О тапках и пользе обычной бумаги

О тапках или о пользе обычной бумаги
 в эпоху нанотехнологий
 (песня)
 
«Я волком бы выгрыз бюрократизм»,-
 писал Маяковский. Про папки
стихи сочинять для меня – архаизм.
Прославлю домашние тапки.
Тринадцать уж лет всё безхозно лежат...
Сначала в квартире... На даче
теперь мою тайну строжайше хранят.
Но разве могло быть иначе?

Слежались, покрылись слоями времён
с мечтой о старинном паркете.
Хотят приютиться под царственный трон
с претензией к Елизавете:
«Остыв, отсырели мы в душном шкафу.
Кто нынче у трона в фаворе?
И если напрасно лелеем мечту,
то лучше достаться Федоре.
Тщета - дожидаться счастливых времён.
Резон ли пылиться без толку?
Служить у старухи?! Абсурд! Моветон!
Cбежим к пресловутому волку!»

* * *
Волк серый в таёжной чащобе живёт.
Натаскан отнюдь не стихами.
Но счёт с бюрократом пока не ведёт,
поскольку обложен флажками.
Алеют на девственно белом снегу,
а летом прикрыты травою.
Волк зубы покажет любому врагу,
не в силах бороться с собою.

До крови сражался, что били в набат,
тайга словно улей гудела.
Но выиграл время скупой бюрократ,
завёл уголовное дело.
Волка не удержишь и как ни корми,
 в остроге совсем затоскует.
Какими словами его ни зови -
глазами расправу рисует.

Он жаждет реванша, он будто фашист,
чиновника схватит за пятки.
Нахрапист и молод наш волк-активист.
Зачем ему старые тапки?
Валяются пусть под терновым кустом
и просят как нищие каши.
  И волк в предвкушении дёрнул хвостом,
покажет где наши и ваши.

Каков реформаторов ждёт результат?
И как избежать кривотолка?
Поэт предвещает плохой вариант.
Не надо расстраивать волка.
Неважный конец у такого кино.
Кусать будут локти и пальцы.
Печальным рефреном: «А нам всё равно...»
завоют безумные зайцы.
Конец наступает. И как ни крутись,
волк сбросит овечью шкуру.
«Ну что, бюрократ? Кошелёк или жизнь?
Оставлю одну фурнитуру!»

Чиновничий пухнет, растёт аппарат,
пытаясь кафтан переделать.
Неужто во всём виноват бюрократ?
И что же, сограждане, делать?
Где с буквы заглавной Большой Человек.
Когда же он, узел распутав,
объявит Пришествия царственный век,
у трона уняв лилипутов?

 * * *

Кому без упорства не сбросить оков,
тот сердце отдаст для народа.
«К любым чертям с матерями» готов
послать бюрократа-урода.
Плодить формуляры – не стоило жить!
Одна временная растрата.
Любимой Отчизне привычней служить,
хотя не давали мандата.

На брюхе не ползал пред высшим лицом
герой, не способный на стойку,
готовый сразиться с любым подлецом
наметил свою "перестройку".
Скорей уточню, чтоб не вызвать испуг.
Ведь так надоели реформы!
Он – классный строитель, товарищ и друг.
И столько работал над формой!

До неба достанет его Вавилон,
снеся пирамиды и башни.
С его колокольни услышится звон,
воспрянут свободные пашни.
Он Разум прославит, Мечту и Любовь,
ведь это – фундамент, основа.
В мозоли исписаны пальцы и в кровь,
используя Божее Слово.

Томов сочинений не издал никто.
Таится «непризнанный гений».
Он в шляпе и носит простое пальто,
чтоб не было следа от терний.
И места не занял в роскошном Кремле,
не вхож в золотые палаты.
Живёт на родной, на московской земле,
одну получая зарплату.

Не ведая лёгких путей и дорог,
хоть выбор его был свободен,
хранил он сокровище – русский берёг,
поскольку тот Богу угоден.
И боль заглушая святою строкой,
пророчит, хотя и не Пушкин.
Бумага с пером у него под рукой.
В свои он играет игрушки.

Отнюдь не «калтавый», нормальная речь,
не видел в глаза конституций
и головы вражьи не смахивал с плеч
противник любых революций.
Поёт он, порою срываясь на крик,
о тех, кто ушёл безвозвратно.
Любить и страдать в своей жизни привык.
И это, надеюсь, понятно.

Наград и регалий никто не вручал.
Гражданский не носит погоны.
По звёздам небесный маршрут изучал,
свои выводил он законы.
И, рифмой стиха обрамляя слова,
свою надрывает он душу.
От мыслей кружится его голова,
и так напрягаются уши,
что ямб отличит от хорея едва,
но верен божественной лире.
Идёт о поэте такая молва:
живёт он в обычной квартире.
Пока на Руси неизвестным слывёт.
А может возглавит парламент?
Он времени смутному выставил счёт,
но свой не разрушил фундамент.

* * *

Конечно, герой наш не царских кровей,
из среднего вышел сословья.
Порой нарывался на ведьм и чертей,
пройдя через школу злословья.
Но веру в людей сохраняя свою,
нашёл и друзей, и подругу.
И тайные чувства доверя письму,
всё время бежал он по кругу.

Его раздражала нехватка ума,
 а также плохие дороги.
Была тяжела, неподъёмна сума.
У Бога просил он подмоги.
Молился и плакал, взывая к Нему.
Всевышний читал в его сердце:
«Что ропщешь? Не гоже. Живи по уму.
Справляйся и с солью, и с перцем».

Не веря в "тарелки", поскольку земной,
хотя не совсем приземлённый,
был с Космосом связан святою строкой
поэт ненашутку влюблённый.
На кухне писал несмотря на дела,
крутился, подобие белки.
Тарелки на счастье не бил никогда,
но часто рассматривал стрелки.

Готовил он щи, выпекал пироги,
хотелось упиться свободой.
Терзали его ни друзья, ни враги,
а просто больные уроды.
Поэт понимал, что настанет черёд,
ведь он никому не обязан.
Мешал под ногами единственный чёрт.
Герой был верёвками связан,
но звёздного часа как воздуха ждал.
Как жаль, что уже не семнадцать.
На даче тайком он рассветы встречал,
ему выпадало «тринадцать».
Такой арифметики сложная нить,
а может быть вовсе простая...
В аду привелось ему временно жить.
Когда же достигнет он рая?

Упрямо к единственной цели пошёл
герой, не лишённый амбиций,
к вопросу «Что делать?» ответы нашёл.
Поэт не уступит позиций.
Доказывал стойко свою правоту,
смотрел по TV «Идиота»,
 открытой души не скрывал наготу.
Его увлекала работа.

И выбор был ясен без пафосных слов,
которые портят газету.
Володя затих и застрелен Тальков.
Поэту принять эстафету!
И, струны порвав неокрепшей души,
и это был только задаток,
в смиреньи творил и молился в тиши,
на сердце сокрыв отпечаток.

Приверженец фраз и понятных речей
писал и доступно, и внятно.
Сатирой старался стыдить сволочей,
конечно нелицеприятно.
 Он жил, постигая основу основ.
Его интерес был не плотский.
«На братских могилах не ставят крестов», -
любил напевать как Высоцкий.

* * *
А звёзды мерцали в небесной тиши.
Не фабрики делают звёзды.
Он, шаг замедляя, напиться спешил,
весёлый и в меру серъёзный.
И, видя смешенье в чужих головах,
откуда берётся разруха,
пред Богом единым испытывал страх,
но верил в величие Духа.

И жаждой духовной всё чаще томим
всеобщего ждал пониманья.
Циркач, сумасшедший, поэт-пилигрим,
он хочет людского признанья.
Воображеньем богатым живёт,
и если его понимают,
болота осушит и горы свернёт,
и айсбергов льдины растают.

Он в детстве подвергся непрошенным снам.
Тот сон был правдивый и вещий.
Не путал понятий и верил словам.
Простые, казалось бы, вещи.
Всегда отвергал откровенную фальшь,
за пазухой пряча монету.
На кухне своей пересаливал фарш
и верил в простую примету.

Любил слушать скрипку и старый орган,
мечтал разложить всё по полкам
и волку сказать, что не нужен наган,
утешить несчастного волка.
Герой наш по уши погряз в чудесах.
Быть может поверят китайцы,
что в старых российских дремучих лесах
плодятся волшебные зайцы.

И если повсюду не видит никто,
что стало ему очевидно,
поэт надевает колпак и пальто,
и больно ему, и обидно.
Пусть критик не хвалит, готовя хулу,
для скептика - невероятно,
поэт посвящает поэмы столу,
которому это приятно.

* * *
Любил он друзей и не нажил врагов,
хотя окружали шпионы.
Примерив однажды венец из шипов,
и розы любил, и пионы.
Он бережно ими засаживал сад,
из лейки его поливая.
И видеть хотел не рекламный плакат,
а Землю - подобие рая.

В лихую годину сажать довелось.
Садовник – почётная должность.
Пусть солнце поможет, а русский «авось»
то семя проверит на всхожесть.
Пусть в бочки и кадки налита вода,
пустыни увидят аллеи.
И слугами станут тогда господа,
и выпрямят спины лакеи.

* * *
Он не был паломником. Слёзы не лил,
не плакал у гроба Господня.
«Воскресе Христос!» О другом он тужил:
судьба – не индейка, а сводня.
Изюм добавляя, месил куличи
и красил пасхальные яйца.
И грелись у тонкой церковной свечи
его косоглазые зайцы.

Мерещилась ведьма и скалился чёрт,
русалками тешился леший.
Словам иногда не давал он отчёт,
поэт был по-своему грешен.
Артистом в душе он по-прежнему слыл,
хотя не заканчивал ГИТИС,
и сцене священной как Гамлет служил,
читал «термоядерный синтез».

Премудрости заняв у точных наук,
обрёл он значительный опыт
средь радостей, скорби и творческих мук,
забот, огорчений и хлопот.
До времени, бедный, конечно не знал,
что время творит парадоксы.
Он гением вдруг сверхестественным стал,
измученный вечным вопросом.

И даже когда отправлялся ко сну,
устав от домашней запарки,
поэт повторял: «Не пойму, почему
страной управляют кухарки?»
Он видел продажность газет и властей
и слышал пустые обеты
и проповедь нечисти разных мастей,
которая лезла с советом.

Но веря в судьбу и божественный смысл,
бедняга не верил в случайность.
Он с пивом не смешивал свежий кумыс.
Абсурд – некритичная крайность.
И мух отделяя от сочных котлет,
испытывал чьё-то давленье.
Дознаться до Истины принял обет,
и в этом его назначенье.

О вечном писали Толстой, Пастернак,
и Блок, и конечно же Пушкин.
Но в радужных красках примерив колпак,
поэт походил на Петрушку.
Как будто Никулина маску узнал
в зеркальном своём отраженьи
и в царстве аншлаговых мутных зеркал
опять потерял сбереженья.

Бедняга! Не спит он и толком не ест:
горбатился даром за пачки!
С рождения он претендует на крест
и возит тяжёлые тачки.
Быть может лежит в них святая земля,
что надо бросать на могилы?
От пота разбухла его колея,
а сам он заместо кобылы.

И землю свою в поднебесьи открыл
поэт, не лишённый чудачеств.
Фантазию больше всего он ценил
из всех человеческих качеств.
Что верен Мечте и не предал Любовь
судите об этом по слухам.
Для цвета лица не готовил морковь
творец, подкрепляемый Духом.

* * *
Доказывать сложно, что ты не верблюд
и не жил в безводной пустыне.
С мечтой отвязаться от тягостных пут
творец сочиняет поныне.
А жизнь как река на крутых берегах.
И жить не получится дважды.
Поэт растворяется только в стихах.
Любовь побеждает однажды.

Но сколько же можно оттягивать срок?
Какая намечена встреча?
Навис над беднягой таинственный рок,
который врезается в плечи.
Где древо растёт? На каком берегу?
Что правым считать, а что левым?
И блюдо какое оставить врагу,
а что переправить эсерам?

Но где переправа? Не видно коней.
Кто ставит барьер и препоны?
Плохая примета: из театра теней
выходят зловещие клоны.
Плодятся стремительно словно клопы,
кусая в районе аорты,
и горько писать про войну и гробы,
и стыдно сказать про аборты.

Цыганское счастье – похитить коня,
оставив на месте визитку!
Но как воровать, кандалами звеня?
Быть может отправить открытку
с божественным видом «Покровский Собор»?
Как можно его не увидеть?!
Ребята! Юродивый вовсе не вор!
Преступно такого обидеть.

Блаженный, веригами скован поэт
в цепи рокового везенья.
Босым натирает поблекший паркет,
во Истину ждёт Воскресенья.
Устав от помпезных речей и от врак,
герой не лишился отваги.
Не стоит поэту совать «Доширак».
Уже не хватает бумаги!

Она, бедолага, выносит обвал
романов, статей и доносов,
а также различных служебных похвал
и кучу житейских вопросов.
А жизнь ускоряется, надо спешить,
сменяются гербы и флаги.
И будет история в вечности жить
«О пользе обычной бумаги».

Стихи помещаются, тужится стол.
Распухли заветные папки.
Читатель, задайся вопросом, изволь:
«А как же домашние тапки?»
За каждую поступь мы платим с лихвой.
Души не измерить затраты.
Мой стих начинался со строчки чужой,
но я не грешу плагиатом.

«Я волком бы выгрыз бюрократизм»...
На бланках напишут сонеты.
Про счастье, любовь и обычную жизнь
века сочиняют поэты.
Такая у них не простая стезя,
но прочная, видно, основа.
И если понравилась песня моя,
спасибо за доброе слово.

 17-21 июня 2006г.