1. Морковь, любовь и...

КОМАНДИРОВКИ.

1.

Командировки,
толкучки и сервисы,
аэродромы закатноглазые, -
весь Союз пролетает сериями,
выставленными не для показа.

Вокзалы, вагоны, перроны и тамбуры,
люди, распахнутые наружу,
стуки колес на стыках – как таймеры,
время отсчитывающие натужно.

То полустанки, то перекрестки,
где-то – спешки и ожидания,
жизнь, разлинованная на полоски
без объяснения и оправдания,

И отголосками с перегонов -
редкие листики слов и прочерков,
как отражение внешнего гомона
в каждой короткой, неделаной строчке:


…Тверская Русь: мохнатый шум дубов,
Поля льняные, грустные пороги,
Крик галок над крестами куполов
И братская могила у дороги…


…Таллин.
Звонким талером в береге каменном –
Таллин.

Отзвуком дальним счастливого смеха –
Таллин.

Крышами алыми в солнце закатном
И морем из стали –
Таллин.

Готикой света, чекаными латами,
Солеными талями –
Таллин.
……………………………


На работе - коротко: - Сгонял в Эстонию?
Там тебе - и поэзия, и проза?
А теперь не хочешь ли нашего колхоза
Для возвращения из терции в тонику?

Летом? в колхоз?.. Ах, как приятно
снова вдохнуть от просторов Родины!
Мысли смываются, как грязные пятна:
Одни – смываются,
другие – приходят.

И только строчки с полей России, -
редкие листики слов и прочерков,
по бездорожью судьбы грассирующие
то междометием, то многоточием:


…Летим по перегонам судеб,
Ища ответ любимых глаз.
Зачем бежим от тех, кто любит
К тем, кто обманывает нас?..


МОРКОВЬ, ЛЮБОВЬ И ФАНТАЗИИ.

Пришло:
опять – в совхоз.
(Там прошлым летом был колхоз,
и нам – овес,
теперь – морковка:
полоть. Учусь сноровке.)

Вон баба кругло ягодицами
на небо смотрит,
ей кричат:
- Закройся, Мотря! Не дразни!
Она небрежненько с плеча:
- И!.. Накося, возьми!..
Пусть смотрют, коль хотят!
И – хохотать огузком потным,
Словно блицами.

А мы - по полю, врассыпную, сотни две:
разнообразье тел в купальниках и тем.
Кто толст, кто слишком похудел
от дел,
несданных тем квартальных.
Кто полет, кто-то – вхолостую,
сачкует:
седьмой, восьмой, тринадцатый отдел, -
все двести посланных из института,
И во главе – Зав. ПэКаБэ, чалму надев, -
совсем в подпалинах.

Как лошади стреноженные, мы,
и шеи – вниз,
руками мяту загребая.
Безветрие - хотя бы легкий бриз -
жара такая.
И запах мяты плавает у лиц,
и сверху – солнцем огорошены,
и жаворонок звоном заливает.

А наш наставник, вечно пьяненький
(сам – джинсы, только на ногах –
то ли опорки, то ли валенки),
из кустиков шагнет на солнце к нам, на бровку,
зевнет и скажет:
- Тарурать…
Эх, кандидаты, вашу мать,
И здо*ровы ж вы все начальство надувать.
Какая ж то прополка?
Почем получится, такая тарурать,
Морковка?..
И снова сладко тянется зевать.
Неловко.

Мы, как саперы, - медленно вперед.
Один Иоффе, зав. лабораторией,
серьезен, как служитель консистории,
от нас немного отстает.
И вдруг Оксанка запоет:
-Ой-ой, ой-ой, ка-ка-я я
сов-сем, сов-сем нес-част-на-я!
Ну, что он прет, и прет, и прет,
И передышки не дает
мне мой напарник!

Ведь он – как крот,
ему сполоть две грядки –
вместо физзарядки.
А у меня уже – не пот,
а тошная испаринка,
и в голове – круги, как при испанке…

Ах, Оксанка!.. Новобрачная.
Коса линялая, льняная,
сама – как рыжая лиана,
глаза прищурены лукаво,
лицо улыбкою подсвечено,
и ноги – длинные и круглые, как свечи.

Ох, Оксанка!..
(И головы её посадка…)
С каких украинских Гаити принесло
Твое наитие в этот свет
Каким-то праздничным послом
Всего лишь в двадцать лет?

А она:
Вчера я села на колючку,
а он себе придумал шуточку:
помчался мужа вызывать из Ленинграда.
Велел с пинцетом, чтоб вытаскивать занозы.
Вот это штучки!..
Кому что надо!..
Кому – колхозы, а кому – метамарфозы.
С приветом!

И все опять меня обхохотали,
сказали:
Когда приедешь, к мужу попой не ложись,
уколешь.
Еще случайно разозлишь,
и рухнет вся любовь и жизнь
на этом поле.

Ах, Оксанка!..
Зачем, зачем ты лаборантка?
Тебя б – на Кубу, партизанкой…

А она:
- Ой, ошеньки-люлю, мои-то ноженьки!..
Скорее бы отсюда, с поля,
в лабораторию.
А то мой мул мне говорит,
Что так на бутерброд не заработает.
(И непосредственно рукою лифчик трогает.)

Ух, Оксанка…
Две груди маленькие, гроздьями рябины, -
изгибы плавные.
И эти линии…
Случайно ли?
Как крылья чайки (у Вознесенского!)
– бикини?
Богиня!

Ох, Оксанка!…
(При стройности её такая мягкая осанка.)
Тебя бы – не сюда и не в лабораторию,
тебя б – натурщицей для Академии художеств, -
поменьше б было мужеложеств.

Но вот история – совхоз,
а рядом мне бубнит напарник в нос:
- А?.. Девочка какая, а?..
Но эта чёртова жара,
слюну - и ту сглотнуть не можешь,
вот-та…
Отмыть бы где-то кожу…
от пот-та.


(Продолжение ниже)