ВНЛ near a bird

   Метафизический потенциал человека частично удовлетворяется в религии, при том, что веру не получают готовой от Церкви, которая по сути не есть источник духовных идей, ибо она лишь проповедует абсолютизм провидения. К Вере приходят либо в раннем детстве, либо путем осмысленных переживаний. В то же время, необходимо отметить, что все виды искусства, как правило, трактуют проблемы Веры намного интереснее, чем это делает сама Церковь. Однако,  глядя на рассыпчатую попку, читатель, предвкушающий получение культурных удовольствий от приведенных ниже текстов, инстинктивно начинает раздвигать на ширину своей души ее заманчивые ноги, в результате чего увеличивающаяся до размеров вола (или вала – какая разница?) головка  вкушающего осуществляет равноускоренное биение о решетку охраняющего ее, – теперь уже головенку! – zipper”а. И  вдруг откуда-то сверху, хозяйка этой самой рассыпчатости, не удовлетворенная подобным мистическим петтингом этого читающего мракобеса и недоучки, прыгает на него, касаясь своими сосками его лица, что, естественно, создает невероятный по силе комический эффект, который заставляет Вездесущего ходить под себя.

  Ах, ты, Вера, моя, Вера, Вера круглая!
Засажу вовнутрь плоть как будто в угли я,
и Любовь твою кипящую расчухаю,
подниму и заверчу за мочку уха я.
Ну, а ты, бедром своим – Надеждой пойманной,
будешь уд мой фаловать, сжимая в судоргах,
и урчать своим двиглом, как будто подо мной
многотонный МАЗ, а не «полуторка»…

   В 99-м я шар обежал
и при этом его я ни в чем не обидел.
Убегая от бед, прибегать обожал,
в град Петра возвращаясь – родную обитель.
Право к телу приблизил, и делу - венец,
завершая молитву в зените экстаза,
Дух Святой, или Сын, иль Всевышний Отец
вынимали бревно мне из третьего глаза.
И Любовь, и Надежда, и Вера - их мать,
и фортуна, что шла под себя королевой,
все пытались меня по частям разобрать,
но мешало мое неразъемное Лево.
Ибо в мир, не утопший во лжи и пороке,
я внезапно явился, не зная тревоги
обывателя. Жил и горел вожделеньем
сам с собою столкнуться на ровной дороге.
Но нигде я себя на пути не встречал.
Если честно: себя я вообще не искал.
Суть дуальности, данную мне провиденьем,
На тропинке от Храма я нищим раздал.

   «Имя речки - сарматское имя» –
имяречка сказала в пути.
NNN! Ах, как хочется ныне
прикоснуться щекою к груди
и почувствовать прелесть Надежды
на одном из твоих островов,
быть как в детстве: лукавым и нежным
и одернуть за юбку Любовь;
перед Верой присесть на колено,
улыбнуться, погладив висок,
и, прищурив глаза, непременно
засандалить окурком в песок!
А ты будешь ... ты будешь ... цветами
будто Б. Сениэль - Фрэзи Грант,
над бушпритами под парусами
из шпигатов плести аксельбант!

   Как в кружке эЛь круглит кругами круг,
и кружится, давая кругаля,
так Вера – воплощение подруг
Надежды – вопрошает три рубля.
Кипит прощеньем семью раз по семь
адепт Любви, ведь он со среды точен,
чтоб я в четверг, усевшись в карусель,
вознес кувшин, наполненный не очень.
Я пью до дна и всех благодарю
по пятницам (она за все в ответе!).
Я не служу распятому царю:
я – Саня-тар в запятнанном берете…

   Когда слезинки упадут с ресниц,
Разбавив яд евангельских историй,
И воссияет Вера в час зарниц,
И вместе с нею некто на Фаворе;
И распахнет Надежды календарь
Страстей, обид, влечений и терзаний,
И выветрит давнишний перегар
Отказов и нелепых отрицаний;
И воспарит Любовь, и с сединой в висках,
И как всегда готовая к объятьям,
И усмехнется и начнет снимать
Когда-то модное, заштопанное платье, -
На убыль дня я бога обрету,
Готовя плоть для новых дерзновений,
И разум упокоится в саду
Последних гефсиманских откровений.

   Кровь – как вера, вытекла из ранки, -
из горлА надтреснутой полбанки,
но открыть ее нельзя: рукам неловко,
потому как треснула головка,
ибо с ней в снегах Килиманджаро
я спасал любовь свою от жара,
спотыкаясь, каясь и икая
вдаль глядел, Надежда у сарая
сматывала удочки у дочки,
у которой уточки у точки,
нулевою названной случайно,
разливали по стакану тайно!

   Кто бы смог, с кондачка, для примера,
отодрать пару раз тетю Веру,
свою совесть оставив в одежде,
засадить в помидоры Надежде,
а оральный презент приготовив,
в пасть закинуть разменной Любови,
оставаясь по сути примерным,
полкило чуть дымящейся спермы?.

   На кого она похожа,
Угасающая грусть?
Взмокло сердце – ну и что же,
Постараюсь промакнуть.
Ты – капризна, скоротечна,
Вечно в сговоре с толпой,
Судном лжи твоей беспечной
Правит пьяный рулевой.
Воспаляешься от спеси,
Высекая желчью злость.
Жизнь сорвешь и перевесишь
Как хомут с гвоздя на гвоздь.
Все рожденное - едино,
Различается судьбой.
Акварельный поединок
Размывается водой.
Трусость – страх утраты тела –
Давит перхотью в душе.
Ты , похоже, постарела,
Приседая в вираже
Как поруганная Вера
С загипсованной рукой,
Оттолкнешься от барьера,
Растекаясь клеветой.
Завлекала к перемене
Падших символов любви,
Я как клоун на арене
Слезы выпачкал в крови.
Отдал все без сожаленья:
Совесть, время, доброту,
Звон природного везенья,
и Надежду и мечту.
Разменял копейкой радость,
Был любимым, не любя.
Пережил последний градус
Отчужденья от себя.
Но сейчас, сжимая память,
В спешке комкая слова,
Слыша хор над облаками,
Прокричу я: «Чёрта-с два!»...

   Не у всякой Любови, вскочившей в седло,
междометье округло и в цель залегло,
грудь в мечах волейбольных, три метра нога,
шея лебедя и от цыганки рука.
Ибо совесть Надежды, ну, как бы приказ,
да и девичья Вера – всего лишь слова,
засупонишь в корыто без мерки на раз,
отжимая, услышишь: «Хотелось бы два!»
Ну, а если ты честен – стирай до зари,
чем угодно и как, хоть от мыла умри,
даже если либидо и прана крепки,
зубы есть и, вдобавок, еще две ноги,
распрями свой беккар, превращая в бемоль,
и крепись и держи 111 гирь.
Да поможет Господь превозмочь эту боль!
Ну, а если ты слаб, уходи в монастырь…

   Ни Марк с ним сидел на осле
(по тексту - «на белой жребяти»)
и явно, и, даже, во сне
в упор не твердил: «Люди – братья!»
Ни сестры Надежды его
себя предавали, не глядя
на близкой подруги чело
как есть, возродившись из грязи.
Ни Понтий свершил самосуд
и пеплом посыпал головки
обрезанных темных паскуд,
детей местечковой столовки,
что Веру раз пять не смогли.
три раза Петро сам собою
отрекся с Любовью: в пыли
повешен был вниз головою.
Ведь тычет копьем неспроста
времен перепрелая жалость,
стараясь попасть в те места
гвоздей, что в Кресте не остались!

   Ты – во власти Надежды, притом – вся,
от меня за три моря вдали,
может, Веру презрев, мы сольемся
как два рельса одной колеи?
Полный месяц спрессуем раз в 30,
исключив из остатка твой смех,
будем в дымку ночную рядиться,
чтоб тумана хватило на тех,
кто Любовью улыбку разбавил,
став чуть больше, чем просто ничто,
вопреки построению правил,
именуемых дерзкой мечтой!