Глава 20. Кара богов

Пронзительно ясен и чист
становится мир в час рассвета,
когда вся вчерашняя муть
рассеялась и улеглась.
И красочен он и лучист,
и в этот момент все предметы
несут первозданную суть -
что жизнь с красоты началась!

Тогда из пустынь бытия
прекрасному миру навстречу
ты снова мальчишкой босым
бежишь к самому себе сам
туда, где ни ты и ни я -
никто никому не перечит,
и в блеске обильной росы
растет благодатный сезам.

Каких бы погод и невзгод
ни нес за собой день грядущий,
и где бы, среди пыльных бурь,
ни странствовал каждый из нас,
а все наносное уйдет,
дорогу осилит идущий.
Пройдет беспросветная дурь,
придет просветления час.

Налюбоваться не мог
освободившийся пленник
лицом неземной красоты
давно позабытой жены.
Не чувствуя собственных ног,
в смиренье он пал на колени
и перед женою застыл
в позе признанья вины.

За окнами дома вдали
всходило светило дневное.
Старик маслодел веял сор,
перебирая сезам.
Часы за часами прошли,
пока муж курлыкал с женою.
Остановить этот вздор
разве  под силу часам?

«Ну, хватит! – промолвил старик, -
поговорили - и будет!
Полуденный час на дворе, -
работают люди давно.
Давай-ка, любезный, бери
сезам да наполни посуду,
а боги отпустят твой грех
когда в ней покажется дно».

Насупился зять: как посмел
простой маслодел о работе
царю говорить? Но затем
сообразил кто есть кто:
он сам ничего не умел,
не знал ни мозолей ни пота,
а маслодел пропотел
насквозь, чтобы в жизни был толк.

Когда к сильным мира сего
идешь, обивая пороги,
в наивной надежде снискать
высокую милость и чин,
тогда ты, скорее всего,
придешь на большую дорогу,
поскольку прокладывать гать
свою не найдется причин.

Быть может, тебе подфартит! -
помчишься вперед на залетном,
сжимая в руках удила,
сезам мимоходом топча.
Однако на торном пути,
по части движения - плотном,
отыщется крепкий кулак,
способный ударить сплеча.

И будучи крепко побит
соперником более сильным,
с дороги скатившись в овраг,
окажешься вдруг не у дел.
Лишь там, среди горьких обид,
произрастают обильно
понятия зла и добра,
а больше и нет их нигде.

Так думал Гимиль или нет?
Не знаю, - глаголю, что вижу:
старик маслодел показал,
что следует делать и как;
Гимиль же, послушав совет,
учился сезам веять, иже
он некогда в гневе топтал,
как непочтительный злак.

Сиянье даря небесам,
светило в зените дремало.
В свершениях буднего дня
народ за окошком галдел.
С трудом превращался сезам
в янтарное масло помалу,
а свергнутый царь и бедняк
вели разговор между дел.

«Всему, что родилось на свет,
свой собственный путь уготован, -
промолвил Гимиль и в казан
отборное ссыпал зерно, -
а нам своего пути нет:
то ползаем в норах кротовых,
то птицей летим к небесам,
то падаем камнем на дно.

Ты всю свою жизнь шел, старик,
путем превращенья зерна -
от ищущих тука корней,
до блага, нашедшего свет;
трудился с зари до зари,
и эта дорога – верна.
Скажи, отчего же на ней
так много страданий и бед?»

Старик, на глазок оценив
старательность зятя в работе,
остался доволен вполне
успехами ученика:
«Страдает лишь тот, кто ленив,
а нам за работой и потом
на это и времени нет.
Богам ведомо - что и как.

Рассказывал дед мой о том,
что негде, во время былое,
жил сын бога Эа один,
и звали Адапой его.
Был людям он мудрым царем
и, ведая, что тяжело им,
всегда и во всем впереди
он с поднятой шел головой.

Душой - светел, на руку - чист,
людьми по закону он правил.
Народ в рот Адапе глядел -
как бога царя почитал
и слушался. А случись
какая беда, всей оравой
бросался навстречу беде
люд преданный - нам не чета.

Постиг всю премудрость богов
Адапа, открыв тайны мира.
Бог Эа царя наделил
недюжинным разумом, но
не могут дать боги мозгов
навечно народным кумирам.
Царем богов, Ану, им сил
и права на то не дано.

Во всех повседневных делах
Адапа всегда был с народом:
и хлеб с пекарями печёт,
и воду приносит и снедь.
Своею рукой на столах
посуду расставит в угоду
он подданным сам, и почёт
ему был милее, чем плеть.

Когда нет его за столом,
тогда лодку он снаряжает, -
рыбачил без устали сам,
иных не желая утех,
и, людям добавив улов
к их собственному урожаю,
молитвой взывал к небесам
о благополучии всех.

Вот в лодку он сел как-то раз.
Хорошему клеву в подспорье
дул северный ветер благой,
улов предвещая большой.
Веслом камышовым баркас
он правил в открытое море
и рыбу в пути острогой
бил влет, отдыхая душой.

И надо же так! - налетел
откуда-то вдруг южный ветер:
как хищная птица кружит
и крыльями бьет по волнам.
Стихию поднять захотел
на море, - на всем белом свете! -
уверенный, что устрашит
он бурей владыку челна.

Но страхом Адапу не взять.
Управиться с ветром он знал как;
в челне гордо встал в полный рост,
грозить ветру южному стал:
«Не повернуть тебе вспять
меня, южный ветер, с рыбалки!» -
по ветру ударил и хвост
веслом камышовым достал.

Упал южный ветер к нему
и крыльями бьет по баркасу, -
вот-вот судно перевернет,
отправив Адапу ко дну!
Но тот в океанскую тьму
не пожелал кувыркаться:
накинул на птицу свой лот
и крылья сломал – только ну!

Стихия затихла тотчас.
Когда же семь дней миновало,
а ветер не дует нигде,
утратил покой царь богов:
«С какой это стати у нас
внизу тихо на море стало?
Дано волноваться воде -
в природе порядок таков».

И близкие к трону чины
владыке причину открыли
того, что на грешной земле
настали и мир и покой:
«Адапа сыр-бор учинил, -
сломал ветру южному крылья!
Весь люд на земле разомлел
от благодати такой».

Как только владыка владык
об этом деянье услышал,
с небесного трона восстал,
божественный лик потемнел:
«Негоже, что смертный мужик
вмешался в деяния свыше! -
воскликнули в гневе уста. -
Подать сына Эа ко мне!»

Адапа молиться пришел
отцу и челом поклониться.
Бог, ведая все в небесах
и знанья давая земле,
был власти на небе лишен.
Он тронул незримой десницей
Адапу, оставив в трусах,
и в траур одеться велел:

«Придется, Адапа, тебе
надеть траурные одежды,
взять все свое мужество и
отправиться в небо на суд.
Но ты, человек, не робей, -
не умирает надежда!
Пусть воля и силы твои
тебя и народ твой спасут.

Тебе я не в силах помочь.
В дорогу духовных лишь сил дам,
любовь дам свою да совет
понравиться прочим богам.
Ты следуй совету точь-в-точь!
Вначале Таммуз и Гишзида
в воротах велят дать ответ:
зачем ходишь в трауре там?

Ты скажешь: скорблю, мол, о том,
что землю покинули боги.
Один - бог природы Таммуз -
нам жизнь обновлял каждый год.
Другой бог, Гищзида, наш дом
хранил от злосчастия строго.
Имели мы с ними союз
и не имели забот.

Они, почитанье любя,
посмотрят один на другого,
довольные словом твоим
и доброй людскою молвой;
проводят к владыке тебя,
замолвят там доброе слово.
И Ану поверит двоим, -
убавится гнев у него.

Но помни, Адапа, о том,
что людям нет жизни на небе!
Не ешь хлеба там, – в этих делах
будь крепок, твой хлеб – на земле!
Не пей там воды нипочем:
каким бы пленительным не был
источник ее, в небесах
смертельны и влага и хлеб!

На небе предложат тебе
сменить траурную хламиду.
Богам неприятно глядеть
на атрибут похорон.
Но будешь пушист ты и бел,
как бог, лишь по внешнему виду.
О прочем же – думать не сметь,
и зло обратится добром».

Наутро в сиянье лучей
явился небесный посланник
и молвил Адапе: «А ну,
вставай и за мною лети!
Ответишь на небе зачем
сломал крылья собственной дланью
ты южному ветру, дерзнув
пойти небесам супротив».

И вот за посланником вслед
Адапа на небо поднялся.
А там, у небесных ворот,
Таммуз и Гишзида стоят:
«Постой! В небесах смерти нет.
Зачем трауром разубрался?» -
ему от ворот поворот
дают и ответить велят.

Он молвил: «Скорблю я о том,
что землю покинули боги.
Один - бог природы Таммуз -
нам жизнь обновлял каждый год.
Другой бог, Гищзида, наш дом
хранил от злосчастия строго.
Имели мы с ними союз
и не имели забот».

Они, почитаньем гордясь,
взглянули один на другого,
довольные видом своим
и доброй людскою молвой;
с Адапы очистили грязь,
замолвили доброе слово,
и Ану увиделся с ним,
в чертогах дворца своего.

«Как ты, человече, сломать
посмел крылья южному ветру?
С рождения мира ветра
подвластны лишь воле небес.
А ты смеешь озоровать! -
в морские пучины и недра,
забыв про смиренье и страх,
с веслом камышовым полез».

Беседуя с богом вдвоем,
ответил Адапа: «Владыка!
Я зла никому не хотел
и делать старался добро;
людьми правил в доме твоем
достойно, без шума и крика,
и рыбу среди прочих дел
ловил - заготавливал впрок.

Как вдруг, ни с того ни с сего,
напал на меня южный ветер:
с остервенением бил
крылом, причиняя мне зло;
кружил над моей головой,
раскачивал лодку, рвал сети,
и все, что я в море ловил,
из лодки моей унесло.

Но этот неистовый шквал
рукою моею был прерван.
Я ветер ударил сплеча
своим камышовым веслом.
А что было делать? Напал
не я – южный ветер был первый!
Он на море лодку качал, -
меня лишь весло и спасло».

И молвил тогда царь богов:
«Зачем Эа небо и землю
к познанию людям открыл -
язык, ум и руки им дал?
Не будет теперь берегов,
где явь первозданная дремлет.
И как напасти ветрам крыл,
чтоб пенилась в море вода?

Несчастный! Не ведаешь ты,
о зле и добре нам толкуя,
что все вы равны для меня, -
и люди и рыбы в воде, -
что ветер не знает вражды
и влагу на землю сухую
несет, с океана подняв,
с небес проливая в дожде.

Ты зришь окружающий мир
из собственной крохотной лодки,
«добро» называя «ведром
с уловом». Но, рыбы вкусив,
пойми, что наличие дыр
в сетях есть «добро» для селедки.
Был ветер мой злом иль добром? -
об этом у рыбы спроси.

Я должен подумать о том,
что нам с твоим разумом делать?
В природе быть должен баланс.
На свете ни зла, ни добра
не будет в пространстве пустом,
коль людям не будет предела.
Всяк сущий имеет свой шанс,
и равной должна быть игра.

Ступай! Да оденьте его, -
не дай бог, на небе простынет.
Да спать положите, – пусть он
на ложе небес отдохнет.
Во сне ему, за баловство,
пусть смерть дышит мглою пустыни.
Да не привечайте сластен! -
пусть хлеб ест да воду лишь пьет».

А слуги уже тут как тут!
Несут платье белое вместо
убогой хламиды, и вот,
переменив внешний вид,
на отдых Адапу ведут:
дают ему хлеба - не ест он;
налили воды - он не пьет;
постель постелили – не спит!

Глядит на него царь богов -
непослушанью дивится!
Никто из богов не посмел
перечить ему никогда,
а этот – видали каков!
Авторитетные лица
ложиться велят, а он сел
и смотрит кругом, как балда!

«Тебе не по нраву еда,
питье и небесное ложе?» -
спросил царь богов и в ответ
услышал такие слова:
«Земную жизнь Эа нам дал.
Жить людям на небе негоже,
и, если приму здесь обед,
боюсь, вскружится голова».

Увидел владыка небес,
что стал человек непослушен,
отвергнув небесный покой
веленью богов вопреки;
что создал гремучий замес
бог Эа, мятежную душу
и разум для плоти людской
смешав со свободой руки.

И понял небесный кумир,
что род людской Эа подвластен, -
тому богу, кто передал
ему безграничную власть
менять окружающий мир
в угоду безудержной страсти
найти в себе силой труда
божественную ипостась.

И вынес он свой приговор
Адапе в небесной светлице
за то, что в мятежной борьбе
сломать крылья ветру посмел.
И эхом заоблачных гор
гремели слова: «Да свершится! -
да будет жизнь мукой тебе,
да будет спасением смерть!

Пусть ходят беда за бедой
и зло человеку приносят;
да будет всю жизнь его плоть
болезнями удручена.
И старости пусть молодой
не знает, – пусть смерти попросит! -
не в силах болезнь побороть,
лишившись покоя и сна.

И чтобы гордыню свою, -
пока будет в силе и здравье, -
не смог до небес вознести,
в свершеньях своих человек,
пусть носит он в сердце змею,
на ближнего жало направив.
Да будет насилье в чести,
пусть мира не будет вовек!»

С тех пор люди так и живут –
превозмогая страданья.
Ношением этих вериг
Всевышний людей наказал.
На то он и есть - божий суд».
Печально закончив преданье,
вернулся к работе старик
и веять продолжил сезам.

Когда, совместив без вреда
приятное дело с полезным,
собралась семья за столом
нехитрую пищу принять,
нежданно пришел Нур-Адад.
И солнце на своде небесном
во мраке лачуги взошло
к исходу рабочего дня!

И пало светило на пол
перед отцом на колени,
и благословенье принял,
как водится, сын у отца.
И незаметно прошел
весь вечер в кругу откровений,
и там от души не желал
никто никого порицать.

«Как думаешь жить дальше, сын?
Царем оставаться опасно! -
напутствовал сына отец. -
Судья - человек не простой:
склонил правосудья весы
в твою пользу, зная прекрасно
о том, кто есть кто. Знать, шельмец
к себе примеряет престол.

Не будем себе сами лгать:
одежды царя принимая
и выйдя на ровный большак,
увидишь одни миражи.
Прокладывай сам свою гать, -
пусть будет она не прямая,
но крепкая, – и в каждый шаг
все силы и душу вложи».

На своде небесном Весы
всю ночь тихо звезды качали.
Мечом Полумесяц висел,
верша над Вселенною суд.
Наутро отправился сын
с котомкою за плечами
путем Полумесяца, – все
его плодородным зовут.