Печь для Памяти

-- новенького, новенького привезли – закричала возбужденно Крупская и прошлась стремительным, гулко-металлическим шагом по ангару.
-- ну что вы молчите, что вы молчите ?
-- Надюша, успокойтесь, вы не даете мне закончить партию, ответил Герб-с-колосьями и задумчиво-опрометчиво двинул ферзя.
-- Шах и мат, голубчик, -- ответила Голова-с-прищуром.
Голова-в-кепке одобрительно кивнула Голове-с-прищуром.
-- слюшай, ээ, тэбэ жи гаварыли, шта Крупская савсэм не наш чэлавэк. Она всэгда била нэ оппортунистической плэтформэ, -- презрительно прокомментировала Голова-с-усами.
Герб развел в сторону колосьями.
-- Слушайте, дак это же Феликс, -- воскликнула доярка с поросенком.
Честно признаемся -- она была не совсем в своей компании.
Она не знала тех подъемов, тех бурных и продолжительных, переходящих в овацию. Того моря кумача. Тех взлетающих медных, солнечных нот. Того, что знали другие содержащиеся.
Кому-то отдавали честь, напротив других вытянувшись в струнку, шли мужественные воины, печатая громом шаги, перед кем-то клялись кровью и шли на кровь, за кого-то давали сроки в жутких ледяных краях.
Но не она. Она была невинна в той вине, которая была здесь почти у всех.
У нее не была вины «проданной Живыми памяти».
Вся вина ее была в том, что она была создана в маленьком областном центре в период начала антиалкогольной компании. Поэтому ваял ее скульптор молодой, дешевый и симпатичный, но вечно пребывающий в прострации. Заплатить ему в те жуткие времена было нечем за работу, поэтому председатель обкома предложил ему литр !!! самогона каждый день, бесплатный харч в местном ресторане «Славунец» и карт-бланш из местных официанток.
Сделал он, как не странно всё хорошо, но сделал всё плохо – лицо ее было миловидно, груди изысканны, лоно желанно, НО !!! Она была ГОЛААААЯ, мало того лицом и телом сильно походила на молодую жену председателя обкома, на руках у ней был молочный поросенок и через грудь шла лента с надписью «от советских доярок».
Художнику за это было нечто более пронзительное, чем кастрация – лишение бесплатного самогона и отлучение от Союза художников. Давно это было. Давно.
А теперь она была здесь. Тут много, кто был. Были головы, были гербы, статуи с винтовками, с книгами, с флагами, с глобусами и даже два шаловливых пионера в период полового созревания с барабанами.
Пионеры вечно к ней приставали по ночам, до тех пор, пока Голова-с-усами не шепнула что-то Живому.
Голова-с-усами любила такие интриги.
И больше пионеров не стало.
Их путь окончился в Большой Печи. Все, что от них осталось -- это два кирпичика блестящего отлитого металла.
Вообще то Большая печь ждала каждого. Участь их была уже решена. Но не сразу. Не так сразу.
Вон даже огромный Рабочий-и-Колхозница лежал плитами и Живые делали вид, что скоро, очень скоро сделают его, как нового, правда разобрали по винтику, деньги пропили, а детали растеряли.
Иногда по лицу Рабочего-и-Колхозницы пробегали Живые в грязных ботинках, иногда сморкались на него и от этого унижения слезы ржавчины выступали около глаза по ночам.
А ведь еще недавно его одевали в костюм из Государственного флага !!!
А некоторым даже повезло. Кого-то купили и теперь они, по слухам, стоят в Приличных Домах на лужайке.
Одно плохо – иногда покупали для специального унижения. Говорят одну статую Картавой Головы с Кепкой купили для Приличного Дома и теперь каждое утро Живой поливает его ноги своей желтой струей.
Ее размышления прервал вкрадчиво-наглый голос Бюста-в-очках – этэ тибэ не Фэликс, для тиба он Фэликс Эдмундэч. Паняла прафурсэтка ?
Она промолчала и почувствовала на своем теле его жадный взгляд.
Опять будет ночью рассказывать сальные и похабные анекдоты.
Быстрее бы в Печь…быстрее бы…как же надоело….