Смерть девушки у городской черты

I
Как, не ведая нот, проводить каравеллу на пристани скромной,
Перерезать канаты и вырвать с корнями бескровный укроп.
Как, на заданный тон, притворившись прекрасною донной,
Донной Соль, раствориться в потоке метафор и троп.

Незаметен подлог до поры, ну а после чужая посуда,
Не разбитая ранее, клеится с легкостью выжатых смет.
И глядится в сухой черепок Богоматерь попутного Лурда.
Тихо молит о благости в полночь, картавя, Колетт.

Как, не ведая слов, благонравием должным без меры
Возгордиться, на грядки с укропом, запнувшись, упасть.
Воплощение мук (что до творчества) – морс и эклеры,
Парой строк в баснословном преданьи турецкая сласть.

Пустословию рифм потакай, красноречьем заемным пленяя,
И свою византийскую искренность в топь шарлевильских болот
Окуни. Имена божества – пустяки на околице рая,
Где на выцветшем пне умиляются роза и крот.

II
Сейте скорей васильки, господа и звери –
Синь пустотелая тщится свести с ума.
Как нелегко воскресать в богомерзком Иере
Ворохом слов, ароматом. Флакон “Climat”

Выжав до дна, словно в мире подлунном сроки –
Данность докучная, скверна замшелых плит,
В смерти чисты и в бессмертии одиноки,
В жажде кротки, омываем седой гранит –

Банки чернил здесь хватает на век укромный.
Сейте (раздолье разуму – свет погас)
Хоть на пути между Стрельною и Коломной,
Веря в нелепицы, рифмы и божий глас.

Чашу любую до дна – у прекрасной Мери
Список грехов не кончается пиром чумным.
Двадцать веков тишины в богомерзком Иере.
Слово мертво: сладковатый, но черный дым.