И ты был Богом

Я ехал к матери через сады в телеге,
С вожжами старый шорник, тоже с Гая ,
- Ну что, - спросил он у меня, - опять набеги,
И так же в мае?

Так, стало быть, прошла ещё одна година,
Японский Бог, и что в звездах за спешка,
Остался я один, да, вон, еще скотина, -
На небе Стешка.

Давай помянем бабу-то, что ж мы, не люди,
Под сеном у меня укрылась фляга,
Ну, пухом ей земля, и пусть с ней ангел будет,
А с нами брага!

Как ручеёк она меж камней известковых,
Всё сдобрит песней – дойку, стирку, калду ,
За ней тогда всё увивался участковый,
Убил бы падлу!

Но сам тогда он наказал себя за норов, -
Зачем лезть на рожон, да после браги,
Его тогда на «чёрном воронке» и в город,
Подох в тюряге.

Что за напасть, как чёрт урчит сегодня в брюхе,
Глаза слезятся на ветру, хоть выколь,
Видать, давно не украшал я крест старухе
Живой гвоздикой!

Ты, верно, засыпаешь от моих историй?
Наплюй на них, поспи на сене малость,
Мне не гореть уже от счастья и от горя,
Что делать, старость!

А сам-то про себя хоть помнишь свою кралю?
Бывало, вижу вас, - сидят, воркуют,
И нешто не дурак, что променял Наталью
На городскую?

Глаза-то у неё – горящих два уголья,
Бывало, взглянет, - всё нутро зарится,
И как в тумане слышу, – здравствуй, дядя Коля!
Всё думал - снится.

То яблок сунет мне румяных, то смороды,
А я всё ладил ей зимою санки,
Видать, и в наши родники и огороды
Слетает ангел.

А как она сейчас? – Так, значит, оклемался!
Вот в буркалы твои смотрю и вижу,
Запросто так, как тень, по свету ты скитался
С горою книжек.

А жил бы здесь, смотри, ну где ты сыщешь
Такую сучью красоту с телеги?
Её спокон веков, ни за какие тыщи
Не купишь в Мекке .

Вот, человек, возьми, душа и ум – потёмки,
Всё что-то ищет, ёрзает, бросает,
И подстелить бы рад себе под зад соломки,
Но где, – не знает!

Ты, вот что, уши-то свои закрой, на милость,
Мне бы сказать тебе о ней немного,
В твоих руках она, как солнце, вся лучилась,
И ты был Богом!

Ты мог её создать величьем своих искор,
И бабья суть её свилась бы в зори,
Ну, кажется, приехали, тебе тут близко,
Чай, помнишь, что ли!?

И, больно, не серчай на старика-шишигу,
Вон, отмахали две версты, и нате!
Сподобься уж, зайди и захвати мне книгу
О Митридате .

Чайку попьем с тобой, собрал я много мяты,
Клубника в погребе, варила женка,
У старого моста найдешь мои палаты,
Там, где колонка.

Я провожал его открытым долгим взглядом,
Жизнь не скрутила старика в цигарку,
Не подобает нам учить ходить за стадом
В горах овчарку.

Мой дом увяз в саду, два дня я дурью маюсь,
Почистил двор, отнес весь хлам на свалку,
А в три часа утра я с шорником встречаюсь –
Звал на рыбалку.

Его все Митричем зовут тут в околотке,
Прошел войну, медалей два десятка,
И было время – шибко пристрастился к водке,
Душа – загадка!

А в кич его определили по раненью,
В стройцехе с хромотой он не работник,
Вот сбруи и латал под старость, к сожаленью,
Хороший плотник.

Сухой короткий свист – тут тоже своя марка –
Никто не мог под Митрича сработать,
У вишенника встал и ждет, в зубах цигарка
Под самый ноготь.

Две удочки в руке, махнул – Айда на лодку!
Без нас лещи и караси тоскуют,
А лещ хорош поджаристый с лучком под водку,
Его смакуют!

Ты весла то не рви, куда нам торопиться?
И солнце не сползло еще с Америк!
Смотри, сожрал туман, как призрак бледнолицый,
Зеленый берег.

Привольно здесь, скажу, в затоне рыбы уйма,
А тишина, - хоть режь ножом на булку!
Вчера уключину поставил на полдюйма,
А бьется втулка.

Так распугаем всех подлещиков в округе,
Иди в полхода, мы почти у места,
Вот так подумаешь о рыбах на досуге,
Ну, блин, фиеста !

Но как же отчего? Тут вольница и пища,
А щука в этих водах редко ходит,
Она по каузам все с голодухи рыщет, -
Ей там свобода.

Давай-ка шепотком, а то мы как два гуся
Разгоготались на ворон и галок,
Шепни там рыбке под водой, благой Исусе,
Клевать на сало!

Я на корме сижу, у старика середка,
Сидим как пара белых изваяний,
Он и спроси меня - почем в Китае водка,
У них, в юанях ?

И разговоры завязались между нами
О Лао-Цзы , над чем корпел китаец,
И почему сквозь ревы мировых цунами
Проходит старец?

Сидим уж битый час, следим за поплавками,
И хоть бы так, для смеха кто-то клюнул,
Но мой старик хитрит, невозмутим как камень,
Другой бы плюнул.

- Ты вот что мне скажи, куда девались, на хрен,
Все эти караси, ети их в душу?!
Давай с тобой рыбак по тридцать граммов ахнем
За баб и сушу!

Попробуй, откажись! От этого напора
Сам Горбачев бы опрокинул рюмку.
- Вот нету в нашей сучьей жизни коленкора!
Подай-ка сумку!

Мы выпили за всех, и даже за Чапая,
Как не крути, святое дело – принцип,
Вот он бы не пустил в Святую Русь Мамая,
И проходимцев!

И только к вечеру очистилось пространство,
Клевало все, и в лодке стало тесно,
Старик ругал подлещиков за наше пьянство,
Что было честно.

Всю рыбу, разделив на два больших кукана ,
Мы разошлись при свете лунной пыли,
И облака медлительно и очень странно
В глубь неба плыли.

Все сутки напролет, как агнец божий в яслях,
Я спал, прослушав мировые сплетни,
Кружил над моим домом яснокрылый ястреб
Двадцатилетний.

Я видел сон цветной. Отторгнутый от тела,
Другой такой же я, но так прозрачен,
Скользит сквозь серебро античного удела
И тихо плачет.

Я радостно себя бросал в глубины света,
И не печаль руководила мною,
Мне не знакомою была моя планета
Тогда, весною.

Но что еще главней - я помню это ясно –
Вкус истиной свободы в абсолюте!
Никто меня не звал, не докучал напрасно
Ни Бог, ни люди.

Я узнавал слова и песни древних сиддхов ,
И белый старец в розовой пещере
Читал мне о другой любви из пыльных свитков
И о Венере!

И мчались в сердце яснокрылые молитвы,
Здесь мой приют! – кружилась весть благая,
Но путь любого сна, как грань тончайшей бритвы,-
Я снова в Гае.

- Проснулся, наконец, тебе записка, лично,
Небось, опять старик, ему неймется,
А я спекла тебе с утра пирог клубничный, -
И мать смеется.

Но что ее так сильно нынче рассмешило?
И рыба, пусть не царская, но все же,
Я помню, как пришел, и что меня кружило,
Сказал что может?

- Ну не томи, скажи, что был вчера в запарке,
Живу в мечтах, в пылу своих исканий,
Или опять читал соседской я овчарке
Стихи за баней?

- У друга твоего всегда дела до жизни,
Один он здесь охоч до философий,
Иди водой холодной обливайся к вишням,
А я пью кофий.

Поговорили вот, ей только в контрразведке
Запоминать пароли, лица, явки,
В окно я вижу - к ней идут опять соседки
Страдать на лавке.

Читаю манускрипт. Муслявя карандашик,
«Старик писал, где жирно, а где тонко:
Привет тебе огромный от твоей Наташи,
Вот, ждет ребенка.

А назовешь-то как?- спросил я для порядку,
Сам вижу все, мальчонка будет юркый;
Кручусь, со мной она, взнуздала мне лошадку,
И молвит – Юркой!..»

Неугомонный дед, ему бы путать сети,
Все норовит кольнуть, задеть живое,
Что там за новости у нас в смешной газете -
Корма, удои?

Сегодня разбирал все барахло в чулане,
Нашел тетрадку с классным сочиненьем –
Я в нем писал взахлеб о Лариной Татьяне
Стихотвореньем!

Вот пара строк для вас, послушайте на милость:
«Он Бог, и Царь, и Ангел благородный,
И это божество, что ей ночами снилось,
Как снег холодный!»

Пирог клубничный с молоком – все для сыночка!
Такие завтраки не ели принцы,
Отрежу Митричу я тоже два кусочка
Так, для гостинца.

А вот и сам он едет, легок на помине,
В открытое окно кричит – Здорово!
Да хлеба вон купил ржаного в магазине,
Подь на два слова!

Ты, вот что, у меня будь в аккурат к обеду,
Уху сварганю,- не уху, а сказку!
Сейчас в контору по бумагам ихним еду
Сшить неувязку.

Уразумел хоть старика? Давай, до встречи!
Но, милая, пошла, царя возила!
Нам все одно, что Харри Трумэн или Черчилль ,-
Вот в этом сила!

Забросив все дела, иду на речку, к вязам,
Здесь соловьи горланят до упаду,
На лопухах лежат прозрачные алмазы
От звездопада.

В цветах мохнатых ловко копошатся пчелы,
Лаодика позирует на камне,
Для бабочек цветных я здесь открыл бы школы,
А птиц куда мне?

На тополях, вверху, как в итальянских семьях,
Грачиный гам смешался в черный катыш,
На целый день уйти бы утром в воскресенье
Туда, где ландыш.

И в этом мире грез, почти инопланетном,
Я забреду в дубовую общину,
Кем быть желаешь? – спросит меня старец, - Ветром?
Лети в долину!

И как в том сне цветном порывисто и ярко
Я вырвусь к свету из одежды тела,
Здесь любящий вокруг меня народ – овчарка
И птиц капелла!

Здесь сонм цветов – акант, тагетес, амариллис,
Левкой, агава, куколь, пассифлора,
И я меж них святых, как юный Бог Осирис,
Как дым узора.

О если б не был мир мой так лучист и тонок,
Он разлетелся бы на сотни склянок,
От этих ветрено-прекрасных махаонок,
И цинксианок!

Я в них влюблен давно – в Сапфо, Ифис, Илею,
Я визажист Ино и Мнемозины,
Я на ладонях согреваю Галатею , -
Мою кузину.

Пирог для Митрича я завернул в салфетку,
Тропинкой, думаю, пойду – так ближе,
Давно не видел его белую беседку
Под красной крышей.

Там спорили мы с ним, ругаясь жарко матом,
О ренессансе, Фрейде, о Фиделе,
Что надо разогнать к едрени-фени НАТО
На той неделе!

С волками надобно без церемоний, грубо,
Никитка прав был, хоть и кукурузник;
Слышь, Эйзенхауэр Дуайт , не трогай Кубу,
Фидель – союзник!

Я шел и вспоминал все наши разговоры,
Бывал он нежен, как в свой день рожденья,
Когда сыскав меня после вечерней ссоры,
Просил прощенья.

- Ну, брат, уважил, проходи, уха готова!
Полить, чать, руки, вон там в банке мыло,
К ветеринару мне б махнуть до дня Петрова,
Хандрит кобыла.

- Тут я принес пирог, спекла сегодня... – Знаю!
У матери твоей рука из пуха!
Вот почему так не пекла, не понимаю,
Моя старуха?!

В беседку, или как, пойдем хлебать ушицу?
- Зачем же нам ломать зерно традиций?
- Бери намазывай на хлеб пока горчицу,
Я с кухни птицей!

А сладкий дым ухи уже кружит повсюду,
Цветы от слив на скатерти пунцовой,
Старик на стол собрал нарядную посуду
От Кузнецова.

- Давай тарелку то! Видал, как получилось!
Почти «тройная» с золотым наваром!
Рука его щедра, лицо его лучилось,
Он был пожаром.

- Без этого никак! По граммов сто на брата?..
Хрустальных слез отлил старик из фляги,
- Пусть будет в нашей бренной жизни больше лада,
Ведь мы не маги!

- Крепка слеза! Крепка! – мы навалились дружно,
На хлебово, звенели только ложки,
Где нам глядеть сейчас как есть и как не нужно,
Повсюду крошки!

- Добавки наливай, черпай побольше гущи!
Где в городе твоем найдешь такое?..
Приди к нам на тарелку супа, Боже сущий,
Нас будет трое!

Жизнь хороша! Мы в креслах и глядим на сливы,
Сидим вальяжно, будто бы в партере,
Мы непристойно счастливы и молчаливы, -
Пусть нам не верят!

Пока нас нет в миру – одна моя ремарка –
Я в глубине души своей отшельник,
Искусственный уют, как мертвому припарка-
Мне снится ельник.

И оживает грудь, и радостное сердце
Готово вырваться из душной клетки,
Туда, где светлый лес, мой дом, резные дверцы,
Щеглы на ветке.

И там река несет серебряные струи,
До ней пешком два километра ходу,
Я буду плавать там и рыб ловить в июле,
Глядеть на воду.

Когда же путник спросит дать ему напиться,
Я целый ковш ему снесу к калитке,
Спрошу, как мир земной, стоит ли там столица
И жив ли Шнитке?!

Мы плавно с Митричем перенеслись на землю,
- Я плохо ночью сплю, вот незадача!
Такие вот как я чуть-чуть в обед подремлют,
Никак иначе!

Вот и просил тебя, чай помнишь, на телеге,
О книжке от бессонницы, и, кстати,
Ведь здесь и слыхом не слыхать в библиотеке
О Митридате!

А мне о войнах с Римом жутко интересно,
Такая, сучий потрох, была глыба!
Спартак, Антоний там, - рыбешка, всем известно,
Царь Понта – рыба!

Я слышал от кого-то, да ты же сам в том годе
Мне говорил – мы были на клубнике –
Сулла не мог разбить его и только, вроде,
Помпей Великий !

Принес я книгу, там она лежит – на полке,
Читай себе на доброе здоровье,
А в сердце как сейчас – не колются иголки,
И как там с кровью?

- Да ну их этих фельдшеров с их корвалолом,
Стращать умеют больше и калечить,
Зимой, нет, после пасхи, мучился с уколом –
Шарахнул в печень!

За книжку от души тебе спасибо наше,
На год мне хватит – что сидеть без толку!
А о тебе то как передавать Наташе?
Что смотришь волком?!

Да знаю все, молчи, чего там фордыбачить,
Я, как и ты, коли посмотришь в корень,
Люблю один сидеть, на речке порыбачить,
Глядеть на зори.

Я уходил домой, когда шафран заката
Облизывал зеленый холм устало,
Я как нибудь потом побалую собрата
Про Ганнибала!

Я умолчал от вас, простите, мой читатель,
О письмах девочки, почти ребенка,
Серебряным шитьем они украсят платье
Новеллы тонко.

Они мне дороги, в них есть флюиды счастья,
Возьму их в руки – расцветают сферы,
Я жить хочу сейчас под игом самовластья
Их атмосферы.

Письмо 1

Ты в каждой капле золотой дождя, - я знаю!
Как сладострастный Зевс проникнуть метишь
Сквозь плащ в меня, влюбленную в тебя Данаю!
И что ж ты медлишь?!

Я зонт свой не беру, я знаю, ты крылатый!
Вдохни в меня всю жизнь небесной силы,
Чтобы тобою быть безудержно объятой!
Тобою, милый!

Я слышу голос твой, он как тепло заката,
Ласкает и томит, и фосфор прядью
Сползает на глаза и прячется куда-то
Поближе к платью.

Не зная, знаю наперед твои уловки!
Закрой глаза мои крылами, вечер,
И если обернусь я мышкою-полевкой,
Ты будешь кречет!

Письмо 2

Бесчувственный чурбан! Тебя спалю я утром,
Разрежу на куски пилою острой!
Тебе не справиться со мною, жадным спрутом
И коза нострой!

Идешь на бой со мной без шлема и доспехов,
И взгляд, как куст, подернулся усмешкой,
Я грань алмазная, я скорлупа ореха,
А не орешка!

Стена немого льда! Период ледниковый!
Ты на земле последним будешь в списке!
Я растоплю тебя, залью зарей лиловой,
Зарей туниски.

Когда ты снова станешь теплым океаном,
Величественно-мирною картиной,
Я и тогда не дам тебе идти за мной с арканом,
За бригантиной!

Письмо 3

Мне грустно без тебя, одна в саду осеннем
Хожу по нашим тропкам вниз по речке,
Вчера до вечера возились мы с соленьем,
Топили печки.

Сегодня холода пришли в деревню рано,
Народ забрался в теплые фуфайки,
Мне жалко нашего дворового Полкана,
С ним нету Лайки.

Ее машиной сбил десятник из стройцеха,
А он любитель выпить в день получки,
Вот наугад домой к себе всю ночь и ехал,
Попал в колючки.

Прости меня за тусклый стиль и сплин английский,
Ты выкрал солнце, как мне быть не знаю?
Но я до слез смеюсь, когда твои записки
Опять читаю!

- Эй! Мир земной! Нет никого вокруг, а ночь-то!
При этом звездном свете можно бриться!
Встречает мать меня, - тебе сегодня почта
Из-за границы!

- Иди-ка, спать ложись, со мною все в порядке,
А я тут погляжу на верхотуры!
Так говоришь опять по огуречной грядке
Ходили куры?

С утра забор поправим, заколотим щели,
Топор давно не приводил к порядку,
Вчера еще искал - куда мы гвозди дели
Семидесятку?

Я Митричу носил пирог, ну, что ты, классно!
Нахваливал все время твои руки,
Никто, сказал, так не печет любовно, страстно
У нас в округе.

Письмо большое, ну а где обратный адрес?
Вот он в задах, придумают французы!
Здесь линии идут какие-то крест-накрест,
Пакет с Тулузы.

Театр ставит пьесу, взяли мой сценарий,
И приглашенье! Съездить надо в гости,
Вы молодец, мадам Патриссия Фенарри,
Sagezza ! – бросьте.

Я вам отвечу завтра, если будет время,
Французский мой не блещет совершенством,
У вас характер тоже, надо думать, кремень,
Вы с турагенства?

Но, в общем, за письмо огромное спасибо,
А то я что-то заскучал без славы,
Одно условие,- не трогать обруч нимба, -
Он редких сплавов.

На звезды «звездам» можно не смотреть, им проще,
У них дела, контракты, фотосъемки,
Капризный этот брат и, говорят, заносчив,
Душа – потемки.

А я бы все смотрел в сапфирный сонм созвездий,
Жаль, нет в моем хозяйстве телескопа,
Мы бы с Дельфином и Китом ныряли вместе
Там за укропом.

Я в кружеве Плеяд стежком бы стал упругим,
Я с Лебедем клевал бы сочный клевер,
И воду бы я лил, как Водолей на руки,
Прекрасной Деве.

Я каждый день расчесывал бы звездным гребнем
Тугие Волосы прекрасной Вероники,
Я к Северной Короне укрепил бы стебли
Живой гвоздики.

Весы изящны и точны, и светоносны,
Измерить бы на них прозрачность слога,
А, может, там Орел глядит на наши сосны,
И видит Бога.

На ветках тополя висит двурогий месяц,
Как в люльке золотой, лежит в ней небо,
В полях, через какой-нибудь там летний месяц,
Запахнет хлебом.

Ко мне через сарай бесшумно и упруго
Крадется Шэр – собака дяди Марка,
Мы часто коротаем с ней часы досуга,
Что за овчарка!

Эстонец дядя Марк бывает редко дома,
В лесу работы – не поднять за годы,
Но в будке Шэр всегда есть мягкая солома
И дух свободы.

Частенько видит мать нас вечером за баней,
Там нет людей и не мяучат кошки,
- Опять собаке, что ль читаешь о Полкане?
Поешь моркошки!

А ей свиные мосолки, остатки каши,
Что, милая, сыта стихом не будешь,
Тебе по нраву видно, Шэрка, жизнь-то наша,
Хвостом вон крутишь!

- Ну, вот, пожалуй, все, пора мне собираться,
Посмотрим, как живет у них Тулуза,
Не обессудьте, если что, за рифмы, братцы, -
Всем правит Муза!

За мной заехал Митрич весь потухший с вида,
Ни слова, ни полслова, нос в рубашке,
Где балагур и шут? – сидячая обида, -
Вот ведь замашки!

Кивнул башкой своей, садись, мол, места много,
Цыганка нехотя плетется шагом,
Я тоже замолчал, я старика не трогал,
Эх, бедолага!

Как он понять не может важности момента,
Что делать с ним – дать сладкую пилюлю?
Сказал ему вчера, что ждут меня клиенты,
Вернусь к июлю.

Да мы с тобой еще махнем, ты время дай-ка,
В Потапский лес, грибов там – всем хватало,
В саду стоим, - что там? – с оси слетела гайка,
Куда пропала?

Пойду сыщу, лежит, чай, у кустов, а где же?
Куда ей, сучий потрох, днем деваться?
А ты здесь отдохни чуток на сене свежем,
Я мигом, Ватсон!

Жду с четверть часа, нет, иссяк запас терпенья,
Пошел пешком, автобус ходит редко,
Еще раз обернулся к утренней деревни,
Прощай, кокетка!

Как вишни разрослись, от тесноты дичают,
Работа есть в саду, нет только денег,
Папировки стоят в хвоще и молочае,
Не сад, а веник!

Из-за кустов рябин, вот это просто чудо!
Выходит, кто б вы думали - Наташа,
- Так неожиданно! Привет! – Привет! – Откуда?!
Да, разве скажет.

Так много грустного и матового света
В ее глазах, в ее улыбке тонкой,
Она сейчас как неизвестная планета,
Или плутонка.

Когда младенца ждете? – я смущен вопросом,
Такая тема не имеет смысла,
- Жду в октябре, - ответила она так просто,
- В двадцатых числах.

О, Скорпион! Или в Весах остаться может?
Предугадать их путь – мы здесь бессильны!
Конечно, будет он на мамочку похожим,
И станет сильным!

А если дочь родится? Это невозможно?
Откуда в женщинах магические токи,
Все видят наперед, мечтают осторожно,
Не знают «Смоки»!

- Как ты живешь сейчас?- Да так, как будто сносно,
Пульс бьется ровно, кровь могу сдавать я!
Ходил еще в наш лес - таращился на сосны,
Да ел оладьи.

- Ты тот же весельчак и мне смешно, как прежде,
Из скучного ты смастерил бы праздник!
И элегантный весь, и в фирменной одежде,
А все – проказник!

С тобой легко! – Отнюдь, характер мой не сахар!
Люблю я мучить и себя, и близких,
Кто я? Бессребреник, изгой и росомаха,
Нет риса в миске!

- Бравада все, ты не такой, вернее, лучше!
Я знаю, чувствую все это сердцем,
Ты как река весной с десятками излучин,
Как пламя скерцо !

- Так высоко! А я последнее столетье,
Боюсь до смерти высоты, и нате!
Упал вчера с сарая, правда, хоть на плети,
Хромаю, кстати.

Ты выглядишь чудесно в этом сарафане,
Как тонок шелк, бретельки – паутинки!
Перед тобой одной все кутюрье в Милане -
Еще пылинки!

-А помнишь, на горах, там старая больница
Была когда–то, после опустела,
В палатах гладкий лед, он до сих пор мне снится,
И я там пела.

А ты лежал на льду и видел сквозь кристаллы
Застывший мир цветных ассоциаций,
Ты весь остался там, меня почти не стало
Среди трех граций.

Тогда я поняла, как пропадает время,
И вместе с ним уходят наши луны,
Уйдешь, конечно, ты в неведомое племя,
Чужой и юный.

Уйду и я, уже не от тебя – другого,
Но сердце будет где-то близко, слышишь?
С тобой - чужим, порывистым и новым,
Знать, как ты дышишь!

Мы пролетим сквозь тлен немой и тьму забвений,
И не поймем, но в этой жизни точно,
Что ты и я – всегда, мы родственные звенья,
И держим прочно.

Ты знаешь все, и что сегодня не уедешь,
Что мир земной ты держишь на мизинце,
Что ты горячая звезда и ярко светишь
Цветам и птицам.

Бездонный океан! Знать одного не можешь,
Пропой хоть раз пятьсот «О, Аллилуйя!»
Я прикоснусь сегодня к твоей сладкой коже,
Тебя целуя!

Я схороню тебя в алмазных своих копях,
Прощай, родной, и жди другого света!
Я улыбнулся ей и помахал Европе
В начале лета.

А Митрич тут как тут, с ладони что то скоблит,
Знать пережил за поисками «кому»,
Что, гайку-то нашел? Сворачивай оглобли!
Поедем к дому!

Сидит, глаза горят, через затылок видно,
Хитрит старик, хитрит, Бог шельму метит,
Сам гайку вывернул и спрятал ее, видно,
Мол, не заметит!

- Сегодня баню истоплю, придешь, чай, мыться?
А книгу-то твою в запой читаю,
Царь Понта, Митридат, мне аж ночами снится!
Зачем, не знаю.

А, может, слышь меня, вот что нутро так тянет,
Ко всяким древним Римам, Карфагенам?
Близки, заметь, со всем гуртом земным славяне
Особым геном.

- А что за ген? – Лет тысяч пять назад, к примеру,
Где был твой пращур или мой, а ну-ка?!
Они всем курмышом забрались на Венеру?!
Все врет наука!

Ни этот грек, как там его, Фукидид ,
Ни Геродот , никто о нас не слышал,
И пусть «Завет» там будет не в обиде,
Но он не выше!

А мы как призраки, как тати, как Иети,
Ловили щук, держали пчел, все - просто,
Но более всего на свете мы любили
Глядеть на звезды!

И к нам пришла от них космическая сила,
Мы взяли верх над тонким механизмом,
Что нам добро и жизнь, то чужаку - могила!
Тут вся харизма!

И к нам никто не лез, мы сами шли волхвами,
Учить царей дышать и слушать токи,
Вот, скажем, ты обучен излагать стихами -
Все это - Боги!

Никто не знал о нас, ни галл и ни ахеец,
Особняком стоим мы от народов,
И только древний миф шепнул – Гипербореец!
Он верен Роду !

Да, тень последних гениев ушла из вида,
Но мы в священной роще у оврага,
Еще порой увидим кельтского друида,
Иранца-мага.

Смешалось все в дыму, в кровавой липкой жиже,
Забыли люди Знание и Бога,
В чьем сердце он сейчас, - не знаю и не вижу,
Ну, может, йога!

Я с ним не спорил ни о чем, почти не слушал,
Вину загладил сводник разговором,
Вот здесь росли когда-то в моем детстве груши,
Деревьев сорок.

Как потакал им май, закупит где-то шелку,
И вот пойдет над ними куролесить,
Тут белым распушит, здесь укрепит иголку,
И так раз двести!

Полубогини плыли в утреннем тумане,
Сад чудных груш - он каждому был дорог,
Теперь их нет нигде, и я смертельно ранен -
Их было сорок!

А мне что делать здесь без них, и я стал скучен,
Нырнуть бы в глубь времен без оговорок,
И теплым дождиком на них сойти из тучи,
На эти сорок!

- Ты, кажется, взгрустнул? А я скажу причину,
Наплюй на все дела, они как вспышки,
Уважь в себе талант, а, главное, мужчину,
Пиши, вон, книжки!

Тулуза подождет, пусть едут освежиться,
У них там пляжи, говорят, как пляжи,
И Канн недалеко совсем и близко Ницца,
С лихвою блажи!

А если невтерпеж, пусть к нам на месячишко,
Определю им сеновал к ночлегу,
Чай на веранде будем пить с вареньем, слышь-ка,
Скакать в телеге!

Я в древнюю зарю войду двухлетним малым,
Вплетайтесь в волосы ко мне, рубины,
Стекай душа моя в моря потоком алым
И на долины.

И смеха моего серебряные склянки
Рассыпьтесь на луга в цветущий клевер,
Прародина у нас, моя и коноплянки,
Конечно, Север!

Не забывай и ты ее, крылатый ветер!
Тебе ль не помнить солнечное племя!
Есть, говорит шаман, еще на белом свете
Другое Время.

Сегодня, Шэр, давай поговорим о счастье,
И что оно для этой жизни значит?
Чаплашка щей густых, кусок свинины в пасти,
Чуть-чуть удачи?!

О счастье большинства! Как ты сравнима с этим!
Инстинкты движут нашим грубым миром,
А двигал ли инстинкт в семнадцатом столетье
Тогда Шекспиром?!

Тебе я как-то раз читал его сонеты -
Перловка стыла в твоей белой миске -
И сожалела ты, что я читал поэта
Не по-английски!

Коварна и тонка природа человека,
Ей управлять способен только Мастер.
Заглянем в суть вещей - я нравственный калека,
Меня рвут страсти!

Я хрупкий мотылек, из сети паутины,
Мне не продраться без железной воли,
Я плачу и смеюсь, я платина и глина,
Я ветер в поле!

Придумать бы себе сейчас другого Бога,
Пусть не Меркурий будет, а Пафнутий,
И деньги будут осыпать мою дорогу,
Я счастлив, люди?

Ведь счастье - это я, мое лицо кривится,
Я снизойти готов до вас, славяне,
Я кину в ваши рты пшеничные крупицы,
И вы в капкане.

Вы будете мне чистить перьями ботинки,
Шнурок от них - дороже вашей шкуры,
Я буду вас держать в ракитовой корзинке,
Молчите, куры!

Такую гнусь во мне не вытравит часовня,
Все только о себе и о себе родимом,
Для нас с тобою, Шэр, не Бог он и не ровня,
Мы с Древним Римом!

Что удержало меня здесь, пока не знаю,
Травой и тополем, видать, не надышался,
А может оттого, что потерял Данаю
И потерялся...

Но если прав старик и сделать передышку,
Слетайтесь образы, герои, песни
В мою красивую и радостную книжку,
Мы будем вместе,

Я дам вам имена и подберу костюмы,
В любой эпохе можете вы сбыться,
Зайти в норвежский фьорд и в маках Каракумы
Пропеть синицей

Я буду возле вас, я чуткий ваш локатор,
Влюбленный в звезды предавать не станет,
Сенат отменит ложь и выступит оратор,
И Рим восстанет!

Прожив еще в глуши недели три-четыре,
Я одичал, отвык от разговоров,
А там, за кругом дней, в придуманном мной мире,
Бушует город.

И в этом море слов и разноцветных красок,
Среди гортанных и глухих созвучий,
Один я слышу голос, он бархатист и вязок,
Он жжет и мучит.

Хочу проникнуть в поле его тайной сферы,
Частицей света, легкокрылой гаммой,
Откуда он пришел, с какой сверхтонкой эры,
С какой программой?

Но нет к нему пути и не узнать мне скоро,
Кто обладатель драгоценных звуков,
И падаю звездой я в утомленный город
С душевной мукой.

Теряю сон и вес, я бледен стал и робок,
Как юноша влюбленный безответно,
Готов и я лелеять грусть свою до гроба,
Пусть будет тщетно.

И этим голосом пронизан каждый атом
Моей материи шафранный сгусток,
Я стал как ветер крепким и крылатым
Как свет Ормузда .

Читаю письма от Патриссии Фенарри,
А рядом дремлет Шер, но слышат уши,
У деревенских ласточек опять «феррари»,
Нам дождик нужен.

Мой вольный перевод с французского, простите,
Что не даю читать оригинала,
Вы, может, сильный спец, а кто есть я - любитель,
Мы стоим мало.

Но мне, признаться, нравится французский,
Пушистый eR, и рой жужжащих пчелок,
Искристость фраз под Брют и сладкие закуски,
Вот так, филолог.

Не обессудь, немецкий, ты замучил в школе,
Меня учитель брал на Donner Wetter!
Und habe ich Perfekt und Wrter wiederholen,
Как стойку сеттер.

Но как универсально гибки строфы Гете,
Ласкают слух ритмические фуги,
А рифмой режь хоть восковые соты
И сыр упругий.

Германия, прости, ты щедро светишь миру,
И дерзкого ума в тебе - палата,
Я как-нибудь сниму под Веймаром квартиру,
Как там оплата?

Письмо 1

Мой Бог, месье, не верю, что могу так просто
Вам написать письмо на три страницы,
Ко мне, какое счастье, повернулись звезды,
И мне не спится.

Вы для меня как утро, и вам должно быть стыдно,
Такой бесценный дар скрывать от мира,
В глубоком свете ваших строк тону, как видно,
Я часть эфира.

Мне хочется пройти по каждой узкой тропке
Всей вашей зачарованной планеты,
Сиять на ирисах росой и спать в коробке
С цветной конфетой.

А в ваших небесах с прохладной бирюзою,
Мне хочется парить орлицей белой,
А ночью падать чароитовой звездою
В листы омелы.

Письмо 2

Театр мой в цветах, в просторной галерее,
Шумят фонтаны, как в песке мальчишки,
Я понимаю грусть жасминовой аллеи
По модной стрижке.

Садовник-визажист скучает среди ножниц,
Работы будет в октябре с избытком,
Он любит этот парк, как шейх своих наложниц.
В письме - открытка.

У лиственницы справа видно белый флигель,
Я там сейчас сижу за «Макинтошем» ,
Здесь в кабинете у меня цветы и книги,
А рядом - кошка.

Она жеманно лапкой намывает ушки,
Я балую ее, дала вот ломтик сыра,
Как герцогиня спит на бархатной подушке,
Моя Багира.

А на полу листы с эскизами декора,
В Венеции мы заказали маски,
Костюмы шьет Париж, подобраны актеры
Есть неувязки.

Без вас никак, определиться нужно с жанром,
У нас есть к Вам большое предложенье,
Вы встретитесь с продюсером месье Лержанном,
Днем, в воскресенье.

В Париже встретят Вас, а через час - в Тулузе!
Вам снимут номер в лучшем здесь отеле,
Там ирисы мои, шампанское, джакузи,
Как Вы хотели.

Письмо 3

Кто этот костюмер, что одевает ночи,
И нас влечет в тягучее пространство?
В жемчужных раковинах ваших теплых строчек
Дают гражданство?

Простите мой порыв, бессонница-подруга
Опять пришла ко мне, вскружила мысли.
Я бабочкой вспорхну из заданного круга
На свой трилистник.

Отсюда мне видней тревожных красок лики,
Что снизошли с полотен Тициана,
Я вижу Вас и ваши дикие гвоздики
С Альдебарана!

Позвольте тихо мне проплыть сквозь ваши знаки,
Маяк зажжен, туман мне не опасен,
Хочу увидеть берега моей Итаки
На Волопасе.

Мой северный мудрец, щадите свое сердце,
Укройтесь от стихов в межзвездной дали,
А я хочу сейчас у пламени их греться
В прохладном зале.

Они пронзительны как сны, как стекла ломки,
Вас в средние века сожгли бы судьи,
Простак бы кинул в Ваш костер сухой соломки,
Они же люди!


Я тоже знаю, сир, не существует смерти!
Но гнет иллюзий более нам близок,
И бегаем мы все по тусклой круговерти,
Своих капризов.

Бесспорно, Вы другой, Вы чужды этим миру,
Но что Вам до него, до истукана,
Не подобает по природе тонкой сиру,
Пасти барана!

Я рада, что у вас в российском захолустье
Сейчас тепло – жеманятся фиалки,
И столько ей сочувствия и грусти
В глазах овчарки!

Письмо 4

Сегодня не пойду к мадам Риззи на йогу,
Перетянула в прошлый раз запястье.
Читаю Вашу стихотворную эклогу
О зыбком счастье.

Мы все заложники строптивой Кали юги,
Где наш элизиум – стоцветный веер?!
Мы, галлы, тщетно думаем, что он на юге,
Когда б не север.

Но Ваша страстность поиска меня тревожит,
Я больше верю Вам – гиперборейцу !
Дадите мастер-класс по тонким сферам, может,
Эпикурейцу ?!

Последнее письмо и две коротких фразы, -
Вы с миром так естественны и чутки,
По Вам в России заскучают вязы
И незабудки!

P.S.
Храни Вас милосердный Бог на этом шаре,
Вы – нереальный миф Евросоюза!
Затерянная в Вас – Патриссия Фенарри.
Грусть. Ночь. Тулуза.


Bonjour, Madame! Я в Питере сейчас, а завтра
Лечу в Париж, и сразу же в Тулузу.
У вас там далеко, конечно, не Суматра,
Боюсь за Музу!

Я получил от вас сто двадцать теплых строчек,
Чутье у вас, скажу, похлеще Фрейда,
Хотите, украду вас, увезу средь ночи,
Туда, где флейта!

Мне хочется смотреть, как в трепетном мерцанье,
Живет ваш взгляд, и брови пишут дуги,
Вы будете мне говорить о Тициане,
О Кали юге .

А я вас созерцать и любоваться вами,
И флейта серебрить «El Condor Pasa»,
Такую женщину бы осыпать стихами
Торкватто Тассо!

В дороге наше время удлиненно вдвое,
Не нужен никому и не заметен,
Я сладко одинок среди людского роя
И умных сплетен.

И в этой гулкой тишине, прозрачной дрожи
Я слушаю свирель и песни сиддхов,
Читаю в замке манускрипт масонской ложи
Из древних свитков.

Как хочется дышать прохладным светом ночи,
Смотреть в окно из стрельчатого свода,
Проклюй мне лаз в груди, пернатый юный кобчик,
К вратам свободы.

Я буду, как и ты, бесстрашным братом молний,
Крылом тугим срезая прядь ковыли,
Я буду прятать под пером, как прячут штольни,
Свет лунной пыли.

В слюдистых облаках сегодня много глянца,
Лазурь тягуча, как в тазу варенье,
В балетный класс стрекоз я запишусь на танцы
В своей деревне.

Тяжел я становлюсь, и сны проходят рвано,
Приснился, было, Митрич, рядом куры,
Вот, вынь и вылож, говори с ним о титанах
Литературы.

Что он хотел, а может, прихватила печень?
Во Франции найду ему лекарство,
Запомнил я его ученые две речи, -
Такое барство!

РЕЧЬ 1

В три гнета, мать ети, в соломе зайчик!
Сколь можно тя учить играть на гуслях?
Чай, ты не деревенский больше мальчик,
Копаться в мюслях.

Обхаживай строку, как чувственную бабу,
Снимай смелей с ее телес оковы,
А так зазря бежать с колдобины к ухабу
Не любит слово.

Все ахи-вздохи убери к едрени-фени,
Внедряйся в суть вещей без лишней вязи, -
Все знает только дух - тысячекрылый гений,
Отметь в рассказе.

Природа - образец, вот и прикинь умишком,
Мы все ее сплошные копиисты,
С какого ветра ты писал стихами книжку
И свет лучистый?

Вот то-то и оно, а это к эпилогу, -
Есть в каждой твари след предназначенья,
Как человек-душа, ты равен только Богу,
А так – растенье!

РЕЧЬ 2

Талант есть дар, сынок, но спрос большой с таланта,
Он требует изысканной огранки,
Ты давеча читал мне Алигьери Данте, -
Большое danke!

Ночь выдалась без сна, всю грудь прожег мне Гений,
Его глазами осмотрел округу,
Мы явлены на свет для трепетных рождений!
Скажу как другу.

И так за кругом круг, к вершине по спирали,
Вбирая нерв времен и солнца знаний,
Мы двести раз с тобой умрем и умирали
В пути исканий!

И может быть в тот век, что ты назвал Астреей,
Мы встретимся – два седовласых мужа,
Поговорим о жизни с Данте Алигьери,
Сварганим ужин.

Но будут ли нужны слова нам, вот ведь штука,
Там, на вершине, люди тонких связей,
Прозрачны речи их, бездонна их наука, -
Отметь в рассказе.

Каких то два часа и ты как в новом свете,
Привет Париж! Как поживает Сена?
Кто ж вы теперь, французы, сукины вы дети,
Без Джо Дассена!

К тебе я, город-франт всего минуты на три,
Je sius bien afflige ! Ну, в общем,scusi !
Уладить надо мне дела в одном театре
У вас в Тулузе.

Уладить,- это я загнул, так, согласовка,
В таких делах нельзя без этикета,
Сценарий пьесы только мой, их – постановка,
Счета и сметы.

Я вольный менестрель, мне дорога свобода,
Быть мухой золотой в паучьих путах,-
Для этих выделок достаточно народа,-
Престиж, валюта.

Так в тишине своей мистической столицы,
Я погружен в миры чудесных формул,
Мне, Рему, знать дано, что мать моя – волчица,
А брат мой – Ромул!

Тулуза, мать честная, город как игрушка!
Здесь на цветах у местных, видно, бзики,
Но в парковых лесах не плачется кукушка,
Нет ежевики.

Народ улыбчив, правда, нет стеклянных взглядов,
Приветлив здесь мужик, что даже странно,
У нас два-три таких на сотню ушлых гадов
И хулиганов.

Но это легкие всего лишь зарисовки,
Эмоции кипят, как щи в кастрюле,
Палю по облакам из снайперской винтовки
Салютной пулей.

- Патриссия?! - Oui ! - Я рад вас видеть очень!
Цветы с отчизны, рвал за огородом,
У нас там дикий сад, серебряный источник,
И пахнет медом.

Я сразу вас узнал среди сильфид и граций,
От вас исходит свет! Спрошу серьезно,
Мадемуазель, вы не из ассоциаций,
Конечно, звездных?!

Я так и знал! Каков же вектор плана?
Что подают у вас гостям к обеду?
Я думаю, мы выпьем все-таки с Лержаном,
А то уеду!

О. Франция! И почему я в этой жизни,
Так мало знаю о тебе, прекрасной?!
Один расклад, когда рассказывает книжник,
Пусть даже страстный.

Другой – когда обычный, местный обыватель,
В его речах букет и сочность взгляда,
О спарже ли она или квартирной плате,
О стрижке ль сада.

Спасибо, Франция, что ты одна такая,
Цветешь и кружишь, как весна, как юность!
В своей душе, прости, привез тебе я с Гая
И грусть, и лунность!

У нас сейчас в стране лишь хорошо за баней,
Там нет людей, оттуда виден Арктур ,
Мы там ведем беседы с Шэр о Тамерлане ,
И ждем Сиддхартху .

Я даже Митрича туда не звал, он гордый,
Разматерится в прах, напустит дыму,
А после лезет слезно целоваться в морду,
Как кот к налиму.

Тулуза. Ратуша. Базилика Сен-Сернин.
«Рено» скользит в эпоху Леонардо,
Одно приятно мне – не наследил здесь Ленин,
С чекисткой бандой.

На Площадь Капитолия, как в сказку Шварца,
Вступать боюсь, - все нереально хрупко,
Романская скульптура, ратуша, палаццо,
Малыш, голубка.

Здесь сердце и душа сверкающей Тулузы,
И как бы мне не показалось странным,
В ней растворяюсь я и становлюсь французом
С месье Лержаном.

Он встретил нас тепло, подал мне первым руку,
- Как вам Тулуза? Как вам наши дамы?
По правде, не успел я осмотреть округу
И панорамы.

- Вы знаете, мой друг, как мир зовет Тулузу?
Ville Rose ! Да, такое вот названье,
Здесь розовое все – витрины, шляпки, блузы,
И даже зданья!

На розовый мой стол легла однажды пьеса,
Страниц двенадцать прочитал – о Боже!
Она рвала и жгла, как баховская месса,
До странной дрожи.

Что значит диссонанс и уникальность стиля,
Нет розовых духов и сладкой мути,
У пьесы есть кураж и огненные крылья,
Вот все, по сути!

Но я держу себя, эмоции не к месту,
Лержан, видать, мужик с железной хваткой,
Давай месье француз, заканчивай фиесту,
Что крыть загадкой?!

Подали кальвадос, фуа гра тает в блюде,
Патриссия таинственна, как небо,
Пристрастны здесь к еде, гурманы, а не люди,
Едят без хлеба!

- За вас, месье поэт, за ваш талант и волю!
Поставим мюзикл – и попадаем в лузу!
Пусть разрывает радостною болью
Сердца французов.

Вы в режиссерском числитесь совете,
Все через вас, поправки и нюансы,
Ваш гонорар, естественно, заложен в смете,
Начнем с аванса!

На эти деньги бы купить штук сто тетрадей
И под Тулузу, чтобы год искали!
Писать баллады Митричу о Митридате,
О Ганнибале.

Когда бы суетность убрать от человека,
Кто был бы он без царственного трона?
Аннеем Луцием ? Но, ладно, сам Сенека
Учил Нерона.

А ученик прошел от храма истин мимо,
Жене своей подсыпал в кубок зелья,
Мать тоже отравил, спалил почти пол Рима, -
Одно веселье!

Ее величество Природа учудила,
Метаморфозы правят индивидом,
Познанье тонких «я» таинственная сила,
Ушла с друидом.


И целесообразность бытия – химера,
Жить, чтобы есть, тупея с каждым часом,
Нам Дарвин показал дорогу из пещеры,
Но к папуасам!

В какие бы миры не заглянуло око,
Да смастери хоть здесь вторую Еву,
Нет, никогда не вырваться тугим истоком
К святому древу.

Но я отвлекся, мы с Патриссией шагаем
По мостовой тринадцатого века,
Такой вояж вдвоем между весной и раем,
Вот и аптека.

Купил лекарство Митричу и витамины,
Здесь нет подделок, как они так могут?
Сейчас бы он сказал, что супротив малины,
Все дрянь, ей Богу!

На сердце что-то тяжело, узнать бы, как он?
Восьмой десяток мужику,- не шутка,
Хотел полы еще покрыть в беседке лаком,
Три раза, ну-тка!

Заветный час пришел, в святилище театра,
Как Цезарь в Рим торжественно вступаю,
Продлись, чудесный день, не растворяйся в завтра,
Зачем, не знаю.

Театр для меня как родина, как детство,
Я кожей чувствую его флюиды,
От этого уже мне никуда не деться
С моей Арктиды !

Меня представили Совету и актерам,
Я просмотрел все основные сцены,
Ну, прямо, Голливуд, с кривляньем и террором
И в клочья вены.

Я сжался и молчал, тер лоб и хмурил брови,
А, может, мне, тупице не представить,
Что гений режиссер, он знает что буровит,
Что надо ставить.

Хотелось крикнуть, - вашу мать, месье-мадаме!
Я эту пьесу не писал, вот так-то!
Но быть в глазах Патриссии трамвайным хамом,
Хватило такта.

Объявлен перерыв, мы тотчас с ней уходим,
В ее уютный кабинет с цветами,
И долго слов живых мы, как-то, не находим,
Все оригами.

К ногам моим ласкается ее Багира,
Ну, что, кошачья морда, заурчала?
Я ведь в своих карманах не таскаю сыра,
Так, для начала.

- Вы затаили на меня в душе обиду?
Скажите, сир, я повинюсь пред вами,
- Вы не причем, я просто посмотрел корриду
В грошовой драме.

Я, вот, все думаю, особенно за баней,
Сошел ли мир с ума, или, быть может,
Я становлюсь не тот, и плод моих исканий
Бессмыслен тоже.

Но даже и сейчас мне бы хотелось верить.
Познав в себе себя, я открываю
Великих истин суть нефритовые двери
И умираю.

И сколько раз я умирал, со счета сбился,
Но с новой жизнью загоралось солнце
Совсем других миров, и надо мной кружился
Дух кроманьонца.

И эта пьеса рождена подобным сгустком,
Здесь важно все – глаза, слова, харизма,
У вас и страсти рвут и шум, но как-то тускло,
Нет мистицизма.

Я говорю не о дешевых ваших трюках,
Изображать – мы все сплошь демиурги,
Но где же человек? Так, манекены в брюках
Играют в жмурки.

Я, может, здесь не справедлив, вы уж простите,
У вас концепции, и я вам не мессия,
Бумаги подпишу и завра же, хотите,
Махну в Россию?!

Мне нужно в тишину и надо что-то выпить,
Какой у вас напиток тут покрепче?
Пойду, пройдусь слегка, прижмусь к тулузской липе
Адье, до встречи!

Везет мне на друзей, когда их интересы
Не задевают и не лезут в душу,-
Они друзья, содрали кожу с моей пьесы,
И съели тушу.

Куда глаза глядят, туда и путь проложен,
По тропке насыпной гуляю в парке,
- Бонжур, месье, гостям здесь не дают по роже,
Что нет сигарки?

- Здесь не дают пока, вам надо ехать в гетто,
Туда автобус редко даже ходит,
Пьер Олерже, флорист, как парк наш, наше лето?
Вы, вроде, русский?

- Да, из России я, что, выдают манеры?
Ботинки чистил, не топтал в газоны,
Ну, каюсь, не знаком еще с Ришаром Пьером,
С Ален Делоном.

- Вы, нам, французам, русские близки по духу,
Такой же нерв и юмор ироничен,
Вы там, кажись, царя прихлопнули как муху,
И так цинично.

А мы Людовику башку враз отрубили,
Свободу нам давай, ослам, и братство,
Устроили, герои, в собственной квартире
Дебош и б….тво!

Вы конституцию свою, как девку из борделя,
Все поимели, а потом хотите
Жить с демократией на этой же неделе,
«Житан»? Курите.

- Да, бросил я давно!- А это вот напрасно,
Нет лучше друга в тихом размышленье,
Затянешься дымком, и станет тебе ясно,
Что, вот – решенье!

Да, вижу я, что не лады у вас с подругой,
Наплюйте, прибежит, куда ей деться?
Пойдемте, выпьем «Божоле», не будьте букой,
Щадите сердце!

Пьер Олерже - француз, боготворит природу,
Все знает о кустарниках и розах;
Ландшафтный интерьер вошел сегодня в моду,
Но это проза.

Поэзия в другом, Пьер – Бах ассоциаций,
Он видит в цвете души всех растений,
И говорит со мной как Квинт Гораций ,
Без пояснений.

-А души женщин! О, какая гамма цвета,
Чудесный праздник всех растений мира!
Уильяма Шекспира, помните, Джульетта –
С душой инжира!

У Жанны ДАрк душа, конечно, барбариса,
Мирей Матье – жасмин, Бриджит – терновник,
Сирень – Эдит Пиаф, Катрин Денев – мелисса,
Пардон, шиповник!

Могу сказать, месье, о всех французских дамах,
Соседний столик у окна – рябина,
С ней рядом – дрок, у стойки – вишня, персик – прямо,
Ну, как картина?!

- Вы сказочный паук, плетете мифы кружев,
Скажите, Пьер, а счастье что такое?
- О. счастье! Это то, когда кому-то нужен,
Когда вас двое!

Мой уникальный парк, здесь триста с лишним видов
Одних кустарников, а что за розы!?
Принцессы с принцами с далекой Атлантиды,
Таков мой козырь.

Они – моя семья, я - их король веселый,
Что без меня они и кто? – сироты!
И здесь для бабочек откройте свои школы
До той субботы!

Вы любите орган, скажите мне по чести?
У нас их двадцать штук, какие звуки!
Давайте на концерт, хоть завтра, сходим вместе,
Услышим фуги.

Он улыбнулся, что ж, забавная интрига,
Кажусь себе невыносимо странным,
Я помню вас светло, в осеннем солнце Рига,
Собор с органом.

Кантаты Генделя под стрельчатые своды
Рвались из труб, и слез комок глотая,
У сердца своего спросил я тихо - кто ты?
- Я свет из рая!

За чудным «Божоле» часы летят как пули,
Пьер хитро подмигнул мне, мол, гляди-ка,
Та женщина, что к нам идет с волной пачули,
Вот - ежевика!

- Патриссия! Не ожидал вас здесь увидеть,
Знакомьтесь – Пьер, флорист, профессор, мистик,
Мне, кажется, месье родился в Атлантиде
От силы мысли!

- Puis-je vous proposer un verre de vin ? –Oui,bien sr ,
- Je vous southaite le bonheur ! – Merci, monsieur professeur ,
Я тоже пью за вас и вашу Марсельезу,
Забудем пьесу.

Мне нужно к розам, господа, рад нашей встрече,
От вас, сапфирной, мадмуазель Фенарри,
Сражен, распят, пленен, лишился дара речи,
Стал как гербарий.

Пурпурный шелк зари накрыл усталый город,
Орган извлек нектар вечерней мессы,
В душе моей поэзии душистый ворох
И запах леса!

Как я люблю бродить без суетности мыслей
По тропам тишины, по склонам света,
И серебро стихов тащить на коромысле
В корзинах лета.

Лежал с журналом вин, как Дионис, в джакузи,
Дышал магнолией, смотрел с балкона,
Всю ночь так и не спал, кощунство спать в Тулузе,-
Блестит Гаронна.

Румянится заря, разлив ее стал ближе,
Прощай царица-ночь, я был твой рыцарь,
Уже воркуют голуби на красной крыше,
Снуют синицы.

Гуляю не спеша по мокрому бульвару,
Садовник Жан при деле – косит травку,
Привет, Жан Поль, привет, стриги свою отару,
А я – на лавку.

Вот так-то лучше мне, ты не упрямся, сердце,
Сейчас найду и для тебя таблетку,
Да, мы с тобой еще, куда нам на хрен деться,
Пойдем в разведку!

Где я – в аду, в раю, или, быть может, между?
Где я застрял? – ответьте дилетанту,
Вы что же там со мной, теряете надежду?
Мне б на веранду.

- Ну, вот и хорошо, вернулись, слава Богу!
Вы смелый путешественник, приятель,
Нашли-таки обратно в этот мир дорогу,
Вы в медпалате.

- А что здесь у меня, а, доктор,- сдача крови?
Когда сдаю ее, так сразу мутит,
Каких-то, видно, не хватает мне штуковин,
Что там за люди?

- К вам гости, сударь, ну те-ка, три дня в изгнанье,
Потом расскажите, где вас носило,
Подлечите у нас все ваше мирозданье,
Нальетесь силой.

- Нет, мне лежать нельзя, сегодня же на волю,
Меня ждет дама, я ей сделал больно,
Да, и вообще, я с ней хочу пройтись по полю,
Там так привольно.

- Я понимаю, вас ждет дама, все такое,
У вас сердечный криз, а вы настырны,
Вам минимум лежать еще три дня в покое,
И пить пустырник.

Мне строго велено хранить вас и лелеять,
Гость Франции, прекрасный литератор,
Через денек – другой пройдетесь по аллее,
А что театр?

Театр подождет, покой ума и тела,
Вам все во вред, что связано с тревогой,
Мой искренний совет, - чтоб сердце не болело,
Займитесь йогой!

- Меня пустили к вам, увы, на три минуты,
Мой славный сир не выдержал удара,
Я вас искала бы и в светлом царстве Будды,
В лучах самскары .

- Простите мне мой неуклюжий выпад,
С рогатиной у горла, жизнь – морока,
Сейчас так хорошо цветет наверно липа,
Трещит сорока.

А я бревном лежу, и даже не надеюсь,
Поцеловать ваш след и тронуть руку,
Четвертый день, видать не моюсь и не бреюсь,
Хвала недугу!

А доктора все врут, не верите этим фавнам,
Вот Митрич и рыбак и ходит с бреднем,
Он в семьдесят семь лет по силе будет равным
Сорокалетним.

Как репетиция в театре? Как актеры?
Месье Лержан там не завоет волком?
Я нынче не у дел, скажите - буду скоро,
Хоть мало толку!

-Он вами дорожит и навестит вас завтра,
Вот запись сцен с учетом ваших правок,
Пусть ноутбук создаст присутствие театра,
Вы рады? Браво!

Гроза прошла легко, запахло мокрым кленом,
Моя душа рвалась из ярких сказок,
Хотелось плыть травой по каузам затона,
К иссохшим вязам.

И в блеклых красках дня, забыв о цепкой плети,
Войти в туманный шлейф, пропасть из вида,
И слушать тишину таинственных столетий
Лесных друидов.

Я как чертополох, качу через границы,
Не собран, распылен на сотни градин,
С подраненным крылом приснилась мне синица
В моей тетради.

Весь месяц напролет был с розовой Тулузой,
Полдня в театре, вечером с Советом,
Как черти у котлов работают французы,
Зимой и летом.

Мне повезло с людьми, я помню, как в начале,
Хотел всех придушить, связать в тулупы,
Но гибок галльский ум, - я даже стал начальник
И сердцем труппы!

С Патриссией легко, она – крылатый гений!
Умеет быть в тени и править миром,
Я целовал ее и обнимал колени
Над Альтаиром!

- Я буду ждать вас у окна, - сказала нимфа, -
Езжайте в Русь и надышитесь полем,
Вам дым Отечества, я знаю, слаще мифа,
Все в вашей воле!

У вас друзья в Тулузе, помните об этом?!
- В Тулузе вы, - я улыбнулся даме.
И снова через сад иду за бабьим летом
В деревню, к маме!

Да, солнце сентября теряет свою силу,
В траве все больше золотых иголок,
Макает клен листву в пурпурные чернила
У лысых горок.

Семья овец стрижет у бледного болотца
Зеленый молочай, в репьях шубейки,
Раздутый пырин с длинным носом трется
О хвост индейки.

Вот и тропинка к дому, баня уже близко,
Негромко свистнул – Шер навстречу с лаем,
- Привет, мой зверь, привет! Где я так долго рыскал?
Встречался с раем!

Там чистота вокруг у них, что дохнут мухи,
Шампунем моют утром тротуары,
На всех болконах плющ и сеттер лопоухий
Пропах нектаром.

Давай, веди меня во двор, устали руки,
Хотел в такси, - быстрее и короче,
Но я так заскучал по саду и округе,
Что нету мочи.

Сейчас и распакуем наши чемоданы,
Тебе из Франции гостинец, - как иначе?
Бери сама давай вон из того кармана
Свой красный мячик!

Духи, но не тебе, «Муст де Картье» для мамы,
Она всегда мечтала о хорошем,
Подарок ей от милой и чудесной дамы,
Пока положим.

Вино «Руссет де Савуа», «Фиту» на праздник,
И «Божоле» от Пьера, три подарка,
Блок сигарет «Житан» пошлем в глухой заказник
Для дяди Марка.

А это Митричу, рубашки из Парижа,
Пускай походит щеголем, как барин,
Лекарство для него и пара умных книжек
О Ганнибале.

Выходит мать во двор, - Сынок, как свет в окошки,
Что ж ты опять ко мне без телеграммы,
Я бы сварила щей, нажарила картошки!?
- Не надо, мама.

Опять не надо, и далась тебе овчарка,
Полезу в погреб, выну все без денег,
А ты скатись иди, и в бане еще жарко,
На полке веник.

Перечить матери моей сейчас не гоже,
Мне в баню, как в гарем, не дать бы спуску,
Намыленной мочалкой смою с белой кожи
Французский мускус.

Как агнец Божий за столом, и мать в нарядах,
«Фиту» идет у нас за милу душу,
Так остро понял я сейчас, что счастье рядом,
И что я трушу.

Боюсь вспугнуть его пергаментные крылья,
Замрите стрелки на часах поэта,
Кто плачет на стене в мерцающем Путивле?-
Не кстати это!

- Ты уж прости меня, я сразу не сказала, -
Мать потускнела, прячет взгляд в салфетку,
- Ведь Митрич умер твой, хоть прожил он не мало,
Но жалко дедку.

Тебе письмо он передал, видать прощался,
Все спршивал тебя, когда ты будешь,
И по-мальчишески все у забора жался,
Ведь не осудишь.

Как тень, брожу один по жухлым тропкам сада,
Читаю в сотый раз его записку,
Я сдерживаю грудь, я знаю, слез не надо,
Ведь Митрич близко.

Последнее письмо от Митрича

Когда- нибудь и я за белую границу
Уйду из шума, как уходят тени,
Ты пригласи ко мне на три денечка чтицу,
И дай ей денег.

А главное – не плачь, ведь пользы в этом нету,
Нельзя считать уход дурной ошибкой,
Я, может, попаду на лучшую планету
Сплошной улыбкой!

Наплюй на грусть, итак ее у нас в достатке,
А если и всплакнешь, то слезы вытри,
Ты мне как сын, вот так, а, вообщем, я в порядке,
Прощай! Твой Митрич.

Прости, старик, меня, что сразу не ответил,
У нас тепло, хоть жарь на солнце пузо,
Но завтра, нам сказали, ждите град и ветер,
Здесь не Тулуза!

Тебе я, было, накупил у них таблеток,
Рубашек из бутиков и ботинки,
Прошелся б щеголем сейчас за хлебом эдак
Ты по тропинке.

Хотел тебе я рассказать о Ганибалле,
И, к счастью, вижу книги, все по теме,
Мы бы с тобой до дыр их оба зачитали,
А что нам время?!

В Тулузе на ура прошла на днях премьера,
Я не жалею, что не увидел бурю,
Растет моя литературная карьера,
Читают дурью.

Но что мне до того, я устаю от шума,
С тобой сейчас бы на рыбалку, в лодке,
Сидели бы опять, как два сыча угрюмо,
Ты посередке.

И снова слышу я: - «Куда девались на хрен
Все эти караси, ети их в душу?!
Давай с тобой, рыбак, по тридцать граммов ахнем
За баб и сушу!»