Memories 2

(реинкарнация)

Бежим!
На вокзале поезд.
Снимают прибытие паровоза.
Немой черно-белый оркестр,
Не пахнущие цветы из вощеной бумаги
И в воздух взлетающие шляпы.
Потрескавшаяся пленка горючая,
Истертая, словно шлюха-монета,
Перебывавшая в бесчисленных прорехах,
Сграбастанная жадными, липкими руками.
Костлявыми, сжатыми кулаками упрятана она
В изъеденных мышами
Карманах
Ветхих покойницких камзолов
Во всех на паперти битых нищенских кафтанах.
Пленка это разменная монета,
Прикрывавшая столько бессмысленно пустых
Глаз
Бессовестных плутов –
Бессловесных кадавров,
Зверей-полулюдей – тиранозавров
Да их слабых жертв – изгрызенных молью трупов.
А братец Люмьер крутит так споро баранку
Своего пылесоса.
Братец Люмьер! Крути ее дальше,
Рукоятку новёхонькой цифровой видеокамеры
«Панасоник», где телевизионный формат
Совмещен с классической
Кинематографической,
Самого лучшего качества
Лентой!

Кино моей жизни отматывается к началу.
Я – мальчик в коротеньких штанишках.
Бегмя бегу с дружком-одногодкой
На вокзал Сабунчинский.
Бакинский.
Или это мне отказывает память?
Дразня жадными губами, память
О первой заворожённости
В Город детства своего влюбленности!
Колоколов ближайшей церкви
Перезвонности.
Напротив дома моего
У центрального у вокзала
Стоит церковь старенькая
Православная.
А рядом бывший костел,
Превращенный большевиками
В пролетарской р-р-революции костёр –
Кинотеатр-р-р…
Ниже кирха-башенка с органом –
Величественные осколки былой
Немецкой культуры
В зороастрийском – Авестийском
Городе ширваншахов.

Или все же память надо мною
Смеется?
А может быть названия, предметы
Подробности, имена,
Эпохи, ушедшей навсегда, приметы
Я перепутал в паутине слов,
Полузабытых детских снов,
Раздавленных взрослой бесчувственностью
Снов.
Где жгучая ана дили*,
Татарская, азербайджанская речь
Мешается:
С латынью современной –
Диалектом певцов Неаполя,
Гастролировавших в театре оперном
Бакинском
Двадцать три года назад – я работал
В то время там монтировщиком сцены,
Мне было teen-надцать…
Так смешивается тюркская, русская речь,
Как с маслом вода на привале пикника
В коротковолновом приемнике «Спидола»,
С арабского причудливым орнаментом
Тех страстных поэтических молитв,
Что бабушка – отцова мать
Меня пыталась безуспешно обучать.
С фарси и урду, с ингилиз-дили * *,
С немецким шпрехен,
И французским парле-ву…
Ту-ту-у-у, ту-ту-у-у-у!!

Я нем и глох.
Я памятью своей ущербен, плох!
Но снова я бегу к вокзалу
Там у билетной кассы,
В испанскую ворвавшись залу,
Мавританскую –
С британским привкусом музея
Встречаю преданных друзей
Старинных:
И рыцаря Ожье Датчанина, соратника Роланда,
И Зигфрида и Прометея –
К Эльбрусу прикованного гиганта.
А поезд, выпуская пар, свистит бесшумно
Ультразвуком.
Оркестр клуба разорвавшихся сердец
Шрапнелью разлетевшихся сердеth
Трубит беззвучно,
Всадников Калипсо ведьмы –
Апо-по-калипсиса в портках изорванных,
В буденовках потрепанных, встречая
«Народам – мир, войне – Peace deth!»
На кумаче начертано златыми буквами
Рукою Фрунзе.
В Баку ступили красные войска…

Полвека после мы с моим дружочком-тезкой
На заброшенных путях
Нашли шинель латышского-стрелка-китайца.
И в луже принялись ее топить
Камнями.
Да увлеклись. Мой друг-погодок
Сандалию в той луже потерял.
А на дворе стоял декабрь, уж Новый год
Был близок.
Но мы с ним в шортах, гольфах
В рубашоночках с коротким рукавом.
Со мной он не хотел идти.
Папашу мой дружок боялся.
Через дорогу перейдя
Один домой я возвращался
И встретил во дворе… отца приятеля,
Что не посмел домой идти босым.
Однако наказание в тот раз
Не оказалось столь крутым
Чего мой друг так сильно опасался.

PART 2
(Golden slumbers)

Я сплю и вижу снова город детства моего
Я грежу наяву им
Душа из тела в космос выходя,
Не отрывается прочь от ракеты на спасительном
Серебряном канатике скафандра своего.
Фрэнк Заппа – рок-пересмешник, на «жуке» жующий жвачку
Мельчит зубами во рту разорванном, подпиленными будто,
Яичный фольксваген-насекомое, майский битл-желтушечник
Общественный тувалет, босиком,
Мокро от слез.
Но ведь он умер от рака простаты
Или, прости Господи, еще от чего такого срамного
Как же так случилось,
Что до сих пор он жив и улыбается мне?
Зубами мелкими.
Молочными зубами
Кровавых мальчиков –
Детей, чью смерть любил
Володя Маяковский наблюдать…

Мы гуляем с тобою, любовь моя
По городу призраков.
По городу теней и не упокоенных
Душ.
Встань со мною рядом
Когда я один-одинёшенек.
Приди ко мне, любовь!
И поверни меня от леса прочь.
Лицом к себе верни,
Мокрым от росы.
Извечной утренней росы,
Отблесками скрытой
Изюма изумрудного – деревьев-великанов,
Где на ветвях – русалки
И во дворцах огромных – эльфы.
Приди ко мне.
Я жду!
Я так рассчитываю на тебя, любовь моя!
На помощь бескорыстную твою,
Мне без тебя уж очень одиноко
В тех странствиях,
Когда я отрываюсь от земли
И перед взором ошалелым мне отверзается
Ужасный Бездны лик –
Праматери начального Хаоса
И космоса холодного провалы,
Столь чуждого любому человеку –
Малюсенькой частице, искорке,
Из Сердца Господа Неизреченного
Что выскочила
И погасла, зашипев,
Потерянною став навеки для Земли…

Шинель, которую пытались мы с дружком моим
Топить, принадлежала обезноженному инвалиду,
Сапожнику-армянину,
Большому поклоннику великого советского кино,
Бывшему солдату Красной Армии,
Вошедшей в город мой
Апрельским утром
Тыща девятьсот двадцатого
Мы дважды с ним встречались в прошлом веке.
Впервые – восемьдесят с лишним лет назад,
Когда он с несколькими «комиссарами бакинскими»
Командовал моим расстрелом.
Позже, уже в этом воплощении,
Я видел его нередко, возвращаясь со школы,
Ежедневно пробегая мимо вокзала,
Того самого вокзала, где однажды,
Во Времена Великого Террора,
Идя домой, пошатываясь, заполночь с работы,
Понятно, c какой работы,
По пьяному делу попал он под поезд.
Без ног мужичок остался, под самый под корень обрезанный.
 И это было лишь милосердным воздаянием ему от Судьбы
За убийство без суда и следствия
Плененного белогвардейского офицера
И многих других безвинных людей.

Последним человеком, чей взгляд поймал я перед смертью,
Был не палач, но маленький мальчик,
Случайно оказавшийся возле места казни за городом,
Вблизи поселка Соловьиного.
Вот почему уродился я похожий
Лицом на деда своего,
Ведь именно его я и увидел тогда, умирая.
Полвека спустя, родившись от его сына,
Я часто испытывал неизъяснимый трепет
В присутствии безногого обувщика Арама,
Что долго проработал на вокзале Сабунчинском
И чью шинель мы с другом попытались утопить
В болотной луже.
Сапожник умер накануне
Апоплексическим ударом.
Освободился парень…
Нерввана!

Так я рассчитываю на тебя?
На помощь на твою?
На твой призывный зов в Великой Тьме
Так плотно окружившей,
Обложившей нас со всех сторон.
Но первый отзвук
Эхом пробежался по стенам
Моей темницы
Души гробницы
И первый проблеск –
Первый лучик Света
Он ширится, и я лечу на зов на
Твой.
Мне более не страшно
Я телом мертв,
Но духом жив,
Я вечно жив в тебе
Твоею памятью, любовь моя!
И я свободен, милая,
Мне более не больно
Рассчитывавши на встречу именно с-с-с-с
Тобой – не просчитался я!
Я снова слышу голос тихий твой в ответ:
«Я жду тебя, любимый!»…

P. S. Мать моего товарища была убита во дворе дома на Малой Приютской двадцать лет спустя после нашего приключения на вокзале. Озверевшая толпа растерзала ее на глазах у соседей. Никто и не попытался спасти беззащитную женщину. Испугались! Не знаю, смог бы я защитить маму моего друга. Быть может, тоже струсил бы, как бывшие мои соседи. Только тогда я уже жил в Магадане далеком. Тетю Лену убили всего лишь из-за того, что она оказалась армянкой. А в это время в соседней Армении подобное насилие творилось по отношению к местным азербайджанцам. Все кровопролитие началось в 1988 году с попытки самоопределения Нагорного Карабаха, закончившейся его отторжением от Азербайджана. Вслед за первой потерей азербайджанская республика вскоре лишилась и еще нескольких своих территорий после дикой, абсурдной войны…

P. P. S. Через несколько дней после убийства матери моего друга в Баку вновь вошли красные (советские) войска. Но вместо наведения порядка и усмирения погромщиков, солдаты почему-то стали стрелять по мирным жителям. В тот хмурый январский день погибло немало бакинцев. Где и когда вновь возродятся все жертвы кровавой междоусобицы на Кавказе, начавшейся в конце ХХ века и не прекратившейся в начале третьего тысячелетия?


(* азерб. – родная речь
* *азерб. – английский язык)

7 – 15. 03. 2004 г.