Леденцовый снег

«Ну, что за жизнь! – досадовал Лисенок Прохор, пиная еловую шишку по протоптанной тропинке. «Кому-то – в теплые края, а мне – индиветь тут до старости! Несправедливо!» Шишка, жалобно хрупнув, описала дугу и зарылась в сугроб. Прохор проводил ее глазами и шумно втянул смолистый морозный воздух. Был чудесный зимний день. Искристо-снежный. Заразительно-солнечный. Такие дни дедушка Маленького Волка Митрофана называл «ис-клю-чи-тель-ными». Именно так, по слогам. Утоптанная тропинка вела к старому раскидистому дубу с большим дуплом. Там собирались все неспящие обитатели смешанного леса. Щелкали орешки, пихались, шушукались, мечтали о весне. Прохор продолжил путь, раздумывая, чем бы заняться сегодня. Чего только не учиняли вдохновленные Прохором и подстегиваемые холодом зверята. А зима все не кончалась. Лисенок покосился на еле видимую под снегом избушку ежонка Кузи. «Дрыхнет, небось, под теплым одеялом. Задней лапой во сне дрыгает и верещит «ох-ох-ох». Вот так всегда: кому-то видеть всю зиму сны о лете, а мне – сосульки из хвоста выдирать! Нечестно!» В дупле было шумно и тесно.
- Прохор! Прохор! – не успел Лисенок влезть, как на нем повис мышонок Пискля. – Я тоже хочу на море!
- И я. И я! Я тоже! – бельчонок Вовчик ловко спихнул мышонка и почти впечатался в Прохора залепленным пластырем носом. Вовчик был известным прыгуном на дальние дистанции. Правда, известен он был тем, что чаще не допрыгивал и больно шлепался на землю. Поэтому встретить бельчонка целым и невредимым считалось в лесу дурной приметой.
- Я лучше всех прыгаю! – истошно вопил Вовчик, с одной стороны оттаскиваемый Писклей, с другой – пинаемый сосредоточенно сопящим и медленно багровеющим Бобренком Федором.
- Да так даже я прыгать могу! – наконец выдохнул Федор, выпихнув его вместе с Писклей вглубь дупла.
- Да ты даже на дерево не влезешь!
- Влезу!
-Снимай тебя потом!
- И влезу, и спрыгну, и получше некоторых! – сжав кулаки, ехидно прошепелявил Бобренок.
- Ну ладно вам, - кролик Феофан высунулся из укрытия и аккуратно стряхнул с белоснежной шерстки соринки.
- Нет уж, посмотрим! – в один голос завопили бобренок с бельчонком и сверкнули на него глазами. Смотреть решили здесь же. У дуба. Прыгая в сугробы почти с верхушки. Вовчик, естественно, забрался и прыгнул первым. Федор лез долго, упорно и молча. Потом еще сидел на суку и рассказывал, как удивительно и необычайно всё вокруг: и лес, и речка, и камыши, и шишки «во-о-он на той сосне»…Пока коварный Вовчик его не спихнул. Летел он красиво, кувыркаясь и пытаясь махать то хвостом, то всеми четырьмя лапами. А шмякнувшись носом в снег, еще долго лежал, чтобы, как он потом сказал, получше отпечататься. Конечно, Вовчик прыгнул дальше, но все согласились, что прыжок Федора был, так сказать, душевнее.
- И вот падаю я, падаю, - вещал бобренок обступившим его зверятам. - И вся жизнь проносится у меня перед глазами…
- Ух, ты! Я тоже так хочу! – воскликнул Лисенок и помчался к дереву. За ним ломанулись Пискля, Митрофан, Ласка Дуся, хорек Игорек, Феофан и все остальные. И до самого вечера они прыгали с дуба и наперебой, взахлеб, рассказывали друг другу свои воспоминания. Солнце уже совсем покраснело и спешило прилечь, когда Лисенок Прохор устроился на любимом мостике. Верхушки деревьев были леденцово-розовые. И снег, там где его касались последние лучи, тоже. В воздухе мерцали снежинки, словно деревья вздыхали и вздрагивали во сне. Лисенок высунул длинный язык и поймал одну на самый кончик. Причмокнул и облизнулся. «Действительно, сладкая, как леденец», - удивился Прохор и скользнул взлядом вдоль ольшистого берега. Где-то там, закопавшись в ил, крепко спал Лягушенок Крохотуля. «Эх, а он ведь так никогда и не узнает, какой снег на вкус… А Кузе наверняка бы понравилось прыгать в сугробы, вспоминая свой день рождения снова и снова… Бедолаги. Все-таки жизнь – удивительно несправедливая штука». А солнце потихоньку уползало за еловые макушки. И леденцовый снег постепенно становился обычным. И Прохор почему-то был очень счастлив, подхватывая языком зазевавшиеся снежинки по дороге домой.