Год обезьяны 2

Вязким мостиком протянулись двенадцать лет.
Новый волос на пузе вырос - и сразу сед.
Новый голос пришёл, помучил - и с глаз долой.
Источён рутиной завещанный зов - домой,
Ибо дом, как видно - не мне. Сколько их ни строй
Для любой, что уже не любовницей, но сестрой,
Как бы ни был с виду ладен и богоданн -
Отъезжает крыша скорым на Магадан.
Опадают окна на Broadway или Арбат.
Вот подвал - незыблем, но толку-то - не бомбят.
Что ещё? Дорога? Образ из центровых.
И не надо только о мягких волнах травы,
О судьбе, что видишь с высотного ледника,
О призванье, которое - веришь! - наверняка,
О святом лабиринте плазмы, жидкости, труб,
Что пройти - дано!, а дальше - пускай хоть труп.
Я свою - прошёл. По Энгельсу. Через труд.
Вот стою среди глубины истощённых руд,
Притупив окончательно жажду - здесь и сейчас.
Полюбуйся - что ты наделал, ботаник Чарльз...
Я споткнусь о полтинник, брызги, потом круги -
В пятый раз вступая в воды этой реки,
Сквозь шипенье в спину, что логика барахлит.
Мне - змее и рыбе - по фигу Гераклит.
Мне давно - с высокой крыши на Лао Цзы.
Я любой восточной догме - гожусь в отцы.
Мне в любом потоке чудится глубина.
Мне в любой плутовке видится - влюблена.
Но вращается бандарложье веретено,
Бандар-ложе моё бессонно и ледяно,
И двенадцать лет строкою не бортанёшь...
И перо устало выплёвывать бандар-ложь.

9 января 2004, Роквил