после этого. послесловие к книге это

после этого

Один мой приятель сказал:
- Верьте - не верьте, эта книга о смерти…
Сказал при всех. Я ничего не ответил. Я отвернулся.
Я вышел.
Срифмовал, гад.
Чего городить сгоряча, видимо, это так, эта книга и о смерти. В таком случае и жизнь наша есть расшаркивание перед ее квартирой. Орел за решкой.
…Вот брызгаюсь одеколоном, обязательно брэндированным, целую семью то количество раз, которое изобрел в детстве, сажусь в купе, вешаю пиджак, чтобы не мялся, провожу необходимые процедуры с оживлением этого немецкого существа, тыркаю на play.
Первая.
Пошли Burnt Friedman & The Nu Dub Players. 1999. Just Landed.
Вторая.
Поворот. С проселочной на асфальт, треснутый, как губы в детстве от беготни. «Алеша! Сынок, обедать…».
Третья.
Лишь бы никто не выскочил так рано.
Четвертая.
Все, можно говорить.
Пролетают ленивые нескладные машинки; деревья кивают; разделительная, еще не стертая, как банан в дневнике, переходит в сплошную. Кап-кап на лобовое.
Пятая. Неудобно как.

…Мама умерла первого сентября. В пятницу.
Я приехал домой. Дома были гости. Из Франции.
Вино. Джаз. Вино. Разговоры о Париже, немного о себе. Вино. Заполночь.
На следующий день я и Катя гуляли с собакой в Серебряном Бору. О чем-то мечтали. Рядом бродили редкие парочки с собачками, псами и без. Спортсмены лихорадочно достигали результатов. Листья теряли цвет. Было солнечно. Приятная тяга обратно. В лето.
Никаких предчувствий.
Утром в воскресенье нас разбудил звонок: «Это квартира Королева?.. Да?.. Его бабка умерла...»

…Пост прошел. Скорость можно прибавить.
- Алеша! – меня тормошит Катя.
- Что?
- Кто-то позвонил и сказал, что у Королева какая-то бабка умерла…
- Какая бабка? Бабушка умерла в 85-м…
- Все равно, собирайся. Надо ехать.
И вот машина прогрета; сонные едем.
По пути все узнали. Это было в Радонеже, прямо перед церковью. Я свернул на обочину.

Дмитров. Скоро поворот направо. Диск на излете. Последняя, # 10.

Отец в это время лежал в больнице с четвертым инфарктом. Неделей ранее, зайдя в реанимацию, я сказал ему:
- Держись! Ты будешь дедушкой…
На его лице появилось что-то вроде улыбки. Какая-то трубка выпала изо рта.
Придя домой, мы то же самое сказали маме. Она, так долго ждавшая внуков, как-то нереально, тускловато обрадовалась.
Через пять дней она умерла. Первого сентября.

Господи! Как это так?!

…Ставлю новый диск. Никакого джаза сегодня. Пусть…э-э…Mardi Gras. BB. Номерной. Super Smell. 2000… Уз-ко-ко-лей-ка; деревенские на автобус спешат. Разгуливается. Дождя не будет. Прибавлю. Очки - в бардачке.

…Как отец рыдал на плечах у меня? Повис. Маленький больной старичок. Окруженный такими же. Сердечниками. Все они стоят вокруг, смотрят на нас. Они недалеки от того же. На лице у них пустота и страх.
А мы орем во весь голос…

…С тех пор минуло почти три года. Я думал, что такое затушевывается, особенно, за адской работой.
Какое там.
Мне представлялось раньше, что родители никогда не умрут. Потом: что если они умрут, я буду уже большой и как-нибудь перенесу это, по-мужски. Потом: что этого не произойдет еще, может, год-два. Потом… А потом – и не знаю.
…Лет в восемь я задумался: мне-де – восемь, маме – сорок. Мама старше меня в пять раз. А когда мне будет тридцать пять, маме будет – 70. И она будет меня старше всего вдвое. Какая занимательная математика.
Так и осталось – вдвое. Вот такая математика.
Еще мне казалось, что родители – это две сферы вокруг тебя. Мать – меньшая, ближайшая к тебе. Отец – большая, поверх. И ты защищен дважды от напастей со стороны. Но мамы нет. Теперь я внутри большей, большой сферы. Движений у меня больше, они более раскрепощенные. Но и защиты от внешнего мира у меня меньше. Что станется, если я потеряю и эту, последнюю, защиту?

Не проскочить бы поворот на Семхоз. Там пост. Сбавить.
…Отец придет на кладбище со мной, постоит немного и говорит:
- Ну, пойдем, что ли…
Я долго думал, что это он так рано уходит. Потом понял.
Человек с рождения знает, что он умрет. Человек не знает, когда он умрет. И уж очень долго не знает, где он будет лежать после смерти.
А тут отец узнал последнее. Это самое место.

…Ну, вот и колокольня слева. Въезжаю в город…
Мама мне в детстве гладила спину.
- Мама! Больно! У тебя руки шершавые…
- Моя бабушка, стало быть, твоя прабабушка говорила мне: вот будет у тебя сын или дочь, и ты им начнешь гладить спину, а они скажут, что, дескать, у тебя руки шершавые. Вот тогда ты им и ответишь, что так будет и с вашими детьми… А руки шершавые – это от нелегкой жизни…

Спасибо всем, кто помогал мне делать эту книгу.
Мама, милая, добрая, хорошая, это - в память о тебе!
Спасибо тебе, отец, держись, ты мне дорог! Здорово, что ты с 1975 года не вмешивался в мои личные дела!
Спасибо теще, Людмиле Григорьевне, что умеет слушать, выпить рюмку-другую вместе, всегда знает выход из всяких бед. Так спокойно быть рядом с тобой.
Спасибо Олегу, брату - за шастанье по улицам и собирание пробок от пивных «буратино» (вот он, полнейший брэндинг!), спичечных этикеток, попытки курить в десять лет и гениальные фото ABBA и Boney M с телека. Спасибо Ирине, сестре – за легкое отношение к бытию, за мужа после подножки на танцах, за перешитые куртки и джины по моде, за Police, Foreigner etc., за таких сыновей и любовь ко мне.
Андрюше Аверьянову – за граненый стакан густой сметаны, смешанной с малиной или смородиной (помнишь, нашли мотороллер без колес в лесу, поставили его на доску и раскачивались с ветерком?). А первоиюньские углубления в лес под моросящим дождиком и лазанье по стройкам? Вовке Парамонову – что не удушил тогда на поле среди снега и подгнившей соломы; за долгий детский мечтательный треп; за Wings, Rockets, Cerrone и т.д.. Андрюхе «Энди Дэвису» Давыдову и Женьке «Джону Закли» Захарову – за возможность стучать скрученными газетами по сумкам «СССР» со сломанными зиперами, забитыми пластинками Ротару, Пугачевой, Синей Птицы и т.д. – и быть при том ударником крутой группы «Old Cockroachs». За настоящий рок. Мишке Юфрикову – за удары всем оскорбившим его черствым взглядом снизу влет, сносящие с ног; за солдатские рубашки, выкрашенные в черный цвет, с погонами сержанта вражеской армии; письма из армии; пять часов на экзамене по математике в МЭИ; игру в пас не только на льду. За тайные общества. Будь здоров, Мишель де Безансон! Сашке Маркину – за возможность перекатывать диски брательника на сыпучие С-60; лыжню; студвечера за катушками и рюмкой бравого *** коньяка; за то, что не выбросился спьяну с 11-го этажа на Аэропорте; за заботу о моих родителях; за пропасть построенных гаражей и крестника.
Валентине Дмитриевне Лобановой – за обучение жизни в коллективе; за стержень внутри; за любовь к атласу мира; за учительство и материнскую заботу.
Марии Константиновне Барковой – за то, что не дала 41,5 дойти до 42; за легкие руки врача и душу святого человека.
Олегу Николаевичу Никифорову – за то, что устоял перед совестью: менялся со мной «пластами» и продал мне диски «Nazareth» и «Orleans», будучи советским учителем. А также – за то, что совершенно чумово зачитывал нам детективы в лицах из «Искателя» вместо прожженной литературной хрестоматии. Валентине Николаевне и Андрею Викторовичу Вареновым – без таких, как Вы, Загорск бы загнулся; за вольницу в школе и Чехословакии, за спортивные навыки и успехи. Никогда не забуду торги за 5 по биологии и подделку аттестата.
Лешке Ратникову – за широкую дорогу по имени джаз, нет, jazz (так лучше).
Ребятам из 49-го цеха ЗОМЗа времен 82-83гг. – за первые шаги за зарплатой; за ум и хитрецу; за возможность постучать на ударной установке группы «Апрель».
Группе ЭТ-10-83 МЭИ – за шесть лет ярчайших событий, за путешествия вместе, за тонны взятой в боях и выпитой дряни в тяжкие дни перестройки, за южные палатки и струнинскую ветренную картофельную ссылку.
Ленке Масленниковой и Диме Гриню – за приглашение на свадьбу 30 апреля 1988 года.
Андрюхе «Балтике» Суслову – за честные письма из Хаапсалу (за «горбатого» за 600р. и перипетии с ним по пьянке); за то, что не взял меня на работу в 91-м месить глину. Вадику «Дуче» Косоротову – за теплое место в Калинке после себя. Лехе Кутулину, Гоге Зарипову, Сашке Кривошею (Бациеву) – за год пиджаковства в болотных прихабаровских местах, газовые камазовские камеры и взлеты-посадки высушенных сосудов. Ивану Масюку – за смачное руководство авиационной группой, великую фразу – «Поставъ на ней крэст!» - и умение раздавать спирт. Сашке Закусилову – за «ну его на х…» после того, как остался голым после пожара; за чудовищную силу оптимизма и крепкий сон при минус 10 в казарме, разделенной тряпочками на офицерские соты.
Вадиму Пальцеву – за его инертные опыты в литературе, музыке, любви, жизни, позволявшие нам напиться досыта. Игорю Латушкину – за «маленькую зелененькую штучку», Херба Альперта и соревнование в письменах. Юре Никитину – за стойкую дружбу и мягкость сердца и характера; за мочегонное, мутное пиво и ночные загулы под синюю лампу в общаге. Валере Кривенко – за комнату 437 и 6 лет теплого и гостеприимного хлеба. Витьке Максимову – за то, что поменял нам судьбу со светотехники на лазеры одним беглым взглядом; за стойкость к худобе; одно и то же действие в 8:45 утра в течение всей жизни и умение отдать все ближним в любое время. Вовке Дудникову – за альбом Time «ELO» 81-го года и первый день рождения группы. Жоре Ващенко – за звонок 9 июня 2002 года из Колорадо.
Всему пивклубу им. Новака (Букины, Кулаков, Воблый+Женечка, Паша, Борис Кузнецов, Новак) – за два года до армии, два года в армии и два года после нее; никогда ничего не было круче: философия, споры о литературе, 20-ти сантиметровый фаллос из парафина из-под сыров, перетекания девчонок из ниоткуда, песни с посаженным горлом, Квинов, ночной хоккей, заботу о моем дипломе, листовки от самой Авиамоторной по приезду в отпуск из Хабаровска, комнату 504 в ночь с 30 апреля на 1 мая 1990г., опеку Кати в трудное время, телеграммы, мою свадьбу, наконец. Двум Игорькам – Стрелу и Журу – за энергетику в переплетении гармошки и скрипки и искренние, выстраданные слова. Сашке Соловьеву – за то, что последние годы рядом.
Вове Филиппову – за походы на Герцена, 47; за вечер у непризнанного художника Степанова на Цветном; за ночь со стареющими актрисами из Мособлконцерта у Вовки Казьмина (бон джорно, чертяка!); за 6 лет царствования надо мной и весомую руку на рекламе. Славе Бубнову – за вечер в Летнем театре лагеря МЭИ в Алуште осенью 1987 года; за дар работать, жить эмоциями, придумывать и воплощать.
Диме Панкратову, королю русской ветчины – за 25 часовую работоспособность, уверенность, постоянную тягу к знаниям, примеры в чрезвычайном упорстве, развороты перед ментами ночью на Алабяна, за 8 лет дивного партнерства. Саше Щербакову – за неуспокоенность, за капиллярную любовь к поэзии, за рубку дров солнечным мартовским днем под хрусткую капусту, моченые протекающие яблоки и ледяную водку. Саше Пидкасистому – за фамилию, за глобальный умище, за умение водить мотоциклы по заграницам и не унывать. Георгию Харгиянову – за огромную помощь в издании первой книги и многолетнюю теплоту отношений.
Гарику Волкову – за яркое чувство юмора, стиля, безостановочное желание делать что-то новое, за одаривание подарками через полгода от даты. Вадиму и Тане Касаткиным – за головокружение от каждой встречи и непререкаемый жизненный вектор, а также за умение тончайше передавать настроения. За фильмы NYFA-2003, за опьяняющие стремления. Саше Сохту и Свете Курмаз – за мысли, передаваемые и воплощаемые на расстоянии от объекта света, чувства, звука и боли. За четвертое измерение. Володе Семенихину – за жизнь на одной гениа/генеральной ноте, за великую любовь к книге, к слову и к образу. Рустему Адагамову – за осязаемые и звучные поверхности, повествующие о бесконечности, совершенный вкус и сдержанность в дизайне (передавай Geir Jenssen привет!).
Андрею Алексееву – за эмоции в маркетинге, за резонансную со мной струну в музыкальных пристрастиях, за кладезь выдумок и проделок. Олегу Кокуеву – за сны на дерматине в драной «Большевичке», за глубочайшее погружение во все вокруг, за крепкую веру, за всеразрушительный рывок вверх. Вите «Хабе» Хабарову – за любовь к Битлам, за пробы пера вопреки социологическим опросам, за детскую степень откровенности и непредвзятости, за торчание перед глазами в течение 2-х лет. Медийцам и медийкам BSSA – за комфорт и дозволенность мне пребывать в порывах гнева; за непотопляемость; за огромное стеганое кровоточащее сердце.
Леше Голикову – за книгу-прототип из свободной чешской поэзии 60-х; за лелеяние боли среди будней. Жене Коровинской – за сохранность нудной цепочки моей истории, прошедшей по экрану; за рыжую копну и страсть к скорости. Юлу Молленгауэру – за щупанье истории не ухом и глазом, но подушками пальцев; за всевидение и дар перевода из акрила в септ-аккорд; за простодудение через душу.
Нике Батхен – за баланс мужского и женского в недетских строфах, за словосочетания, недостижимые этим миром. Александру Иосифовичу Воловику – за ярчайшие стихи, за новую жизнь вокруг острой, проникающей в слова боли. Галине Петровне Китаевой – за материнскую веру в эти тексты на протяжении 15 лет; за опеку в слепых попытках показывать и рассказывать мир; за связь с серебряным веком и настоящими глубокими людьми.

Кате. Нет того отрезка времени и того места на контурной карте мира, которые были бы лишены мыслей о тебе. Нам было дано осилить равенство К=А. И добавить туда третье измерение. У стекол непогод и летней ночной стоячей густоты всегда искать с тобой сопереживания. И всегда находить. От «Дураков» и «Гвардейского» образца 1988 года и до всякого пробуждения поутру от игр солнца с дворовыми милыми псами. За вечер 8 июня 2000г. и за 12:09 8 февраля 2001г. на ул. Новаторов.
Полинушке – за «я - пуня», «я обидеясь на сьто-то», «не кичите – а не то я вась поставью в угоек», «я любю ваенье – это п’осто обьиденье», «вставай, кукойное отъедье!», «зив-здоев-и немедим ема-вася-буятин», «папа! я типя юпю!», «пьидет добьий бабай» и «нее-ниняда!».

Пара вещей с The Detroit Expeяimeпt. #4, Baby пeeds neщ shoes. #11, Midпight at the tщeпty gяaпd.
И - стоп, машина. Пробег 111307. Осталось немного…

…через Петровский парк идет немолодой летчик. Я проезжаю мимо. Мы никогда не видели друг друга до сих пор, не знакомы, да и не познакомимся. Так, мимолетный взгляд в сторону других несущихся авто. Он-то вообще ничего не заметил. У летчика стандартная шоколадная кожанка, тертая, с карманами наискось, от плеч к животу (всегда удивлялся, как туда засовывать руки). Военного образца брюки. Туфли. Уставные носки в них. Под мышкой папка – там, по-видимому, тетрадки для занятий в Академии… Идет, о чем-то думает. Короткая стрижка, темные волосы подернуты серебряной нитью. А может он бомбил Афганистан? Или патрулировал Чечню? Или… Но я уже повернул. Нет летчика, стерся из памяти его образ. Впереди кто-то другой, не то с мусорным баком, не то с коляской. Дай-ка приглядеться…

Алексей Королев,
ст. Луговая
5 августа 2003 года.