсить человека купюрами, чтобы он излучал любовь к тебе, чтобы он брал тебя за руку на людях, чтобы он целовал тебя, как самого дорогого человека. Чтобы он отдавал тебе свое тело, чтобы он подстраивался под твои привычки. И этого достаточно, если нет физической потребности в живых чувствах, если никогда не задумываться: а кто это и зачем рядом со мной?

Раздавшийся в глухой тишине звонок заставил меня вздрогнуть. Телефон? Странно, кто мог звонить сюда, ведь никто не мог знать, что я здесь. Разве что Оливер? Я посмотрел на часы – через двадцать минут будет двенадцать ночи. В Киеве он уже наступил. Я встречу Новый Год позже, чем вся моя страна.

А телефон не замолкал. Кто-то настойчиво хотел поговорить со мной. Прикинуться, что меня нет? Или притвориться автоответчиком?
Телефон не умолкал уже минуты три, звенел себе и звенел, негромко, но требовательно. Я встал, подошел к нему, поднял трубку.

– Привет, я тебя разбудила? – это была Катя.
Я стоял в замешательстве, не зная, что сказать в ответ. Зачем она мне звонит? Я же говорил, что буду злой и противный, зачем ей отрываться от приятных минут предчувствия чуда, ожидая его вместе со своей семьей.
– Нет… не разбудила, я проснулся час назад.
– Хорошо, а то я боялась, что ты проспишь…
– Катя, это мои проблемы, чего ты тревожишься? – Черт, мне было приятно слышать ее слова.
– Ну и что… – казалось, Катя надула губки и сморщила лобик, очень похожий голос был.
– Катюша, спасибо тебе большое. Правда, мне очень приятно, что ты волнуешься за меня. Честно. – Я говорил искренне.
– Просто я знаю, что ты очень хотел, чтобы этот Новый Год поскорее наступил. И я не могла допустить, чтобы ты его проспал.
Мне захотелось плакать. Нет, не рыдать от боли или тоски, а просто плакать, от того, что все-таки есть хоть один человек, который понимает меня и то, что я ему говорю, что пытаюсь объяснить. Как же это приятно, это чувство, что ты не один, что даже если ты умрешь, кто-то скажет: «Для меня это огромная утрата». И даже если тебе будет трудно или тяжело, ты можешь сказать себе: «А вот если бы она была рядом…» – и мечтательно улыбнуться, представив рядом с собой этого человека.
– Катя, ты… ты… спасибо. Happy New Year!
Я бросил трубку, потому что не хотел, чтобы Катя слышала мой сорвавшийся голос. А он действительно сорвался, это правда. И я этого не стеснялся. Да, я слаб в эту минуту, но я же человек, живой, из мяса, из воды. У меня есть глаза, из них должны течь слёзы. Черт, да я сам перед собой оправдываюсь! Какого хрена все это? Сколько можно ограничивать себе правилами, общественными нормами, «понятиями»? Я уже вырос из всего этого, я уже достаточно взрослый, чтобы плакать, чтобы поддаваться чувствам, чтобы мечтать.
Я сел на диван. Обхватил голову руками. В такие моменты всегда вспоминаю Шевченка:

І день іде, і ніч іде,
І голову схопивши в руки,
Дивуєшся, чому не йде
Апостол правди і науки?

Когда я еще учился в школе, то представлял, как этот усатый дядька сидит, опустив голову и обхватив ее руками. Вокруг него пробегают дни и ночи, быстро, как на канале «Discovery», когда показывают бег времени. Но сейчас была ночь, я был далеко от всего, что мне знакомо и дорого, время и пространство воспринималось совсем иначе. Мне не было страшно, мне даже не было одиноко. Почему-то теперь мне не было одиноко. Катин ли звонок тому причиной, меня не интересовало. Я просто мог позволить себе отдохнуть от тяжести.
Телефон, снова телефон. Только теперь уже мой личный. Кто это? Это всего лишь смска. Номер неизвестен. Странно, какой-то вечер необычный, будто люди решили меня снова принять в свой коллектив, звонят, пишут. «Привет. С Новым Годом! Как ты? Кроха»

Телефон точно выпал из рук, а вот что случилось со мной, я не помню. Потому что это был шок, удивление, со мной чуть приступ сердечный не случился. Память моя заработала с неимоверной производительностью, она воспроизводила буквально каждый день тех времен, каждый взгляд и прикосновение. Я даже не думал, что столько сохранилось. Боже, который час? Без пяти двенадцать. Надо сесть и успокоиться. Надо еще чаю выпить, крепкого. Откуда она узнала номер? У нас ведь не осталось общих знакомых. По крайней мере, я не помню, чтобы с кем-то из них общался в последние пару лет. А вдруг она просто угадала? Да, точно, она, наверное, просто угадала! Глупости… Это невозможно, даже я не верю в это, хоть верю в сказки.

Вот и чай готов. Выпил одну чашку, буквально вылил ее в себя. Еще одна, эта уже медленнее и спокойнее. Пришел в себя. До Нового Года две минуты.

Я сел на диван. Теперь мне ничего не казалось странным, необычным, теперь все воспринималось будто через какую-то призму, через фильтр. Чувства были ослаблены, память еле-еле работала на минимуме усилий, лишь бы не забыть, кто я, где и зачем. Зато слух улавливал чуть слышный звук скользящих по стеклам снежинок. Самая подходящая погода. Самое подходящее место, самое подходящее настроение. Ничего не жалко, нет сожалений. Я чувствовал, как внутри меня раскрывался какой-то сосуд, из него по капельке вытекала мягкая, густая и очень горячая жидкость. Она заполняла все трещинки на моем сердце, она обволакивала сознание, не позволяя мне думать о плохом. И вот ее уровень стал достаточным для того, чтобы перелиться через край бездонной пустоты внутри моего тела, прям посредине моей разорванной души. Меня наполняла веселая и смешная боль, она вливалась в меня нескончаемым потоком, но чем больше выливалось из сосуда, тем шире становилась воронка, затягивающая и заглатывающая весь свет в моем сознании. Я снова погружался в какую-то непонятную субстанцию, голова слетела со своего места, сердце оторвалось из-за своих же невероятной силы ударов. Пульс замедлился…

Удар! Еще удар! Звон. Четкий, но далекий. Снова удар! Яркие вспышки сверху, с чердака, где я спал прошлой ночью. Этот свет и звон вернули меня, поставили на место и прикрепили все органы.

Это был фейерверк, а звон – бой часов в Стокгольме. Наступил Новый Год. Вот и все. Закончился еще один этап моей жизни. Бой часов – жирная точка. Черта, через которую переступил я, мои друзья, мои коллеги, весь мир. Кто-то шагнул слишком сильно, и его выкинет течением на первом же повороте. Кто-то шагнул слишком слабо и не успеет на последний паром, идущий дальше по течению. Не хотел бы я оказаться в числе первых и вторых. Праздник… Действительно, впервые за много лет – этот момент для меня праздник. Пусть у меня нет вспышек фотоаппаратов, пусть не хлопают бутылки с шампанским, которое я никогда не пил, пусть не звенят голоса вокруг. Все это лишь карикатура на настоящий праздник, который каждый человек может самостоятельно сделать для себя ежедневно. Главное ощущение праздника, а не он сам. Главное настроение, которое он дарит, а не тосты и поздравления. Главное надежда, которую излучает человек, а не подарки…
Мысли мои были самым наглым образом прерваны стуком. Стучали в дверь. Громко, но аккуратно, не срывая дверь с навесов. Я подошел, открыл, даже не задумываясь, кто это может быть. На пороге стояла Катя, слегка припорошенная снегом, с блестящими глазами и приоткрытым ртом. Она дышала глубоко, будто пробежала солидную дистанцию. Вся верхняя часть ее тела двигалась, словно тайный механизм внутри нее работал на максимальных оборотах. Она действительно бежала.
– Привет, – произнесла Катя тихим прерывистым голосом. Она стояла на пороге, не двигаясь с места. Мне показалось, что она замерзла, потому что легкая дрожь пробегала по ее телу, это было заметно, несмотря на костюм на ней.
– Привет, что ты здесь делаешь? – я не думал, что у меня получится сказать это настолько мирно и доброжелательно.
– Ничего… ты улыбаешься, – Катя выглядела маленькой девочкой, которой только что подарили самую красивую во дворе куклу. – Ты улыбаешься… значит, я поступила правильно.
– Как я могу не улыбаться, если вижу тебя сейчас здесь. Да еще и неизвестно почему! Кстати, чего ты стоишь там, заходи!
Катя шагнула внутрь, поставила возле стены всю свою амуницию, осмотрелась.
– Красиво у тебя тут, уютно. Я не думала, что получится настолько хорошо. – Она с гордостью смотрела на елку, плод своего труда.
– Красиво, ты постаралась.
– Не правда, я совсем не старалась, – Катя хвастливо сложила губки и томно прикрыла глаза. – У меня просто талант, и всего-то.
Она наиграно гордо прошлась по комнате, глянула на валявшееся со времен моего пробуждения одеяло, на чашку на столе.
– Как ты? – она резко переменилась в лице, стала серьезной, скромной и даже старше. Она стояла очень близко, я даже чувствовал ее дыхание, слышал запах ее волос.

– Нормально. Было хуже, но я справился. – Я попытался улыбнуться, у меня это неплохо получилось. Катины губы тоже растянулись в улыбке, очень милой и теплой. Я сразу же вспомнил маму, она улыбалась так же. Тепло ее улыбки грело меня, помогало мне двигаться дальше, я понимал, что если я буду плохим, то это тепло погаснет, и никто и никогда не сможет его зажечь. «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям». Поэтому я всегда старался поступать хорошо, быть хорошим человеком, хранить ценности. Иногда мне приходилось врать, чтобы не расстраивать маму, но я ни чуть не жалел об этом. Потому что когда я видел ее улыбку, понимал, что правильно поступил.

Вот и сейчас я смотрел на Катю и радовался, что она не застала меня в тот момент, когда я готов был лезть на стены. А сейчас все было хорошо.
– Катюша, хочешь горячего чайку?
– Да, очень хочу! Особенно, если ты мне это устроишь.
– Конечно, я же предлагаю. Тем более, ты помнишь, что я люблю заботиться, – я посадил Катю на диван, – может, еще и одеялом укутать?
– Давай, будет классно!
Я снова пошел повторять процедуру, которую проделывал здесь уже не один раз. Я настолько за свою жизнь привык к чаю в больших чашках, что не мог и дня прожить без этого. Это была традиция, это была привычка, зависимость или что-то еще. Мне плевать, мне это нравилось, мне это не вредило, это расслабляло, настраивало на хороший лад, упорядочивало мысли.
– Слушай, Катюха, давай поднимемся наверх…
– Зачем? – Катя снова играла в «Почемучку», которой все интересно, все любопытно, все хочется знать. Задорный взгляд, хитрая улыбка, поднятые брови – такой была Катя в эту минуту.
– Там есть окошко, я его заметил, как только приехал. И тогда пообещал себе, что обязательно посижу возле него. Я думаю, это будет интересно нам обоим.
– Хорошо. Я побежала! Жду тебя там, с одеялом и чашкой! – Катька вскочила с дивана, легко взлетела по лестнице. Я ее не видел, но представлял себе, как она подошла к окну, как села возле него. Я как бы видел ее с улицы, видел ее лицо, вглядывающееся в темноту. Видел, как горели ее глаза, смеющиеся, но очень глубокие. Видел, как менялось ее лицо по мере того, как картина за оком увлекала ее все больше. Теперь она уже была там, в том мире далеких огней, света, который очаровал ее минутой ранее, который выманил ее из собственного сознания, чтобы показать всю свою красоту, яркую и сияющую.

Чай был готов, я закинул на плечо одеяло, взял в руки чашки и поднялся к Кате. Она действительно сидела возле окошка, внимательно вглядываясь в него.
– Катюша… – я тихо окликнул ее, она легко вздрогнула, обернулась и осветила меня улыбкой.
– Иди сюда, я уже замерзла и заждалась.
– Хорошо, сейчас все устроим.
Я поставил на пол чашки, набросил на плечи Кате одеяло, осторожно подоткнул его со всех сторон, чтобы ей было тепло и уютно. Потом подал ей чашку.
– Ну что, смотрим? – я сел рядом, поджал ноги.
– Смотрим! Только давай не будем молчать, хорошо? – Катя немного испугано посмотрела по сторонам, будто боялась, что сейчас из щелей и темных углов полезут всякие чудища из ее детских страшилок.
– Хорошо, Катюша, будем говорить, – мне хотелось, чтобы Катя была спокойна, что бы ей было хорошо. – Расскажи мне, что это за город там внизу?
Катя несколько секунд помолчала, посмотрела на меня, потом в окно. Сделала пару глотков, глубоко вздохнула.
– Это Стокгольм, ты там был вчера. Мне папа сказал, что поймал тебя в аэропорту.
– Да, я стоял там и не знал, куда идти и что делать. Мне повезло, что твой отец меня заметил. А то сидела бы ты сейчас дома, а я не пожил бы в этом прекрасном домике.
– А почему ты решил прилететь именно сюда?
– Я и сам не знаю, почему. Просто проснулся утром и решил, что пора что-то менять, желательно побольше.
– А почему именно Стокгольм? Почему именно Швеция?
– Да откуда я знаю, Катюха? – я повернулся к Кате, она почему-то рассмеялась. Наверное, у меня рожица была уж очень глупой. Ну и что? Пусть, пусть смеется, праздник все-таки. Тем более, я был уверен, что Катя смеется по-доброму, не насмехаясь. Я не боялся и не стеснялся выглядеть смешным перед ней.
– Странный ты, Андрей, какой-то… – она как ни в чем не бывало продолжала смотреть в окно, слегка прикасаясь губами к чашке, когда делала маленький глоток. Но мне было не по себе, я чуть не наорал на нее.
– Катерина, как ты только что сказала? – голос у меня был строгий, глазами я сверлил ее, будто хотел сделать сквозную дырку.
– Что?.. – она запнулась, – ой… Извини, я не хотела.
– Я очень не люблю, когда меня называют чужим именем, я этого просто не выношу. Лучше уж совсем никак, что ты и делала успешно до этого времени.

– Да что ты так завелся, подумаешь, ошиблась… – Катерина не понимала, что я ей говорил. Для нее это было просто ошибкой, оговоркой. Я же отношусь к этому очень серьезно. Пусть лучше меня козлом или мудаком назовут, чем чужим именем. Такие оговорки вызывали у меня природный протест, меня это слишком бесило, я даже мог нагрубить, если был не в духе.
– Катя, я очень тебя попрошу, постараться не делать так больше? Хорошо? Сейчас мы это забудем, но больше пусть такого не будет, договорились?
– Ну ладно, – Катя всем своим внешним видом выражала безразличие и презрение к ситуации и даже не пыталась скрыть этого.
– Катюха, – я все-таки настаивал, – договорились?
– Блин, договорились, только не надо меня пытать теперь и выставлять меня дурой и сукой, хорошо?
Теперь уже она перехватила у меня инициативу злиться. Поставила чашку на пол рядом с собой, обхватила колени руками и уставилась в окно, демонстративно игнорируя моё присутствие.

– Катюша, не надо сердиться. Попытайся понять меня. Это один из моментов, в которых я очень принципиален. Родился таким, понимаешь? И ничего не могу поделать. Представь, если бы я на тебя сказал Маша или Даша? Не думаю, что тебе было бы приятно. Ну, Катюха, – я старался говорить примирительно, не хотелось портить праздник ни себе, ни Катьке.
– Ну ладно, раз так, то я постараюсь понять тебя. – Она сбросила с лица каменную маску истеричной стервы, нахмурилась и как всегда, надула губки. – И много у тебя таких «принципиальных моментов»? – Теперь она уже подняла брови, наморщив лоб, губы сжала, как делают люди, когда хотят кого-то упрекнуть.
– Да, много. И вообще, я умею раздувать любой пустяк, если захочу или у меня плохое настроение. Так что будь осторожна, – я попытался улыбнуться, но как-то косо вышло.
– И зачем сейчас ты это сделал? Захотел меня проучить или настроение я тебе испортила?
– А ты тоже не промах, я смотрю, – теперь уже улыбка была искренней, но она быстро погасла, потому что Катя явно не собиралась шутить.
– Да, а ты думал, что я мягкая, пушистая, игрушечная и ручная? – моя собеседница завелась, теперь ее трудно будет остановить. Но от этого она становилась еще интереснее.
– Если бы я считал тебя мягкой и пушистой игрушкой, то ты бы мне не понравилась. Я бы тебя вообще не пустил сюда.
– Ты мне даже не даешь посердиться и побыть стервой, – Катя мило опустила глаза, играя стеснительную девочку.
– А ты еще и актриса.
– А то! У меня море талантов! – Она была довольна собственной похвалой.
– Это хорошо, приятно общаться с разносторонним человеком, – мне стало грустно почему-то. Чувство неопределенности, будто я завтра заканчиваю школу, а все никак не могу решить, куда поступать и какую профессию выбрать. Перспектив, кажется, море, а вот интересов никаких.

– Тём, расскажи мне о себе… все, что хочешь. Я просто хочу послушать.
Просьба была неожиданной, я даже растерялся сразу. Я не знал, что ей будет интересно, я не знал, что могу рассказать, а о чем и вспоминать не стоит. Я не понимал, как это я могу рассказать всего себя практически чужому человеку, которого знаю чуть меньше суток. Я так не привык, я так раньше не делал. Но Катя сжалась комочком под одеялом, обняла колени руками и смотрела на меня, будто ждала сказку на ночь.

– А ты уверена, что тебе это интересно? – Я пытался вежливо отказаться от этой ее затеи, но Катя закивала головой, разбивая мои надежды, что мне не придется говорить.
– Ну, хорошо, – я не мог без умиления смотреть на нее. Ее глаза сейчас были очень похожи на два огромных черных алмаза, в темноте они были особенно чарующими. Наверное, она гипнотизерша, потому что, стоило мне на секунду задержать взгляд на ее глазах, отражающих огни далекого города и, наверное, даже звезды на небе, сомнения мои прошли.



– Хорошо. Только сразу скажу, что ничего необычного не будет, никаких романтических приключений со мной не было, я не сражался ни за Родину, ни на дуэлях. Так что повесть моя будет скучной и короткой, потому что ты быстро заснешь, и мне не придется продолжать.
Мне 30 лет, не женат и никогда не был женат. Родился в небольшом городе на востоке Украины – Краматорске. Учился в Харькове, делал там первые самостоятельные шаги в жизни. Но потом поехал в Африку, чтобы заработать денег на открытие собственного дела у себя на Родине. Провел там пять лет. По приезду решил переехать во Львов, где и проживаю в данный момент. Все.

Катя не спускала с меня глаз. Она, кажется, заснула с открытыми глазами. Я видел только их. Все остальное скрывала темнота, но только их мне хватало, чтобы не чувствовать себя одиноким в эту минуту. Она топила меня в них, а потом сразу же выбрасывала высоко вверх, откуда я мог видеть полмира, где я мог долго-долго летать, парить, не боясь разбиться. Потому что я знал: когда я достигну земли, то погружусь в ее мягкие и теплые глаза.
– Это не все.
Я не разобрал, послышалось мне это, или Катя действительно произнесла эти слова. Потому что взгляд ее был все так же нерушим.
– Катюша, ты в порядке? – я начал беспокоиться за нее, потому что она даже не моргала. Будто окаменела.
– Да… – она произнесла это настолько тихо, что я снова не был уверен, что мне не показалось.
– А чего ты так смотришь? Хочешь душу из меня вытянуть? Или вселиться в меня?
– Просто смотрю. Хочется так. – Она наконец-то моргнула и отвела глаза в сторону. – Мне никогда не было так хорошо. Я спокойна, кажется, что ничего плохого ни в моей жизни, ни в мире не существует. Ночь сменится прекрасным утром, день будет безоблачный, солнечный. Все будет хорошо…
– А так и будет. – Я действительно был уверен, что завтрашний день будет прекрасным.
– Но ты мне не все рассказал. Не хочешь?
Я не сразу ответил ей. Это было не очень-то легко вспоминать то, что старался забыть, да еще и рассказывать об этом другому человеку. Я не хотел вредить ни себе, ни Кате. Но она хотела слышать, она явно давала мне понять, что хочет, чтобы я говорил.
– Я боюсь женщин.
– Ты и меня боишься?
– Нет, тебя я не боюсь. Я боюсь любить, доверять, создавать что-то серьезное. Даже думать о серьезном запрещаю себе.

– А мне кажется, что сейчас ты как раз о серьезном и думаешь. Просто не хочешь мне говорить. – Она замолчала, повернулась к окну. Наверное, понимание того, что ей не доверяют, было не очень приятно. – Я понимаю. Не бери в голову.
Потрясающий человек. Легкий, но надежный. Мне давно надо было с кем-то поговорить, просто высказаться. И если я упущу эту возможность сейчас, с Катей, то долго потом буду носить в себе слова и мысли.
– Помнишь, ты спрашивала, есть ли у меня жена?
– Помню… ты мне не ответил. – Она заулыбалась, тепло и мягко, – ты начал говорить, что согреешь меня одеялом и напоишь чаем. Хитрец.
– Тогда я не был готов говорить об этом.
– Сейчас готов? – поднятые брови и сосредоточенный на мне взгляд говорил, что Катя заинтересовала.
– По крайней мере, сейчас я не думаю, что ты посторонний человек.
– Очень приятно такое слышать. Даже если это не правда.
Катя снова смотрела в окно. Да что она там нашла? Или ей уже неинтересно? Но неожиданно она сказала:

– Расскажи мне о ней. О той, из-за которой ты уехал один далеко от дома.

– Запросто. Мне тогда не было и двадцати лет, я влюбился в нее при первой же нашей встрече. Мы много времени проводили вместе, очень дружили. Возможно, это и была моя ошибка, нельзя быть девушке другом и любимым человеком одновременно. Возможно, ошибка в другом. Я никогда не успевал сказать ей спасибо, никогда не успевал достаточно согреть ее, полностью защитить. Поэтому до сих пор, стоит мне только вспомнить ее, недосказанное «спасибо» и «я тебя люблю» стают в горле твердым непроходимым комком.

Лишь с ней я мог позволить себе быть максимально естественным. Лишь она заслуживала, чтобы я старательно подбирал роль, которую сыграю для нее. Лишь перед ней я хотел вечно падать на колени и смотреть на нее, как на Мадонну, как на Духа Святого, чистого, непорочного, но алчущего и соблазняющего каждой клеточкой своего тела. Лишь ей я позволял бесконечно долго вглядываться в свои глаза, добираясь до самых тайных уголков и закоулков, в которых даже мои мысли боялись пробегать. Лишь она вызывала во мне жажду изучения ее личности, она притягивала и поглощала, она отдавала себя на съедение, одновременно пожирая меня. Она была бездонной, но хрупкой, нежной и ранимой. Она была сильной, но чувствительной. Лишь она умела то замораживать меня, то испепелять. Никому больше этого не удавалось. Она умела превращаться из штиля в шторм практически мгновенно, чем заставляла меня из бешенства переходить в совершенный покой и наоборот. Это была она.

Она отображала в себе всю мою жизнь. В мыслях ее – насыщенность и полнота, жизни; в красоте ее – прелесть. А в любви ее – смысл. Она была для меня одновременно божеством, великим и могучим, ангелом-хранителем, оберегавшим меня от меня же самого и от злобы и ненависти. Она была дьяволом-искусителем, соблазнявшим меня одним лишь своим существованием. Она была силой, движущей мной. Она была разумом, наставлявшим меня. Она была птицей, возносившей меня выше облаков, под самое небо. Она была камнем, тянувшим меня обратно к земле. Она была моей пищей, питьем и сном. В ней были воплощены все мои мечты, какой должна быть девушка, женщина, моя любимая. Она была единственным человеком, которому я прощал все совершенно. Она была первым и единственным человеком, которому я говорил «я тебя люблю». Она единственный человек, чьей воле я подчинялся добровольно. Лишь ей было позволено поучать меня, изменять меня. Лишь ей я доверял абсолютно и беззаветно. Я люблю ее…

Передо мной было множество дорог, я знал, что на каждой меня ждет успех. Но я не был уверен, что на каждой меня ждёт счастье. Лишь случай или предчувствие могли гарантировать мне, что дорога, которую я выберу, соединиться с той дорогой, по которой пойдет она. Но я был в таком состоянии, что мое предчувствие предвещало мне лишь боль и несчастье, поэтому я разбежался и прыгнул в небытие, пустив все самотеком. Я попал в случайный мир со случайной судьбой, где пока что не встретил ее…

– Вы совсем не общались с ней? – Катя говорила тихо, грустно, будто история ее жизни уже написана, и конец у нее печальный.
– Совсем… Но около двенадцати мне пришла смска. Кто-то подписался «Кроха». Так я часто называл ее.
– Я думаю, что это она. Вряд ли кто-то просто так поставил бы такую подпись.
– Не знаю… Вернее, я тоже подумал, что это она. Но зачем? Чтобы просто поздравить меня или с другими намерениями?
– А может, ты подошел к перекрестку?
– Ты меня слушала… Может быть и перекресток, но я не знаю, как мне поступить. Я не могу решить, что мне делать. Где мне искать ее? Смсками судьбу не изменишь.
– А ты просто ответь. И посмотришь, что будет.
– Думаешь?
– Думаю. В любом случае, это будет лучше, чем ничего не делать. Не знаю, как смсками, но бездельем точно судьбу не изменишь.
– Ты права… Подожди минутку. Я напишу. Хорошо?
– Конечно, даже две минутки.
Я спустился вниз. Телефон лежал на столе возле дивана. На экране до сих пор был тот текст. Я ответил: «Привет! С Новым Годом тебя!» Всё, больше ничего не смог написать. Просто и банально. Но и на это мне потребовалось много усилий. Я собрался с духом и нажал «Отправить». Сообщение ушло… Я подождал минуту, пока придет отчет. Но его не было. Оставив телефон, я поднялся к Кате.
– Ну что? Отправил? – она выглядела легкой, что помогло мне справиться с волнением.
– Да, но еще не доставлено.
– Ничего, это же в другую страну.
Меня будто током ударило! Откуда она прислала? Где она сейчас? Я снова побежал вниз. Номер начинался на +3493… Интересно, что это за страна?
– Катя, какой код у Швеции?
– Кажется, +46. А что?
– А ты не знаешь, +34 или +349, это чей код?
– Да, я все номера в голове храню. Не знаю, конечно же. Но я точно могу сказать, что это Европа. Не Америка.
– Ок, понятно. Стоп, можно же посмотреть.
В телефоне я нашел +34. Это Испания. Ну конечно же, она всегда хотела побывать там. Мы даже мечтали, что когда-нибудь вместе поедем в Испанию, попутешествуем по миру. Хоть я и считал, что человек должен жить, трудиться в своей стране,увидеть мир имеет право каждый.
– Ну что там? Посмотрел? – Катя от нетерпения даже поднялась и смотрела на меня сверху, что же я делаю и как реагирую.
– Посмотрел. Испания…
– Ого, далеко! А город?
– Не знаю, да это скорее всего мобильный. Но это не очень важно. Главное, что я знаю, где она. Хоть примерно знаю…
– Ты рад, да? – Катя спустилась ко мне вниз, подошла, близко, очень близко. Заглянула мне в глаза, улыбнулась. – Ты рад?
– Да… – я действительно был счастлив. – Конечно, она очень далеко, я не уверен, что мы вообще хоть когда-то увидимся. Но это весточка от нее. Эти слова были у нее в голове, это ее мысли, такие родные для меня.
– Тём, ты до сих пор любишь ее. Я думала, что ты просто так, для красоты говорил это. А оказывается, правда. Это прекрасно. – Катя взяла меня за руку, она была рядом со мной, когда мне обязательно нужна была поддержка от людей, когда мне надо было видеть рядом человека, который понимает меня.
– Я знаю, но это очень тяжело. Я бы не желал тебе такого.
– Может быть, ты прав. Но я хотела бы попробовать, каково это.
Я освободил свою руку, потом обнял Катю, поблагодарил ее.
– Катюша, давай спать. У меня уже глаза слипаются.
– Давай, я тоже с трудом держусь.
– Ты на меня очень успокаивающе действуешь, я сразу засыпаю.
– Аналогично. Обычно я могу всю ночь не спать, гулять, танцевать или просто сидеть перед телевизором.
– Хорошо, иди ложись наверху, а я здесь на диване лягу.
– Зачем здесь? – ее реакция была такой, будто я сказал, что земля плоская. – Можешь на кровати, она широкая, поместимся. Если хочешь, конечно.
– Ты не стесняешься? На кровати намного удобнее, поэтому я с удовольствием буду спать там, если ты не против.
– Нет, конечно. Почему-то я тебя совсем не боюсь и не стесняюсь. Только предупреждаю, я могу во сне бахнуть ногой или рукой.
– А я забираю себе все одеяло.
– А у меня запасное есть! – Катерина пыталась расслабить атмосферу.
– Значит, я побежал в душ, а ты пока располагайся.
– Можно я первая? А то я одна тут на месте засну. – Она так мило улыбнулась, что я даже и подумать не посмел, чтобы отказать ей.
– Иди, я пока чашки помою.
– Спасибо.

Поднялся наверх, переложил лежащее на полу одеяло на кровать. Забрал чашки и спустился вниз, на кухню. Отсюда было слышно, как шумит вода в душе, как плескается Катерина. Странные у нас отношения завязались. Только что она сказала, что совсем не стесняется спать в одной кровати со мной. Наверное, я произвожу хорошее впечатление и вызываю доверие. А может, я совсем не воспринимаюсь как сильный пол. Неужели я настолько жалко выгляжу? Сейчас мне плевать.
Вымыл чашки… Сел на диван и ждал, пока Катя закончит свои водные процедуры. Мне было интересно, как она все это делает, как она выглядит без одежды. Наверное, красивое у нее тело.

Не успел я как следует представить Катю без одежды, она вошла в комнату, обмотанная полотенцем. Волосы были распущены, мокрые, на коже были капельки воды. Очень сексуально. К тому же, полотенце было небольшое, поэтому сверху получилось довольно глубокое декольте, а снизу – супер-мини.

– Все, я уже. – Она улыбалась, довольная и счастливая, будто только что свершилась ее давняя мечта. – Пришла твоя очередь. – Она задорно улыбалась, почти смеялась.
– Наконец-то, а то я заждался, очень хочу спать. Там есть все, что надо?
– А что тебе нужно?
– Мыло, – кажется, я немного удивил Катю этим ответом.
– И все? – да, она была удивлена, – а шампунь тебе не нужен? Не говоря уже за все остальное.

– Катюха, мне достаточно кусочка мыла, – было забавно смотреть на нее. – Все, я пошел.

Не знаю, что там делала Катерина, чем она занималась, но я был в душе не менее получаса, если не час. Я расслабился, вода смыла с меня все напряжение, которое накопилось за день, за месяц или за несколько лет. Никогда душ не был настолько целебным, как в этот раз. Теперь уже мне не казалось, что все в моей жизни потеряно, что никогда мне не радоваться и не быть счастливым. Каким-то образом теплая мягкая вода наполнила меня силой и уверенностью не только в завтрашнем дне, но и в каждом, который мне еще повезет прожить. Возможно, вид полуобнаженной Катерины, прикрытой маленьким кусочком махровой ткани, тоже сыграл свою роль, но настроение у меня заметно улучшилось. Я закрыл воду, вытерся, но не насухо, мне нравилось чувствовать стекающие капли воды по спине, по животу.

Когда я поднялся наверх, Катя сидела у окна. Видимо, ей очень понравилось смотреть в него, потому что даже в полусонном состоянии она внимательно всматривалась в заоконный мир.
– Ты еще не спишь?
Катя повернулась ко мне, встала.

– Нет, я хотела тебя дождаться. Ты же все-таки гость. Нехорошо было бы, если бы хозяйка заснула раньше. – Она была в том состоянии, когда человек находится на грани сна и бодрствования. Легкая уставшая улыбка, слегка прикрытые глаза, расслабленное тело. Но от моего взгляда просто не мог ускользнуть ее наряд. Маленькие свободные шортики до середины бедра и маечка с широкими лямками. Майка была достаточно короткой, чтобы открывать симпатичный веселый пупок. «Да, супер-девочка», – подумал я про себя. На самом деле, вид был очень манящий и возбуждающий. Мне пришлось заставить себя контролировать свои мысли.
– Я уже ложусь, милая хозяйка. – Я взял Катю за руку, – спасибо тебе.
– За что? – Катя уже туговато соображала.
– Не важно, – я решил, что не стоит снова начинать разговор. – Ты классно выглядишь. Очень красивая.
Катя подняла глаза, сжала губы:
– Ты действительно так думаешь?
– Я не думаю, я вижу.
– Тогда еще лучше, – снова эта уставшая улыбка, взгляд полуприкрытых глаз.
– Так, Катька, хватит на сегодня. Я удаляюсь.
Я упал на кровать, накрылся одеялом и закрыл глаза. Катюша немного постояла, затем спустилась вниз, погасила свет. Поднялась наверх, выключила лампу. Через пару мгновений я услышал приближающийся аромат. Матрац немного прогнулся, затем снова принял начальную форму – Катя была очень легкой. Она зашевелилась возле меня:
– Эй, дай и мне немного одеяла! – она ткнула меня пальцем в бок.
– Да пожалуйста. Я думал, ты со своим придешь.
– Зачем оно мне надо?
– Не надо так не надо, твое дело.
– Все, Тём, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Катюша.
В доме было абсолютно тихо. Не слышно было ни ветра за окном, никакого шороха в комнате. Лишь легкое, глубокое, ровное дыхание Катерины почти под моим ухом доходило до моего слуха. Казалось, что она уже спит. Но вдруг она повернулась ко мне:
– Тём, а ты когда уезжаешь?
Честно признаться, она застала меня врасплох этим вопросом. Умеет же, за день нашего с ней общения она не раз ставила меня в довольно затруднительное положение. Я немного подумал, прикинул, сколько у меня есть в наличии средств.
– Завтра днем или вечером, смотря, когда рейс. А в чем дело?
– Да просто так. Интересно стало… – Она помолчала. – Тебе отчет о доставке сообщения пришел?
– Нет… Наверное, она занята и выключила телефон.
– А может, ты ей позвонишь?
– Нет, я не знаю, что ей сказать. К тому же, она наверняка занята.
– Да брось ты, не выдумывай.
– Я не выдумываю, а предполагаю.
– Вот вредина
– Катька, кто бы уже говорил, – меня действительно позабавило, с какой уверенностью и даже легкой обидой она назвала меня этим детским словечком.
– А я не отрицаю… Ладно, спим. А то утром надо раньше встать, чтобы собраться и доехать до аэропорта.
– Всё, я сплю.
Я снова закрыл глаза. Не буду отрицать, что фантазия от Катиного присутствия разыгралась не на шутку. Но все-таки я очень устал, поэтому через пару минут я спал, ни о чем и ни о ком не думая.



Утром я проснулся первым. Сразу не сообразил, где я нахожусь и кто со мной рядом. Но потом понял, что это Катя. В этот момент проснулась и она. Сразу улыбнулась, еще не полностью проснувшись. Но потом резко отпрянула, даже слегка пискнув.
– Что это такое? Как так получилось? – она была не на шутку испугана и взволнована.
– Что как получилось? – меня позабавила эта ситуация. – Как ты оказалась прилипшей ко мне?
– Да! Именно это!
– Катюша, спокойно. Все отлично. Я ночью проснулся от того, что кто-то легонечко толкал меня в бок. Я увидел, что ты прижимаешься ко мне во сне. Я не стал будить тебя. Надо отметить, что эти прижимания были очень приятны…
– Ты издеваешься? – Катя уже успокоилась, она даже слегка улыбалась, все еще пребывая в легком смущении.
– Я не издеваюсь. Ты прижалась ко мне, потом через несколько минут обняла меня руками, потом ногой. Вот поэтому ты и проснулась у меня на плече.
– Ну ладно, верю. – Катерина смущенно щурилась, – это моя слабость – я обязательно должна что-то обнимать, пусть даже подушку. А тут ты подвернулся. Кстати, я очень хорошо выспалась! Спасибо! – она засмеялась.
– Не за что.

День начался очень хорошо. Мы с Катей оделись. Она надела свой лыжный комбинезон, в котором пришла вчера ко мне, а я – одежду, в которой прилетел. Пора было собираться в аэропорт, потому что я не знал, во сколько рейс.

Катя быстренько сделала незатейливый завтрак, который я с удовольствием проглотил, даже поделившись с ней. В этот момент зазвонил мой телефон.

– Блин, и тут достали. Снова пишет кто-то…
Я взял его и увидел, что номер начинался с +34. Это Испания!
«Я в конце месяца буду у мамы в Харькове. Хотелось бы увидеться. Как ты смотришь на это?» – это снова было сообщение с того мира, в котором я представлял себя с ней. Ну конечно же, конечно же я согласен! Я приеду в Харьков специально для этого! Как еще?
– Катюха, все пока что прекрасно! Помнишь, ты мне посоветовала ответить?
– Помню… Это от нее?
– Да, в конце месяца она приедет к маме. И мы там увидимся.
– Видишь, настоящий Новый Год. Все начинается хорошо.
– А если она не одна приедет? Если с…
Катя быстро подошла ко мне. Она любила смотреть прямо в глаза.
– Ну что такое? – Она говорила, как мама, – в чем дело? Думаешь, она не одна будет?

– Я думаю, что она приедет с тем человеком, к которому она ушла после меня. – Я крепко сжал кулаки, у меня вдруг появилось огромное желание уничтожить его, стереть, хоть я и понимал, что он особо ни в чем не виноват. Я четко помнил те несколько секунд, когда я видел его с ней. Блондин, с небрежной щетиной, в белом костюме. Я всю жизнь удивлялся, как я в тот момент сдержался, чтобы не дать ему в рожу. Не знаю, правильно ли это было бы, но мне очень хотелось так сделать. Я сдержался только из-за нее. Может быть, она думала, что я побоялся его физического превосходства? А оно вообще было у него? Ничуть я не боялся, в тот момент мне было действительно плевать, пусть он даже трехметрового роста был и два метра шириной. Я уверен, что было бы плохо…

Фигня... Правильно я поступил, не варвары же. Я проиграл в конкурентной борьбе. Он мне не был другом, мы даже не видели друг друга до этого. Но Господи, как же мне хочется разбить рожу. Редко такое случается, но сейчас желание было огромным. В моей голове рисовались их поцелуи, их обнимания, их ласки. Почему-то почти всегда я рисовал его с бутылкой вина и с огромным букетом роз. А если без этих атрибутов, то обязательно с гитарой. А она всегда была с ним красивой, нарядной, всегда старалась выглядеть для него лучше, чтобы ни в коем случае не упасть ниже планки. Я почему-то всегда, когда они были в моих мыслях, вспоминал слова песенки «Кукла Маша, кукла Даша, просто дети стали старше…»

Если он когда-то встретиться на моем пути, я обязательно его узнаю. Я не пропущу его мимо. Нет, я не собираюсь мстить. Я всего лишь сделаю ему плохо. Каким образом, я не знаю, но это желание было сильным, и я не мог с ним бороться.

Бред какой-то в голове…
– Катя, все будет хорошо? – голос мой дрожал, чуть зубы не стучали.
– Конечно, все будет хорошо. Чего ты так разволновался?
– Потому что… потому что я знаю, как выглядит этот человек, я могу узнать, где он работает, где живет. При желании, я могу сделать ему много гадостей. Мне за это ничего не будет, а вот ему придется очень несладко. Но я знаю, что буду неправ. И эти два чувства в постоянной борьбе внутри меня. Они меня истязают, истощают. От их борьбы я изнутри покрыт ранами, ожогами, язвами. Мне очень больно.

– Так! – Катя кричала, – ну-ка сядь! Ты что, совсем одурел? Все же было прекрасно! Проснулся в отличном настроении. Пока не насочинял сам себе ерунды! Забудь его! Представь, что никого нет, кроме вас. Пусть его тень не заслоняет настоящего тебя. Пусть его дух не делает из тебя придурка, психа, идиота. Неужели ты не понимаешь, что ты – это ты. А он – это он. И никак вас не поменяешь местами. Надо прилагать усилия, но не крушить и ломать все на своем пути. Нужно стараться, но не становиться зомби. Знаешь, у тебя не будет никаких шансов вообще, всю жизнь, если ты будешь таким, как сейчас.

Я смотрел на Катю и диву дивился. Как же она была сейчас взрослой, мудрой, эта двадцатилетняя девочка. Успокаивала меня, маленького и глупого тридцатилетнего мужика, который чуть не ревел, потому что от него ушла подружка десять лет назад. Смешная ситуация. И ненормальная. Припадок какой-то случился. Но Катя крепко держала мои руки, казалось, что через ее ладони в меня вливается уверенность или, по крайней мере, безразличие. Если ничего не получится? Ну и пусть. Я не умру, я буду жить. В этом был точно уверен, потому что жил в безразличии, лицемерии очень долго. Я мог написать учебник «Как выжить в обезличенном мире». За свою жизнь я лично был знаком лишь с несколькими людьми, которых мог назвать личностями. Все остальное – просто люди, живые, подлые, однобокие, веселые и грубые. Они разные, этого у людей не отнять, но мало что ценного есть в этом разнообразии. Как-то странно, что я помнил почти все имена тех людей, с которыми встречался на каком-то этапе жизни, но я не мог четко вспомнить их лица. Все это было лишь пластиковые эмоции манекенов. Но были и такие, которых я видел лишь раз в жизни, но помнил их лица до точек, помнил их голоса до ноток. И это не потому, что они идеальны. Такие люди не лишены недостатков, их может бать даже больше, чем у нас, обычных представителей рода людского. Но они их не боятся, у них не стоит первоочередной задачей избавиться от этих недостатков. Они развивают свои достоинства, и именно поэтому выделяются, именно поэтому их помнят. Пусть в мелочи, но они яркие. Пусть в глупости, но они лучшие. Мы их не заметим, если пройдем мимо них на улице или будем сидеть рядом с ними в метро. Но малейший контакт с ними может повлечь за собой значительные перемены в понимании людей, мира. Или просто в самооценке. Мне всегда было интересно: такими рождаются или становятся? Это воспитание и образование или наследственность и гены?

– Тём, ты в порядке? – Катя заглянула мне в глаза. Я уже заметил, что она очень часто и охотно идет на близкий зрительный контакт. Наверное, она умела им управлять, потому что уже в который раз именно это действие изменяло ситуацию.
– Да, я в порядке. Нам пора идти?
Катя обернулась на часы, что-то там прикинула в голове:
– Думаю, что лучше пойти, если ты намерен улететь сегодня. Ты же не передумал?
Она снова смотрела прямо в глаза. Даже мурашки по коже побежали, настолько пронизывающим был ее взгляд. Я не отвечал, она тоже молчала. Интересно, что она хотела увидеть там? И на что вообще там можно было смотреть так долго? Если когда-то что-то интересное и было, что сейчас ничего нет. Многолетняя жизнь, основанная на зарабатывании денег и их трате, привела к тому, что внутри пусто, выжжено и выморожено. Но Катя смотрела…
– Нет, я не передумал…

– Хорошо, я сейчас позвоню папе, он нас отвезет в аэропорт. – Катя говорила как-то сухо, без эмоций, будто ее совсем это не касалось. А действительно, чего бы ей радоваться или печалиться? Она сейчас отвезет очередного человека, который жил в доме ее отца за деньги. Наверное, таких за год здесь очень много бывает. Не привыкнуть невозможно. Как и преподаватели в институте. Они каждый семестр меняют студентов, каждый семестр они прощаются с ними. Вначале это трудно, но потом вырабатывается привычка, иммунитет. Чем больше опыта, тем менее привязанность к студентам. Так и у Кати, наверное.

– Все, папа будет минут через десять-пятнадцать. А мы пока давай посидим на дорожку.
– Давай, передохнем. А то мне еще неизвестно сколько надо будет самолета ждать.
Я плюхнулся на диван, вытянул ноги, закинул руки за голову. Нет, сейчас мне не хотелось бездельничать, сидеть на одном месте.
– Катька, пошли на лыжах чуток покатаемся?
Глаза ее увеличились в размерах, рот приоткрылся, попа оторвалась от дивана – Катюша удивилась. То ли моему предложению, то ли перемене моего настроения.
– Ты серьезно?
– Да! Идем?
– Так сейчас уже уезжать надо, мы и одеться не успеем толком…
– Думаешь? – я немного растерялся, но не расстроился совершенно. – А чем заняться? – Меня действительно подрывало на деятельность, прямо напасть какая-то случилась.
– Можешь попрыгать, – Катька издевалась, – найти тебе скакалку?
– Ха-ха! – меня ничуть это не задело, – тащи свою скакалку!
– Ладно, сейчас найду. Но учти – пока сто раз не прыгнешь, никуда не поедешь!
– Подумаешь, сто раз.
Катя открыла какой-то шкаф, в котором по ее предположению, должна была быть скакалка. Она там копошилась несколько минут. Но потом с разочарованным видом вынырнула из мира хлама:
– Не могу найти. Наверное, ее выкинули. Или переложили куда-то.
– Ладно, оставь. Сейчас уже Оливер приедет.
– Не могу оставить, – она сердито нахмурилась, – я хочу увидеть, как ты скачешь. Это наверняка забавное зрелище!
– Я могу и без скакалки попрыгать!
Я успел прыгнуть пару раз, как послышался шум мотора – приехал Оливер. Я взял сумку и вышел на улицу.
Оливер уже стоял возле авто.
– How are you, Oliver? – я был безумно рад видеть его. Он выглядел хорошо: улыбался, был расслаблен и умиротворен.
– I’m fine, thanks. And you?
– I am fine.
 
Вышла Катя:
– Тём… Папа, не насилуйте себя английским, у вас не очень хорошо получается, – улыбка на ее лице была слегка самоуверенной, но все равно милой. Она предложила нам общаться через нее. Я даже обрадовался тому, что не надо будет позориться, выговаривая слова и задумываясь над переводом сказанного. Мне показалось, что Оливер даже облегченно вздохнул.
– Хорошо, мадам. Так будет лучше.
– Отлично, тогда поехали! – Катя закинула в багажник какую-то сумку, потом взглядом показала мне на мою.

– Давай, не буду же я твою поклажу таскать, – она даже язык показала от удовольствия.

Я забросил сумку в багажник, повернулся к дому, даже поклонился ему. Он действительно многое изменил, действительно важные для меня события произошли в нем. Я отказался от прежней жизни, которая была не моим естественным состоянием. Я переоценил людей, которые меня окружали. Я сделал шаг вперед к своей заветной мечте. Я обрел друга – Катю. Пусть мы больше никогда не увидимся и не поговорим, пусть она никогда больше не посмотрит мне в глаза, как только она умеет. Но в эти два дня она была настоящим другом, который выслушает, расскажет, поругает, посоветует. Который просто будет рядом, когда мне хорошо или плохо. Который будет рядом со мной днем и ночью и при этом не надоест мне.
Я еще раз посмотрел на снег, снова неприветливо ослепивший меня; на небо, проглотившее меня и закружившее голову. Сел в авто, закрыл двери. Помахал Кате рукой…

Но она села внутрь. На мой удивленный взгляд ответила:
– Я тебя проведу, Тём, – и снова улыбалась.
– Спасибо, Катюша, это очень много для меня значит. Я не безразличен. Я не пустота. Я человек.
– Конечно же. А ты сомневался?
– Я не просто сомневался, я был уверен. Но теперь все хорошо… – я замолчал на минуту, Катя тоже молчала, Оливер смотрел на дорогу и крутил баранку, – спасибо тебе.
– И тебе спасибо, что хорошо относился ко мне. Честно признаться, я готовилась к другому и была начеку первое время.
– Катюха, при других обстоятельствах твоя готовность понадобилась бы тебе. Но я был разбит и обессилен. Я прошел за эти дни очень много, я был истощен. Но теперь… – я постарался придать своему взгляду максимум пошлости.
– Что ты на меня так смотришь? – Катя отпрянула, ее глаза сделались большими, но она воспринимала все соответственно – несерьезно.
– Съесть тебя хочу, – я попытался поддержать тон.
– Поздно! – Катюха засмеялась, закрыла лицо руками и выглядывала между пальцами.
– Кать, запиши мой номер, пожалуйста. Вдруг когда-то будешь во Львове или просто захочешь услышать меня. Да мало ли что!
– Конечно, как я раньше не подумала. Диктуй.
Она записала в телефон мой номер, проверила. Я заметил, что подписала меня как «Тём». Просто и кратко.
– А теперь ты мой запиши. Я думаю, что скорее ты в Москве будешь, чем я во Львове.



Мы ехали по тихим, почти безлюдным улицам Стокгольма. Два дня назад здесь шагу некуда было ступить, а сейчас все отдыхали от праздника. Редкие прохожие выглядели радостными и счастливыми, но какими-то неживыми, нереальными, будто видения. Совсем не похожей была картина на привычное нашему взгляду первое января, когда все блуждают мрачные и опухшие. Огней не было, лишь легкий снег создавал видимость движения и жизни.

Мы доехали довольно быстро. Я купил билет на рейс, отправляющийся через час. Это меня устраивало, не надо было сидеть тут долго и ждать. Катя осталась проводить меня, Оливер уехал, пожелав мне счастья. На прощанье он еще раз засмеялся своим глухим смехом Карлсона.

Когда я садился в самолет, то видел стоящую Катю. Она помахала мне рукой. Комок в горле рос и твердел, но теперь я был сильным.

В самолете я устроился поудобнее, собрался поспать немного. Вечером я буду дома. Вечером я заварю себе чаю, сяду на свой любимый диван в моей уютной квартире и буду вспоминать город, страну, людей, которые были моими лучшими друзьями всего лишь несколько часов, но навсегда останутся в моей памяти.