Прозрение

Третий день волны дыбятся бешено,
Третий день море жаждет расплаты,
Небо ливнями сплошь занавешено,
Молят деву Марию пираты.
Словно перышко, прыгает шхуна,
От снастей не осталось следа:
Изменила пиратам фортуна,
Им ведь тоже везет не всегда.
Накануне проклятого шторма
Был удачным опасный вояж:
Много рыбам прибавилось корма,
Сиротою стал ценный багаж.
Лишь красотка одна уцелела,
И была она так хороша,
Что безумною страстью вскипела
Атамана шальная душа.
Хлещет ром вся пиратская свора –
Тут рыданья, и ругань, и крик,
И средь этого пьяного хора -
Перепуганный девичий лик.
А пред нею в молчанье суровом
Предводитель всей шайки сидит,
Не обмолвясь ни жестом, ни словом,
На нее неотступно глядит.
Видно, силой сломить не хотелось
Атаману ее красоту,
Видно, смерть и насилье приелось,
Потянулась душа в высоту.
Словно коршун над белой голубкой
Кружит, кружит, но ясно вперед:
Все равно своей жертвою хрупкой
Он насытится в нужный черед.
Но во взгляде, столь дерзком и властном,
Вдруг слеза заблестела на миг:
Об ушедшем навек и прекрасном
Он подумал и сердцем поник.
Может, вспомнил себя он ребенком
В том далеком родимом краю,
Может, вспомнил он мать и сестренку,
А быть может, невесту свою?
А громадные волны, вскипая,
Бьют в истерзанный борт и корму,
И слабеет корабль, отступая
В ненасытную страшную тьму.
И тогда вдруг с тоской и волненьем
Атаман зашептал: "О, мой Бог!
Ты даруешь и смерть и спасенье,
Но и я до сих пор это мог.
Не боюсь я погибнуть в пучине,
И не жаль мне команду свою,
Смерть в волнах подобает мужчине,
И пред бездной на самом краю
Говорю: моя песенка спета,
И пусть слышат в команде хмельной –
Жизнь хочу лишь для девочки этой
Сохранить я любою ценой.
Если выдержит шхуна, – ей Богу! –
Сдамся я королевским властям,
Но сперва беднякам и убогим
Все богатство раздам по частям..."
Только клятва его прозвучала,
Море стихло, и ветер пропал,
Атаман же, коснувшись причала,
Сделал все, как тогда обещал.
Вот суровая казнь наступила:
Обезглавил пирата палач,
И над тем, кого скрыла могила,
Долго слышался девичий плач!