Китс Джон. Джорджу Фелтону Мэтью 1815

 ДЖОН КИТС

 ДЖОРДЖУ ФЕЛТОНУ МЭТЬЮ

 Поэзия дарует наслажденье:
 Вдвойне прекрасней братство в песнопенье.
 О Мэтью! Кто бы указать сумел
 Судьбу отрадней, радостней удел,
 5 Чем тот, что выпал бардам столь известным?
 Они своим могуществом совместным
 Венком почтили Мельпомены храм:
 И льет на сердце пылкое бальзам
 Мысль о таком содружестве свободном,
 10 Возвышенном, прекрасном, благородном.

 Пристрастный друг! Напрасно за тобой
 Стремлюсь в края поэзии благой,
 Напрасно вторить я б хотел певучим,
 Несущимся над гладью вод созвучьям
 15 В Венеции, когда закат блестит
 И гондольер в его лучах скользит.
 Увы! Иных забот суровый ряд
 Меня зовет забыть лидийский лад,
 Держа мои стремления в оковах,
 20 И часто я страшусь: увижу ль снова
 На горизонте Феба первый луч
 И лик Авроры розовой меж туч,
 Услышу ль плеск в ручье наяды юной
 И эльфа легкий шорох ночью лунной?
 25 Подсмотрим ли опять с тобой вдвоем,
 Как сыплется с травы роса дождем,
 Когда под утро с празднеств тайных фея
 Спешит, незрима смертным, по аллее,
 Где яркая полночная луна
 30 Воздушной свитою окружена?
 Но если б мог я с Музой боязливой
 Забыть мгновений бег нетерпеливый -
 Во мраке улиц, средь тревог и зла
 Дарить восторг она б не снизошла.
 35 Мне явит дева взор свой благосклонный
 Там, только там - в тиши уединенной,
 Где, полон романтических причуд,
 Поэт себе отыскивал приют;
 Где сень дубов - друидов храм забвенный -
 40 Хранит цветов весенних блеск мгновенный,
 Где над потоком клонят купы ив
 Ветвей своих сребристый перелив,
 Где кассии поникшие бутоны
 С побегами сплелись в глуши зеленой,
 45 Где из заглохшей чащи соловьи
 Разносят трели звонкие свои;
 Где меж подпор святилища лесного,
 Под тенью густолиственного крова
 Таящимся фиалкам нет числа,
 50 Где с наперстянкой борется пчела.
 Угрюмая руина там извечно
 Напоминает: радость быстротечна.
 Но тщетно все! О Мэтью, помоги
 Услышать Музы легкие шаги,
 55 Проникнуться высоким вдохновеньем:
 Вдвоем мы предадимся размышленьям -
 Как Чаттертона в запредельный мир
 Призвал, увенчан лаврами, Шекспир;
 Как мудрецы к бессмертной славе вящей
 60 Оставили в столетьях след слепящий.
 Нам стойкость Мильтона внушит почтенье;
 Мы вспомним тех, кто претерпел гоненья,
 Жестокость равнодушья, боль презренья -
 65 И муки превозмог, стремясь упорно
 На крыльях гения. Затем, бесспорно,
 С тобой мы всем по праву воздадим,
 Кто за свободу пал, непримирим:
 Швейцарец Телль, наш Альфред благородный
 И тот, чье имя в памяти народной -
 70 Бесстрашный Уоллес: вместе с Бернсом он
 Оплакан будет нами и почтен.

 Без этих, Фелтон, воодушевлений
 Не примет Муза от меня молений;
 К тебе она всегда благоволит -
 75 И сумерки сияньем озарит.
 Ведь ты когда-то был цветком на лоне
 Прозрачного источника на склоне,
 Откуда льются струи песен: раз
 Диана юная в рассветный час
 80 Там появилась - и, рукой богини
 Тебя сорвав, по голубой пучине
 Навстречу Фебу отпустила в дар,
 И Аполлон горящею как жар
 Облек тебя златою чешуею.
 85 Ты умолчал - чему дивлюсь, не скрою, -
 Что стал ты гордым лебедем потом,
 И отразил кристальный водоем,
 Как в зеркале, вдруг облик мне знакомый.
 К чудесным превращениям влекомый,
 90 Ни разу не рассказывал ты мне
 О том, что скрыто в ясной глубине,
 О том, что видел ты в волне прибрежной,
 Сцеловывая корм с руки наяды нежной.

 (Перевод Сергея Сухарева – 1980)

 - В кн.: Китс Дж. Стихотворения. Ламия, Изабелла, Канун святой Агнесы
 и другие стихи. Л.: Наука, 1986 (Лит. памятники). С.30-32.

 JOHN KEATS
 TO GEORGE FELTON MATTHEW
Sweet are the pleasures that to verse belong,
And doubly sweet a brotherhood in song;
Nor can remembrance, Mathew! bring to view
A fate more pleasing, a delight more true
Than that in which the brother poets joy’d,
Who, with combined powers, their wit employed
To raise a trophy to the drama’s muses.
The thought of this great partnership diffuses
Over the genius-loving heart, a feeling
Of all that’s high, and great, and good, and healing.

Too partial friend! fain would I follow thee
Past each horizon of fine poesy;
Fain would I echo back each pleasant note,
As o’er Sicilian seas clear anthems float
’Mong the light skimming gondolas far parted,
Just when the sun his farewell beam has darted:
But ’tis impossible; far different cares
Beckon me sternly from soft “Lydian airs,”
And hold my faculties so long in thrall,
That I am oft in doubt whether at all
I shall again see Phbus in the morning:
Or flush’d Aurora in the roseate dawning!
Or a white Naiad in a rippling stream;
Or a rapt seraph in a moonlight beam;
Or again witness what with thee I’ve seen,
The dew by fairy feet swept from the green,
After a night of some quaint jubilee
Which every elf and fay had come to see:
When bright processions took their airy march
Beneath the curved moon’s triumphal arch.

But might I now each passing moment give
To the coy muse, with me she would not live
In this dark city, nor would condescend
’Mid contradictions her delights to lend.
Should e’er the fine-eyed maid to me be kind,
Ah! surely it must be whene’er I find
Some flowery spot, sequester’d, wild, romantic,
That often must have seen a poet frantic;
Where oaks, that erst the Druid knew, are growing,
And flowers, the glory of one day, are blowing;
Where the dark-leaved laburnum’s drooping clusters
Reflect athwart the stream their yellow lustres,
And intertwined the cassia’s arms unite,
With its own drooping buds, but very white.
Where on one side are covert branches hung,
’Mong which the nightingales have always sung
In leafy quiet; where to pry, aloof
Atween the pillars of the sylvan roof,
Would be to find where violet beds were nestling,
And where the bee with cowslip bells was wrestling.
There must be too a ruin dark and gloomy,
To say, “Joy not too much in all that’s bloomy.”

Yet that is vain—O Mathew! lend thy aid
To find a place where I may greet the maid—
Where we may soft humanity put on,
And sit, and rhyme, and think on Chatterton;
And that warm-hearted Shakspeare sent to meet him
Four laurell’d spirits, heavenward to entreat him.
With reverence would we speak of all the sages
Who have left streaks of light athwart their ages:
And thou shouldst moralise on Milton’s blindness,
And mourn the fearful dearth of human kindness
To those who strove with the bright golden wing
Of genius, to flap away each sting
Thrown by the pitiless world. We next could tell
Of those who in the cause of freedom fell;
Of our own Alfred, of Helvetian Tell;
Of him whose name to ev’ry heart’s a solace,
High-minded and unbending William Wallace.
While to the rugged north our musing turns,
We well might drop a tear for him and Burns.

Felton! without incitements such as these,
How vain for me the niggard muse to tease!
For thee, she will thy every dwelling grace,
And make “a sunshine in a shady place”:
For thou wast once a flow’ret blooming wild,
Close to the source, bright, pure, and undefiled,
Whence gush the streams of song: in happy hour
Came chaste Diana from her shady bower,
Just as the sun was from the east uprising;
And, as for him some gift she was devising,
Beheld thee, pluck’d thee, cast thee in the stream
To meet her glorious brother’s greeting beam.
I marvel much that thou hast never told
How, from a flower, into a fish of gold
Apollo changed thee: how thou next didst seem
A black-eyed swan upon the widening stream;
And when thou first didst in that mirror trace
The placid features of a human face;
That thou hast never told thy travels strange,
And all the wonders of the mazy range
O’er pebbly crystal, and o’er golden sands;
Kissing thy daily food from Naiads’ pearly hands.

1815