Каменоломня

 

Гремит кандалами из затхлого дна подземелья
И слышатся стоны, и дикие страшные крики.
Надсмотрщик, хмуро зевая и скалясь с похмелья,
Себя величает: «Я – царь, я – владыка великий!»

И узники, тощие, будто весь месяц не ели,
Глаза опуская, трясутся от страха и хлада,
И кружит их смерть на подземной своей карусели,
И снятся им в снах вожделенные плахи и яды.

Но цепь на руках, обручальные кольца неволи,
Сдавили их души в железных холодных объятьях,
И только и слышно из уст пересохших: «Доколе!?»
И долго потом в пустоту гонит эхо проклятья.

«Чего расшумелись! – Работать, работать, работать!»
И снова кирка ударяется в камень, от пыли,
Прошедшей сквозь душу насквозь, начинается рвота
Покойников, снова воскресших в привычной могиле.

Их тени худые мелькают на стенах суровых,
Их гонит вперед лишь животное чувство инстинкта,
Они не мечтают, мечты, как тела их, в оковах
И нет Ариадны, нет выхода из лабиринта.

Надсмотрщик смеется, приятен ему вид страданья,
Агония сломленных душ веселит до восторга,
Сменяясь, он узникам звонко кричит «До свиданья!»,
Побыв наверху, возвращается в здание морга.

Здесь ждут его трупы, пригодные лишь для работы,
Порвавшие с жизнью навеки столь тонкие нити,
А там наверху жизнь слагает прекрасные ноты,
И музыка Солнца звучит в лучезарном зените.

А там наверху никто никогда и не вспомнит,
Что столько несчастных - число их вовек не убудет –
Распяты навек в этой мрачной каменоломне,
Рабы-мертвецы, и призраки больше, чем люди.