Февраль в душе не хуже, чем январь

Льдистой коркой зимы слепая тоска
вгрызается в десны, смерзается в ком – в животе,
словно гвоздь в доске, торчит; в висках
режет мысли на серпантин – не те,
что приходят внезапно, не те, что всегда живут,
а какие-то вредные, дряблые, как желе на блюде,
и до боли чуждые, как «тик-так» минут –
те, за которые любой себя осудит.

Проведи простой эксперимент:
не звони никому неделю, месяц,
пусть забудут о тебе те, кого уже
ты считаешь друзьями – тогда в один момент
ты увидишь, как в бездонной выси
черный гриф над крестами кружит,
и поймешь внезапно, что никому не интересен,
и никому не нужен.

Ты увидишь, как одиночество стальным своим веслом
подгребает на дырявой лодке к твоим причалам,
и услышишь, как за плечами обратился в лом
замок, выстроенный твоими руками:
рухнул в миг постаревший дом –
стены не выдержали не то печали,
не то гордыни твоей, и вот
ты нищ, одинок и стар, как крот.
Все вокруг замолчали.

Даже мышь за стенкой, даже соседский кот,
даже ветер в ветвях, даже вороны злые,
даже старые ходики, хоть им невдомек,
что в механике больше не будет кумиров
для народа, пока будет жив огонек
монитора, который, раскрывши рот,
изумленно глядит, как клубится смог
сигаретной смерти, и подозревает в нем –
сидящем напротив – голодный инстинкт вампира.

Кибернетика будет искусством грядущих дней,
иней разложат на снежинки двоичного кода,
заколотят двери – не будет черного хода,
как давно не стало сеней.
Кто песчинки стряхнет с ладони
молодой Луны, кто отгонит сомнений моду,
кто задержит взгляд на потертой иконе
Девы-Матери, кто загрустит о ней?

Так и будем бежать, не задавая вопросов вечности,
так и будем стареть – внезапно,
умирать – сгорев на работе, уступая чужой беспечности,
думать логично, структурно, этапно,
пряча тщательно мысль о том, что жить – может быть страшно,
или даже невыносимо, как во тьме новостроек,
или просто-напросто очень грустно,
но, с утра свою речь настроив,
будем пытаясь отстаивать
с пеной у рта – чьи-то чужие чувства.

Только и осталось, что писать в темноте, исследуя
знакомый озноб:
это правда жизни с вожделением сверлит лоб
дрелью длинных и скучных дней,
Кто посетует, что они не оказались еще длинней?!

Глина мокнет, накрытая тряпкой, готовая отдаться стеку,
только муза – вертихвостка – все с кем-то не тем беседует,
ничего не происходит и в этом веке,
видно так и надо – тому, кто жить не умеет, как следует –
как следует жить человеку.

Так и надо тебе, копия Бога, в марте
забракованная самым главным скульптором,
так и плыть тебе вниз до первого омута
по реке, не нанесенной не то, что на карту –
на местность,
так и петь тебе песню, не имея голоса,
бессловесно
и добраться до финиша, не уходя со старта.