Клубок последняя книга пережившая с ущербом для себя 6 правок

Григорий Хубулава






К Л У Б О К



 

 



ТЕССА
 Санкт-Петербург 2004














Год без тебя
____________________________________





ДЕНЬ

Я открыл глаза - начинался день,
Он упрямо длится семнадцать лет.
После дерева остается пень,
И свечи моей исчезает свет…

И со мной бывает всегда одно,
Если днем не увижу ее лица.
Хлынут вечером небеса в окно,
И не видно шествию их конца.

Без неё мой день, словно каземат.
Не увидеть дальних мне куполов.
С уст молитвы, как листья с ветвей, летят,
Забываю все, кроме светлых слов.

Но однажды кончится этот день,
Упадет на землю тяжелый плод,
И тогда зажмурится черный пень,
А свеча моя тихий свет прольет.
 









ПАМЯТНИК

Не плоть земли: не мрамор, не гранит,
А тихий звон и шепот звездной пыли, -
Над миром вечный памятник стоит
Тем, кто в объятиях блаженных спит
И в колыбели и в могиле,

Тем, кто согрел дрожащею рукой
Слепой цветок в безрадостном ненастье,
Той, что делила боль и рай со мной,
И роковому шраму на запястье,

И Пушкину в шестнадцать светлых лет,
И горьким тайнам, и тяжелым шторам,
Бессмертной детской верности Джульетт,
Страданью, распрям, жертвенности, спорам.

Храните вечный памятник любви,
И сердца стыд, и первую тревогу,
В надежде робкой предаваясь Богу:
Благослови, благослови, благослови...
 














ТИШИНА

Если всё потерял, тишина остается.
В тишине одинокие дети не спят.
В тишине умиравшее сердце забьется,
В тишине ты проснешься и тронешь иконы оклад.

В тишине ты найдешь одинокие губы,
И минута любви будет неповторимо проста.
Станет ангелом ветер, уже не холодный, не грубый,
И откроет окно, будто небо снимая с креста.
 










* * *

Ко мне многопудовая латынь
Свирепым подступается медведем.
И отчего мы знаниями бредим?
Судьба велит мне: книги опрокинь.

Что толку в этих знаниях, поэт,
Когда ни разу грудь не содрогнулась,
А Пушкин – мот и трефовый валет,
Блок проплывал легко по рекам улиц!

Зачем же я от вымысла страдал?
Уж не герой ли книжный я? Чего там!
Ведь и меня, быть может, кто-то ждал,
А я зачитывался Вальтер Скоттом!

Но кончен бал! Один удар крыла,
Неотразимый, как топор над плахой,
И вот к тебе - ведь ты меня звала? -
Лечу я сизой августовской птахой.
 






БАЛЛАДА О СНЕГУРОЧКЕ

Я шел навестить старый сквер и, конечно, ее,
И наскоро взгляд рассказал, мне направленный в спину:
Что только что «скорая» сделала дело свое.
Я понял, что больше ее никогда не покину.

Снегурочкой странной давно я ее называл .
Соседи ее невзлюбили из зависти пьяной.
Глаза голубые и личика бледный овал
Светились загадкой, тревогой, надеждой нежданной.

В кармане рукою я грел тот серебряный ключ,
А он в кулаке извивался, как пойманный ужик,
На глади окна заблудившийся солнечный луч
Во тьме утонул. По соседству был будничный ужин.

В знакомый подъезд я чужою походкой вошёл,
И дверь отворил, и озяб без веселых объятий…
Как имя чудовища, я услыхал: - Димедрол.
Три пачки. – И кто-то в помятом халате.

Снегурка лежала бледна, словно в сказке зимой,
Луна закатилась, и звезды застыли так странно,
Когда чьи-то руки накрыли ее простыней.
Гвоздики сложил я, и кто-то сказал мне: - Как рана…

Я снова на улице. Тает потерянный путь.
Тяжелой плитой опускается небо на плечи.
Обрезать ли нить или дальше ее протянуть?
Проститься с непрожитой жизнью ей было не легче.

Наш мир словно начал охоту за молодняком.
Уже миллионы, должно быть, навалены шкурок.
А сколько Есениных завтра в петле мы найдём?
И сколько еще побледнеет снегурок?
 













* * *

Приди, о Ангел последних встреч!
Явись на исходе дня.
Возвысь свой взор, подними свой меч
И в прах обрати меня!

Пусть выльется кровь холодная -
Потоки ненужных слов.
Тогда лишь душа свободная
Сбросит тяжкий покров.
 















* * *

Теплая кровь согрела холодный нож,
Брызнул в лицо соленый, слепящий свет,
Думал я, боль – это чья-то ложь,
Нынче я знаю: боль – это слово «нет».

 











* * *

Скорбь скребу, как застывший воск,
В ступу всыплю, слова шепчу,
На огне растворю до слез,
Чтобы снова отлить свечу.

Если слышать еще могу
Этот плач полночный, навзрыд,
Это значит, себе не лгу,
Но свеча еще не горит.

 











* * *

Что ты, жизнь моя? Раскрашенная
Медная юла.
Завертелась ошарашенная,
Дней не берегла.

Как поводишь ты боками, -
Пламя стелется вослед!
Не схватить тебя руками,
Ведь от жара спасу нет.

Ты в чужую дудку дуешь,
Ты на всё на свете зла!
Но любовь не заколдуешь,
Слышишь, медная юла?
 




* * *

Горький шоколад,
темный виноград,
снов холодный град,
слов полураспад -
больше ничего…

Песни сквозняков,
холод тупиков,
перезвон оков –
всё для одного.

Сплетни или сглаз,
в голосе отказ
разлучили нас...
Только ночь кругом.

И осталось мне
потакать весне,
думать о вине,
грезить о коне,
оставляя дом.

Как же я найду,
в страсти и в бреду,
в колдовском чаду
мир и благодать?

Дней, часов, минут
просвистевший кнут -
с болью этих пут
снова вести ждать.

И под вечный звон
пред судом икон,
в боли не прощён,
За тебя молю.

Мужество и страх,
торжество и крах -
только в трех словах:
я тебя люблю!


 










* * *

Проводи меня до ворот Летнего сада,
Больше уже ничего не хочется мне,
Только смотреть, как слезы детской досады
Инеем свежим сверкают на чугуне.

Лишь бы мне снова, с прежним моим упорством
Ночь и Психею звать в темноте аллей.
Лишь бы сухариком, словно обида, чёрствым
Тихо кормить уток и лебедей.

Вижу, как возникают следы чужие,
И притворяюсь, что ты рядом идешь,
Что я целую твои глаза голубые,
И что простит Истина эту ложь.

Зонтиком заслонюсь от погасшего света.
Сердце узнает, как уходит тепло.
Проводи меня до ворот прошлого лета
Вместе поплакать о том, что детство прошло.
 











* * *

Отдаю самый солнечный день без любви
За дождливые ночи любовных забот.
Ты из прошлого счастье мое позови,
И забуду про горе, которое ждет.

Отдаю бесполезные нынче слова,
Отраженные в зеркале всех языков,
Лишь за то, что тревожная память жива.
И душа недоступнее всех тайников.

Пусть смеются и шепчутся наши враги,
И с друзьями я вновь о печальном шучу,
Я прошу об одном: сбереги, сбереги
Всю любовь, о которой пою и кричу.



 














* * *

Одуванчиков горькое, пряное золото
Лето струйкой расплавленной льет на траву,
Лед и снег, всё давно на жаре перемолото,
Только я, словно в холоде зимнем, живу…

Лето вновь опоило отравою жгучею,
И осталась душа меж цветов и камней.
Я за это себя ожиданием мучаю:
Мне руки не хватает твоей.

 










* * *

Закрой глаза и ты увидишь свет,
Свет звезд, его посеял в сердце ветер.
Сияньем нежным станет он заметен
Меж юных прядей через много лет.

Ну, а пока сияет он в словах,
На кончиках дрожащих пальцев тонких,
В нетронутых грехом твоих слезах,
Открытых жестах, восклицаньях звонких.

Закрой глаза и ты увидишь свет,
Свет солнца, что несут, тревожась, ливни,
И не забудешь в сутолоке лет
Мои глаза с их горечью призывной.






 














* * *

Я не жалею этих долгих дней.
Я их на вечные воспоминанья трачу,
А небу бесконечному видней,
Кому послать нежданную удачу

Я не жалею этих долгих дней,
Без прошлого я ничего не значу.
Ты всё светлее в памяти моей,
Я недостоин, вот я снова плачу…



 











ОДИНОКИЙ СОН

Дождь ушел, бормоча нараспев.
Нам ни капли с тобой не досталось,
А ведь только что, страх одолев,
Наше счастье в минутах купалось.

Ты по-детски честна и права,
И по-детски движения гибки.
Но пока ты искала слова,
Вдруг погасло сиянье улыбки.

Я живу, чтобы ждать – позовешь.
Сердце – уголь из горних жаровен.
Ты его до любви вознесешь
С небесами широкими вровень.





























 







* * *

Тревожно день глядел и слышал плач.
Бездумной, странной, бессердечной ссоры
В сердца впивались острые укоры,
Осколки всех обид и неудач.

И день исполнил молчаливый долг:
Он выхватил досадные занозы
Из сердца твоего и вытер слезы,
И звон тоскливый смолк.

День видел сны, что сбыться не могли.
Он говорит: - Вот путь тебе открыл я. -
Твоих мечтаний ангельские крылья
Широким ветром поднял он с земли.

Но и ему судьбы не изменить.
Его у нас отнимет время снова,
И день растает, в полотно былого
Вплетя тугую золотую нить.

 
 











ЯНВАРЬ

Спит Январь под снежным покрывалом.
Я хочу понять,
Неужели мне и года мало,
Чтобы всё принять?

Знаю, обновляется природа,
Прошлое губя.
Чтобы все забыть, не хватит года,
Года без тебя.









































ДОН ЖУАН ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Твоё дыханье зеркало туманит,
Но что-то в нём плывёт издалека.
Тебя уже надеждой не обманет,
Не приласкает женская рука.

Лгать о любви невольный страх мешает.
Из тысячи осталась лишь одна,
Всего одна любовь, но искушает
Предательством внезапным седина.

Зачем теперь сердца держать в неволе?
И вновь рождать и разбивать мечты?
Ты чувствуешь - порой страшнее боли
Наивная загадка красоты.

И что тебе от блеска дней осталось?
Воспоминаний полутёмный зал.
Тебя не пощадит немая старость,
Их много, затуманенных зеркал.

 












 * * *


В иных словах есть прелесть повторенья.
Пока их тайна не исчезнет вдруг,
Они полны упрямого стремленья,
А где-то на краю живет испуг.

Твои слова я узнавал вслепую.
Рождала их ревнивая любовь,
И я как будто бы тебя целую,
Когда слова припоминаю вновь.

Бессилен я прогнать мои виденья,
И времени опять теряю счет.
В словах любви есть прелесть повторенья,
Пока в них тайна прежняя живет.

 
 












НАСЛЕДСТВО

Ты нам оставишь на краю могилы
Следы грехов, внезапной славы дым,
А память прорастет, не сгинут силы:
Назвали сына именем твоим.

И неотступно смерть грозит забвеньем,
Но ничего не позабудешь ты.
Так небеса немым прикосновеньем
Благословляют спящие цветы.

 
 












КОЛОКОЛ

Не согреться тобою, любовь.
Не напиться тобой.
Тишины оглушающий звон
Не избудет звонарь.
Снова грудь моя - колокол
С молчаливой судьбой.
Проходящая около,
В колокол этот ударь!

 







* * *

Поезд шел на север – скука…
Снег нетронутый был чист.
Ехал бывший гитарист
Отрезать в больнице руку.

Под подушкой письмецо,
Всё до самой смерти ясно.
Он в окно глядит бесстрастно, -
Что подушка, что лицо…

Там, где мирно спят солдаты,
Не хватает, видно, мест.
На вагоне красный крест.
Жить сначала поздно, браты.

Краткий сон не доглядим,
Разбудил змеиный шорох.
В пальцы въелся синий порох,
А в глазах чернеет дым.

- Жди меня, – почти неслышно
Кто-то шепчет за спиной.
Днём и ночью – мрак ночной.
Жить, как прежде, мог… Не вышло.

Над вагонами рассвет.
Тихо звякают стаканы.
А в вагонах ветераны,
Ветераны в двадцать лет.
 














 * * *

Ветер может печаль унести,
Но нельзя от нее убежать.
Слышу эхо: наверно, опять
Бьётся счастье с бедою в пути.

Дверь открыта в мой маленький дом,
Гости в нем - только ветер да пыль.
Но я верю: мы будем вдвоем,
Как слова-близнецы – боль и быль.











































 * * *


Любовь – и воздух, и вода живая.
В ней надо жить. Но стоит лишь уснуть,
Она похолодеет, застывая,
И притворится жизнью, будто ртуть.
Любовь – ревнивый труд и вдохновенье.
Пусть на плече легка ее ладонь.
Всё есть в любви - Надежда и Терпенье,
И Веры несгорающий огонь.

 
 










* * *

Шарф белый над застывшею водой
Летит, как потревоженная птица.
Гонимый ветром, как большой бедой,
Не в силах он уже остановиться.

Томится кто-то в сумраке пустом,
Рукой дрожащей трогает перила
Случайного моста. А над мостом
Чужую жизнь слепая тень накрыла.

Но может быть всё это только бред?
А шарф случайно ветром был подхвачен
С прекрасного плеча, и страха нет,
И миг свиданья на мосту назначен?

Где нынче эта ночь? А шарф летит…
Сейчас его поглотит черный омут...
И память этот миг не возвратит,
Когда во тьме сомнения утонут.




























 




СВИДАНИЕ

Я жду мучительного наважденья,
Когда и темнота, и стыд и соль...
Сливаются, и сила вдохновенья
Порывами удваивает боль…

И что чудеснее, чем эти губы?
Тебя я даже к ветру ревновал.
Когда он неожиданно и грубо,
Без спросу эти плечи целовал.

Тебя хочу я отобрать у ночи,
С которой без меня ты делишь сны
И поцелуи вместо многоточий
Дарить тебе всю зиму до весны.

Ты молча в недоступный мир вернулась
Моей ты не ответила мольбе,
Но неужели, вправду улыбнулась?
Когда «Люблю ...» я прошептал тебе.



 
 










ВОР

Да, я украл! Я вор! Ведь эта нежность
Не мне была назначена, не мне!
Пусть у него пленительная внешность
И он летит на жизненной волне.

Пусть, как встревоженный набегом улей,
Вдруг встрепенулось сердце в тишине,
И пусть две пчёлки из него мелькнули –
Я их украл. Но повезло ли мне…

Чужая нежность – и нектар, и жало.
Он то ласкал, то ласк твоих просил.
Кричал я: - Прекрати! - Душа дрожала,
Любви я жаждал и не выносил.

Отныне расставанье - неизбежность,
И я тебе покорно говорю:
За эту, за ворованную нежность
Благодарю.

 











 * * *

Жемчугов не отыщешь в росе,
Ни на что на земле не похожей.
Для тебя я такой же, как все –
Потерявший дорогу прохожий.

И наивен высокий словарь:
Ведь душа - только боли оттенок.
Ты подумаешь: странный дикарь,
Продающий себя за бесценок.

Распрощавшись с надеждой пустой,
Я во тьму погружусь понемногу,
Чтоб уйти, не услышав: - Постой! -
Как беглец, потерявший дорогу.

 
 









НОВОГОДНЕЕ ПИСЬМО

Слышишь, вьюга играет в кости
И стучит в ночное окно.
Разбрелись усталые гости,
Новогоднее выпив вино.

Слышишь, вьюга пропавших кличет
И скулит, как раненый волк.
Снова ножницы электричек
Разрезают полночный шелк.

А тебя суета не тронет,
И в домах не погасят свет.
Ветер стаю снежинок гонит
Мимо. Только тебя всё нет.

Пусть твое холодеет сердечко
И не вытравить страх из груди –
Новогоднею ночью со свечкой
Тихой тайной ко мне приходи.

 
 










КЛУБОК

Моя душа, как шелковый клубок.
Ты потянула спутанную нитку,
И снова я в мученьях одинок,
А ты продлила любопытства пытку.

Так хочется порой забыть свой страх
И небывалым веером воздушным,
Тебе раскрыться, и в твоих руках
Отныне стать наивным и послушным.

Довольно, перестань! Так страшно мне,
Что не стерпев неразделенной муки,
Не по твоей, а по моей вине
Я оборвусь, тебе не дамся в руки!








 
 












* * *

Наверное, это не ново,
А лучшего мне не дано.
Нашел я заветное слово,
Но в горле застряло оно.

Я этой минуты не стою,
Но в сердце твое загляну,
И тихое слово святое
Не всуе тогда вспомяну.


 
 










* * *

Как будто спасшись от погони
И в руки бросившись твои,
Нашли покой мои ладони,
Как две разбитые ладьи.

Душа от забытья очнулась,
Внимая радости простой,
Но снова счастье обернулось
Едва забытой пустотой.

Ни морем, ни безмолвной сушей
К тебе дороги не найти.
Ты обронила мне: - Послушай,
Прости, но мне пора идти.


 
 














* * *

Не казни свое сердце упрямо
За внезапный, отчаянный страх.
Ты укрылась в преддверии храма,
Ты уже не блуждаешь впотьмах.

Я тебе не наставник, помилуй.
Я по-прежнему к вере стремлюсь
И с какой-то неведомой силой
 За любимое сердце молюсь.

 










* * *

Теперь, когда тебя со мною нет,
Так больно сердцу остывать, родная!
Моя мечта печально смотрит вслед,
Последнюю надежду провожая.

Невинной жизни смутно удивлюсь,
Держа в руке овал древесной почки.
Я за нее, как за тебя, боюсь:
Есть в жизни место для случайной точки.

А мне играть душою не дано
В молчание и чуждую гордыню.
Я пронесу твой образ все равно
Слезинкой через голую пустыню.

Она и соль мне, и вода, и хлеб,
И светлая звезда холодной ночью.
Я помню: в небесах закат ослеп,
Как странник, чудо видевший воочью.


 
 









* * *

Облака – неясные морщины
На лице задумчивых небес.
Это одиночества долины
Или встреч благословенный лес?

В том лесу душа моя плутала,
Родников искала звонких медь,
От седого знахаря узнала,
Что тебе случилось заболеть.

Пусть разлука властвует, и все же
С ней любовь сумеет совладать.
Всех земных сокровищ мне дороже
Твоего покоя благодать.




 
 













* * *

Я вижу все в глазах твоих встревоженных.
Обман ли это? Разум не рассудит.
Дожди, и пепел дней, на грусть умноженных,
И звезды – все, что было, все, что будет.

Все вижу, но слова любви покорные
Не сделают ни взгляд, ни сердце ближе.
Кому теперь нужны мечты упорные?
Ревную я, не веря в то, что вижу!

 
 












* * *

За молчанье мое мне опять заплатила
Неразменным дождем тишина,
И луна, как весенняя льдинка, застыла
В угловатом проеме окна.

Мне сегодня приснилась ты юная, в храме.
Иерей тебя с кем-то венчал,
И глядел я в глаза твоей плачущей маме,
И надолго потом замолчал.

Солнце, словно сырое яйцо, проглотила
Горизонта слепая змея,
А в испуганном шепоте прежняя сила:
Ты моя. Ты моя? Ты моя!


 
 










УТЕШЕНИЕ В БОЛИ

Боль создана была не для тебя.
Она для брошенных, а ты любима.
Она для тех, кто любит не любя,
Не помнит, что любовь необратима.

Забудь унылый дым пустых обид.
Ведь боли ты ничем не заслужила,
Она, как снег, вокруг тебя лежит,
Но твоего тепла не погасила.

Не боль, а нежность подарю тебе.
Хочу я, покоряясь вышней воле,
Быть верною рукой в твоей судьбе
И охранять тебя от всякой боли.










 
 









* * *

Не говори, что недостойна счастья.
Достойна ли весна своих цветов?
Достойно ль время своего всевластья,
Достойны ли стихи высоких слов?

Мне многие протягивали руки,
Но все они забыли, для чего…
И только ты в холодный час разлуки
Огнем коснулась сердца моего.

Я душу с этим пламенем смешаю,
А сердце мне шепнет: - Не пустословь. -
И я тебя безмолвно вопрошаю:
Достойна ли любви сама любовь?




 
 












* * *

Душа светла твоим очарованьем,
Но разум вновь душе молчать велит.
Тревожит тишина напоминаньем,
Оно мне лжёт: - Ведь ты уже забыт. -

Твой голос как всегда устал и светел.
О дне грядущем говорила ты.
 Лишь нежности в словах я не заметил.
За что, скажи, мне столько пустоты?

И вновь живу твоим очарованьем.
Преследует меня лукавый стыд.
Твоя любовь казнит меня молчаньем,
Но лжи назло не буду я забыт.





 












 * * *

Я мог бы говорить вполне спокойно,
Уверенно, без шума и без крика,
Но тишина, что так благопристойна –
Стремлений тайных первая улика.

Ты так измучена, что лишь усталость
Сквозит в твоём нечаянном приходе.
Неужто мне другого не осталось,
Как говорить с тобою о погоде?

Я дерзко за слова твои хватаюсь
И в спор бросаюсь с головой, как в воду,
И словно бы обнять тебя пытаюсь,
Но легче было б мне обнять природу.

Я мог бы говорить с тобой бесстрастно,
Не оправдав наивных ожиданий,
Но в тишине душа увидит ясно:
Молчание мое сильней признаний.

 











* * *

 Ты воротишься неслышно,
Как беззвучный взмах руки.
Так вздыхают мотыльки,
Так молюсь, когда ты спишь, но…

Хрупким и прозрачным льдом
Тают прошлые потери.
Так любовь глухие двери
Открывает в спящий дом.

Не поверю я всерьез
Радости, как первой встречной.
Искупленьем прежних слез
Ты вернешься, сказкой вечной.

Смысл надежде возвратив,
Станешь радугой печальной,
Чтобы этой детской тайной
Был бы я до встречи жив.

В пору ночи сокровенной
Жизнь мою открой сама,
Чтобы не сошел с ума
Я от радости мгновенной.





 















* * *

Во вспаханную болью душу
Бросала поцелуев зерна.
Я думал: сам себя разрушу,
Противясь нежности упорно.

Но ни движения, ни звуки
Не потревожили природы,
И как протянутые руки,
К тебе любви тянулись всходы.

Судьба душе велит смириться,
Но смолкнуть сердцу не позволю.
Уже летит ненастья птица
К моей душе – немому полю.



 














* * *

Благослови недолгую печаль
Воспоминаний и сомнений тайных,
Когда коснется твоего плеча
Тень губ моих, забытых и случайных.

На все твои обиды прост ответ:
Не обернись, ища надежды прежней.
Там, за спиной, меня дано уж нет,
А только память ночи неизбежной.

 
 












* * *

- Не жди, - она шепнула на прощание,
И вот я одинок и мочалив,
И чутко берегу своё молчание,
Как берег, ожидающий прилив.

Ослепнет день спиралью синей лампочки,
Не станет света и земли самой,
А ночь в окне мерцает тенью бабочки,
Летящей на огонь звезды немой.

Нам так милы порой слова ненужные.
Другим словам ещё настанет час,
И четки звезд холодные, жемчужные
На произвол любви оставят нас.



 
 













* * *

Я впущен был нечаянным намеком
В чужое сердце, в тайный уголок,
Не одинокий в царстве одиноком,
И я познать любовь отныне мог.

И мне открылась искренности тайна,
А вера, исполняясь прежних сил,
Сказала: - Эта встреча не случайна. -
Так я тебя нашел и полюбил.

 


 






* * *

Губами губы ласково согреть
И замереть, не проронив ни слова,
В ознобе рук твоих опять гореть,
Узнать, что нежен я и нужен снова.

Каким спасеньем для души моей,
Унылой, грешной, робкой, молчаливой.
Была твоя любовь и сны о ней!
Не знал я, что дается день счастливый

За вереницу несчастливых дней
За острые тщеславия занозы,
За боль, которой не было родней,
За слезы, за стихи и вновь за слезы.

Теперь уже друг друга не спасти
Нам без любви… И замерло живое,
И снова в этом мраке нет пути,
И даже одиночество - чужое.

Прости меня, прости…


 














 ОБИДА

С улыбкой ты вонзила в сердце ложь.
Стальной клинок от боли затупился,
И оправданьем рану не тревожь:
Стон черной птицей в горле притаился.

Он вырваться не может и клюет
Мне душу каждым звуком одиноким.
Немые слезы только вечер пьет,
Смущая сердце мраком темнооким.

Беспечная! Ты будешь тихо спать,
Когда цветы последние увянут.
Мне не на что надеяться и ждать:
Любимого обманывать не станут.







 
 











* * *

Ты навсегда на полпути ко мне,
Ты вновь меня разлуке уступила.
Но эти дни! В их ясной глубине
Еще жила таинственная сила

Судьба пойти грозила вкривь и вкось,
Но все цвело, и так легко дышалось.
В блаженный сон предчувствие вплелось
И со слезами первыми смешалось.

А может быть, я ввел тебя во грех,
Свои дела перед тобой ругая.
Узнав, какой ты можешь быть для всех,
Моя любовь мне шепчет: ты – другая.


 
 













* * *

Ночь уходит от нас, холодея.
Оставайся, молчанье храня.
Галатея моя и Медея,
Ты когда-то любила меня.

Долго ль радость была - я не помню.
Тают тени в бездонном окне.
Ты любила… А это за что мне?
Ничего не рассказывай мне.





 
















* * *

Бумажной бабочкой отчаянно и скоро
Неужто улетела навсегда?
Еще не огласила приговора
В безмолвии застывшая звезда.

В немых воспоминаниях плутаю,
Но прошлому не обрести лица,
И на устах твоих любовь читаю
Губами, словно пальцами слепца.





 














 * * *

Я тебе уступил в нашем споре, истертом до крови.
Эта горькая ночь на меня посмотрела по-вдовьи.
Разве, правду тебе говоря, вновь себе не солгу?
Но тебя уступить даже Вечности я не могу...




 

 










* * *

Если любишь хоть на грош,
Перед миром не ославишь.
Просто веришь, а не врешь –
Тихо поутру оставишь.

Обманув свою вину,
В робкой радости исчезну,
Снова в тишине шагну
В недозволенную бездну.

Песню нежную поешь,
Что ж, я лада не нарушу.
Не полюбишь - не спасешь,
Лишь украдкой тронешь душу.





 
 











* * *

Посмотри, заря обезоружена
Вязкой неподвижной темнотой.
Где же он твой ряженый, твой суженый?
Одиноко в комнате пустой.

Посмотри – любовь обезображена
Пустотой в покинутых зрачках.
Кто же он, твой суженый да ряженый,
Что у счастья ходит в новичках?


 
 











* * *

Вновь по швам забвенья на куски
Разошлись постылые недели.
И теперь, отбросив пустяки,
Заново весь мир мы оглядели.

Мы в себе друг друга видим вновь
Отраженьем радости и боли.
От разлуки не свернется кровь,
И не надо ни любви, ни воли.

Снова плачут гордость и вина
В тишине, молчанием распятой.
И горит ненужная луна
Наскоро приметанной заплатой.






 
 











* * *

Мы оба правы, и страдаем оба
От безысходной этой правоты.
Оцепенело сердце от озноба,
Глаза и сны печальны и пусты.

Недаром страх ночной меня терзает,
А ты, моя заблудшая душа,
Опять следишь, как время исчезает
И снова дни толкаются, спеша.

А правда, как заслуженная кара,
Мой дух опустошает оттого,
Что кроме неподатливого дара
Мне больше не осталось ничего.




 
 










НЕИЗВЕСТНОЙ

Спросите у парижанина
Шестнадцати юных лет,
Кого он любил до жадности,
И чей целовал портрет.

У римлянина спросите,
Над кем он страдал, дыша
Неясным пьяным наитием,
И как в нем пела душа.

Садитесь обратно в курьерский.
Зачем вам Париж и Рим?
Я план вам составил дерзкий!
Любуйтесь планом моим.

Хотите поднять завесу
Пустых веков и минут
И руку пожать Зевесу?
Извольте, он уже тут.

Придите, придите, придите,
Мы рады увидеть вас.
Ее и себя назовите,
И закажите вальс.





 




Прииск
_______________________________







МАК

Мак созрел на поле диком,
И коробочки схватив,
Мы все вместе с дружным криком
Пошвыряли их в обрыв.

Уведен во мрак судьбою,
Не вернулся старший брат.
Не вдохнуть бы нам с тобою
Тот смертельный аромат.

В тайном страхе и надежде
Дети смотрят в темный ров:
Все не так, как было прежде,
Породнились яд и кровь.

Нынче всюду мака вволю,
И закрыв глаза, бегом,
Вдоль по маковому полю,
Как по углям босиком.


 

 











ОТЧАЯНИЕ

Покаяние - светлая истина,
Наша воля - древний обман.
Что на брата смотрите пристально?
Он ведь той же виною пьян.

Позабыла людские слова любовь,
Нам она ни сказка, ни быль,
Так прими, о Боже, под Свой покров
И алмаз, и темную пыль.

И давно, так давно свет был чист и прост.
Тесно от крестов на земле.
И под снегом, сгорбившись, спит погост,
Чтобы летом жить в ковыле.


 

 











ЗЕМНОЕ

Мне разные известны небеса,
Но все ли птицы мне привычны?
Не стану я завязывать глаза
И о земном не говорю безлично!

Я в сердце жадно отыскать стремлюсь
Хоть уголок ожившему смятенью,
А нахожу тревогу лживых уст
И застываю виноватой тенью.

Грехов ожоги я не исцелил,
Пускай они от времени остыли,
За них виной бессонною платил,
Желания песком холодным были.

Я окаянной страсти помню вкус,
Но ожидаю смерти и спасенья
И, открестившись от непрочных уз,
Боюсь быть чистым до окостененья.



 

 









ТЕТРАДЬ

Не смущаясь наготы страниц,
Открываю новую тетрадь.
Тень скользящую твоих ресниц
Прежним строчкам нет, не удержать.

Как же раньше я не замечал,
Слов чужих сверкающую соль?
Где-то там, на острие начал
Зацепилась и повисла боль.

Слово людям в жертву я отдам,
Только веру тайной нареку.
Молча очищая путь годам,
Открываю красную строку.

И пускай еще не стали в ряд
Строфы - маяки для корабля,
Новые слова уже спешат,
Прыгая со строчек на поля.




 











 ОРИГАМИ

Искусство обойтись без ножниц -
Вот что такое «Оригами».
Себя мы складываем сами,
Края сгибая осторожно
Белой бумаги.

И остается неизменной
Гармония наивных граней.
Мир оригами - мир Вселенной,
Как пагода великих знаний
Белой бумаги.


 
 











СИРЕНЬ

Умирает сирень, а за окнами лето.
Вечер примет ее под унылую сень.
Кто же в том виноват? Кто ответит за это?
Средь июньского дня умирает сирень!

И ложится на стол одинокой строкою
Голубых лепестков, собираясь уснуть,
Беззащитность, которую праздной рукою
Можешь ты, словно мусор, однажды смахнуть.

И тебе не нужна эта чуждая нежность,
Эта скромная грусть красоты не нужна,
И ее уничтожит прощанья небрежность,
Если жизнь выпиваешь чужую до дна.




 
 






ЧАШКА
(Дзен буддизм)

Чашку разбили…
О твердолобый пол бетонный,
Полную синим трезвоном,
Чашку разбили.
- Дзен!

Чашку разбили…
Странно - никто не заметил.
Это не дверь срывающий ветер,
А просто сквозняк.

Чашка разбита…
Осколки сметая поспешно,
Прятали где-то за дверью открытой.
Чашка разбита - печально, конечно.

Чашка разбита...
Но, вниз увлеченная,
Снова стремится подняться.
Выросли вдруг васильки у колодца,
Словно на чашке.
Что это – реинкарнация?

Чашку разбили…
Это акцент? Это – записка для Ньютона.
Все сплетено, и все перепутано.
- Дзэн!
 
 











ПРИИСК

Каждый день, как на прииске:
Струйкой бегут те часы, что не выискать,
Их сквозь сито минут пропускаю, в биении
Подвисочных жил.
В этом желтом течении
Те часы, что не жил…

Эту воду томящую
Источает скала
Странных лет, их пожадничал
Для добра и для зла.

В бесконечном стремлении –
Гнать минуты, как дым,
Подавлюсь я с хрипением
Этим грузом моим!

И песчинку искристую
В сито мне не словить…
Каждый день, как на прииске
Под названием «Жить».




 
 













ПОЛНОЛУНИЕ

Горбушка неба, солона от слез,
Застыла в тишине, глухой и темной.
Ночь лижет небо, как бродячий пес.
Язык шершавый распластался томно.

А странник щедрым был. Невидим никому,
Он разделил с бродягой бедный ужин,
Своей крылатой ношею нагружен
И верен только Богу одному.

 









 ДЕМОН

Полночь крыльями всходит над слабой спиной,
Тень огня одинокого тает мгновенно.
В небо взмыл я один над лесной стороной.
Свет луны на губах леденящею пеной.

А за яром грибным, где веревки скрипят,
Там, где дым от костров обнимает полнеба,
На ветвях на пахучих злодеи сидят,
Делят злато и ломти засохшего хлеба.

В их медвежьих руках дорогое сукно
Той княжны, что в овраге лежит бездыханна.
В кубки черствой коры льют убийцы вино,
Их добыча красна, их судьба окаянна.

Атаман набирает воды из ручья,
И от боли холодной немеют ладони.
Я колдую, и мести проснулась змея,
И падет атаман, и запляшут на привязи кони.

Упиваясь последнего вздоха теплом,
Старый долг отдавая за всех и со всеми,
Покуражусь над нищим нелепым столом
И вздохну, как вздыхает лишь Демон в поэме.

 












 МАМЕ

Спасая мой истомленный дух,
Ты ищешь троп непроторенных,
С доски стихов ты сгоняешь мух,
Но пасешь слонов, из мух сотворенных.

Пока я сомненьями докучаю,
Округляешь рифму, как будто дробь,
И я терплю. Ты заваришь чаю,
Помолишься, поцелуешь в лоб.

За мои грехи ты страдаешь, ибо
Мой тайный крест я с тобой делю,
И мне тяжелее сказать: «Спасибо»,
Чем впервые сказать «Люблю».

























 
 












* * *

- Всё проходит… И это пройдет! – говорил Соломон.
Надо мной он смеялся – его прослезились глаза.
Неподвластен царям этот времени вечный закон,
Но, подвластна ему, в должный срок вырастает лоза.

В темноте ты увидишь, как смерть снова гасит огни. погасила
Голый ищет одежды, хотя бы с постыдной дырой.
Он растерянно шепчет: - О Боже, спаси! Сохрани! -
И не знает, куда ему спрятать позорный покрой.

Нет, неверность не тронула душу вороньим крылом.
Страх в разбитом сосуде на время притих.
Миллионы осколков горят чародейным стеклом,
Ты не веришь тому, кто ладони порезал о них.

- Всё проходит… И это пройдет! – мне сказал Соломон.
Спорил целую ночь я с царем, а решения нет,
- Но взгляни! – я сказал. - Из дворцовых окон
Снова смотрит в постыдной рубахе рассвет…












 
 












* * *

Глухой поэт? Немыслимая чушь.
Он чей-то чистый голос слышит с детства.
То пушкинских созвучий звездный душ,
Мелодии великое наследство.

Но душу разложить по голосам
Не помешает даже голос грубый.
Не слышно слов, но ты же знаешь сам:
До белизны нам дух сжимает губы.

Когда в глазах засветятся лучи,
Когда душа вновь откровеньем дышит,
Поэту голос говорит: - Молчи,
А то лукавый бес тебя услышит!



 











 * * *

Ноль – это смерть? Конец всему?
Или надежда счет открыть сначала?
А может, круг? Я, право, не пойму,
Что эта цифра миру означала.

Вот так живешь, свою играешь роль,
Сгребая ненадежных сил остаток,
И смотришь, вдруг возник какой-то ноль
И единицу обратил в десяток!

Что ж, коли так, я знаю сам ответ:
Там, в ужасе предсмертного озноба,
Во тьме, где есть души хоть слабый свет,
Нет пустоты и черной власти гроба.



 












* * *

 Пусть в ожидании любви
 Ты изможден душой и телом,
Прими страданье и живи,
Чтобы не стать окостенелым.

Спустись за мхом в Лукавый Бор,
Не слушай то, что шепчут черти.
Судьба прислала приговор
В уже надорванном конверте.

К истоку света возвратись,
И если сердце терпеливо,
Тихонько о любви молись,
Вновь уходящей молчаливо.















 











* * *

Чье-то слово на троне сидит в одеянии царском,
Чье-то гордое слышит себя одного,
Чье-то смелое в кивере бродит гусарском,
Чье-то мимо летит, ни о чем не спросив никого.

Только спичка души в коробке бездуховного тела
Не дает мне ни слово, ни перья беречь.
Чтобы злая тоска вновь душой не владела,
Я любовью спешу эту спичку зажечь.

Мы иного пути на земле не отыщем.
Долг свободный сильнее, чем прихоть творца.
Если слово родится печальным и нищим,
Все равно нам дорогу делить до конца.










































ПИШУ

Как движется рука, так движется душа,
Страницами судьбы таинственно шурша.
Надеждою своей грядущее смешу.
Я с гибелью шучу. Молюсь. И вновь пишу...















 










* * *

Старых икон нерушимый покой,
Дом и семья.
Стенам, хранившим от злобы мирской,
Кланяюсь я.

Тех, кто спасали молитвой во мгле,
Мне не забыть.
Самых родных на безумной земле
Связь не разбить.

Милой, с которой в далеком дому
Не было лжи,
Тихо шепну я: - Теперь своему
Счастью служи… -

Им это всё остается теперь,
Чем дорожу.
Я открываю тяжелую дверь
И ухожу.



















 
 










* * *

Еще цветет в пустыне бытия
Цветок, увы, так мало мне известный,
А если он и вправду - жизнь моя,
Его сравню я с шуткой неуместной.

Здесь правит снисходительная лесть,
С любой потерей примирит наружно,
И для меня всё в этом мире есть,
Но почему-то нет того, что нужно.

И что меня в пути далеком ждет?
Навстречу мне кто стебелек протянет?
Отверженный цветок еще растет.
Даст Бог, и он напрасно не увянет.











 
 












* * *

Истощена усталая душа
Движеньем бесконечным дней безликих.
Я покидал минувшее, спеша,
Дрожал песчинкой на весах великих.

Я ощутил, что дрогнули весы,
В моих глазах надежда вновь застыла.
Но сочтены любви твоей часы,
И ты слезами грех мой искупила.














 













* * *

Я не всегда был откровенен в споре,
Должно быть, только я и виноват,
Что, словно скульптор, гипсовое горе
Вы в двух словах слепили наугад.

Я не хочу казаться вам серьезней,
И оттого разумней и верней,
Чем при разлуке в час глухой и поздний,
На переправе не сменив коней.






 
 












* * *

Ты не проси у брошенной любви
Простить твои грехи слезою талой.
Ей не вернуть тебе мечты твои,
Растаявшие, словно дым усталый.

Судить любовь не созывай друзей,
Не предъявляй им мелкие улики.
Последний раз, испуганный Орфей,
В глаза ты смотришь прежней Эвридике.



 














* * *

Ученичество, детская дерзость,
Презирая вершины твои,
Принимает свою легковерность
За великое право судьи.

И взлетают всё новые тени
По ступеням быстрей и смелей,
Забывая, что эти ступени –
Лишь надгробия учителей.








 
 













* * *

Сколько дней тоской расколото,
Сколько отдано словам.
Осень рассыпает золото
По зеленым островам.

Письма летние написаны,
Месяц унесла вода.
Осенью яснее истины
Одинокого труда.



























 
 













* * *

Прозрачные страницы облаков
Рвал ветер так отчаянно и нервно.
Ему не жаль растерзанных стихов,
Всё для него давно уже неверно.

И вскоре он утихнет, а пока
Не знает, вечный спор ведя с собою:
Ему не превзойти черновика,
Написанного болью и судьбою.















 
 














* * *

Как будто детство почерком невинным
Оставило в душе автограф свой,
А день задребезжал трамваем длинным,
Вдоль дома пролетев по осевой.

Мой ангел в ореоле легковейном
Хранит поныне сказки этих мест.
И вновь гремят трамваи на Литейном,
Я вновь брожу у дома двадцать шесть.
















 













* * *

Я путями чужими скитаюсь,
Тихо трогаю крест на груди,
Безнадежно любви улыбаюсь
И, вздохнув, говорю: - Уходи … -

Я, наверно, один из последних
Каторжан бесконечного дня,
И в созвездии окон соседних
Вновь затмение мучит меня.

























 














* * *

Гордиев узел гордыни
Я острой болью рублю.
Но почему и поныне
Жадно и слепо люблю?








 
 












ЧТЕЦАМ

Только тише! Умоляю! Тише...
Ни к чему мне шум и пьедестал.
Если боль ко мне сходила свыше,
Пусть кричало сердце, я шептал.

А завистник вечно наготове,
Хоть греши, хоть сроду не греши.
Но и он в моем случайном слове
Пусть не ищет раненой души.






















 
 












* * *

Это лишь предчувствие, не чувство.
Тайна не откроется - и пусть.
Остается горькое искусство
И забвенья медленная грусть.

Не был я душой жесток с другими,
И страница новая чиста.
Почему же собственное имя
Сводит страхом дерзкие уста?



















 












* * *

Стихам уже не надо поводов,
Чтобы сомненье опрокинуть.
Они обходятся без проводов,
Спеша из рукописи сгинуть.

Такие странные и дикие,
Как тень невысказанной страсти,
Они не образы безликие,
А приведенья темной масти.

Они на волю не отправятся
С полей слепых тетради сонной,
Покуда крылья не расправятся
Моей души освобожденной.

 




 Наследники
__________________________________



* * *

 Михаилу Аникушину

Когда на пьедестал был водружен
Ваш Пушкин, ночь была на небосклоне.
Не в силах побороть тяжелый сон,
Как грузчик, Вы уснули на газоне.

Вы спали, трижды заслужив покой.
Была пред Вами образа основа.
Не верилось, что Вашею рукой
Изваяно пророческое слово.

Во сне предстали Вы перед судом
Творения и правоты бесспорной,
И, порожден немыслимым трудом,
Вознесся Он главою непокорной.

И вот Ваш гений - на Его оси.
Что может с этим жребием сравниться?
Великое наречие Руси
Сюда придет Поэту поклониться.

Вы жили тем, что щедро Вам давал
Свободный дух и слова дерзновенье.
И высшею из всех других похвал
Досталось Вам Его благословенье.





 









* * *

 Саше Башлачеву

Как вдоль пашни с крестом под рубахой,
А посев - терновое семя.
Что ни пень – так и пахнет плахой,
Так и пахнет лагерем время.

Если церковь – так среди топи,
Если воды – уходят в недра.
На пророков крестов и копий
Наготовлено больно щедро.

Ты надежд не считал убитых,
Жил во тьме при казенном свете.
Для таких же, как ты, забытых
Ты оставил нам песни эти.







 








* * *

 Федору Достоевскому

Кому нужны уездные повесы?
Их суетность – ничтожная зола.
А что есть человек? Сильны в нем бесы,
Слепы его дела.

Кого слова растрогают благие,
Когда веревку пробует палач,
А эхо носит пенье литургии
И покаянья плач?

Но близок Страшный Суд. Его словами
Утешатся все те, кто был гоним.
Запомните: униженные вами
Возвысятся пред Ним.

Отдохновенья от страданий просит
Моя душа, но знаю я одно:
Свой плод по Слову Божию приносит
Погибшее зерно.

Биенье сердца, как землетрясенье,
И на лице тень Божьего перста.
А человек? В нем вера в Воскресенье
И красота.






 










ПУШКИН

К неловкой руке примерю
Твою тяжелую трость.
Как в детстве тебе поверю,
Мой самый желанный гость.

Когда так наивно пелось
Впервые и без потерь,
Поверишь ли, как хотелось
Мне встретиться. А теперь?

Теперь в молчаливой доле
Двух слов не могу связать:
Ты был, так чего же боле?
Что после тебя сказать?

Я двинуться был не в силах,
Повинной душою сник,
И тут ощутил, как в жилах
Проснулся живой язык!

Пусть время глядит сурово,
Я времени не виню.
Святое русское слово,
Как дар, я в душе храню.

 










* * *

Те, кого обожаем мы дружно и нервно,
Те, кого мы цитируем нынче взахлеб,
Получили признание только посмертно,
И букеты легли не к ногам, а на гроб.

Почему мы в глаза им смотреть не умели,
И за что как один презирали живых?
Мы на черной своей колокольне сидели
И булыжником зависти целились в них.

Но за общим столом опустевшее место
Или рукописи незаконченный лист,
Вызывают у нас шепоток интереса:
Ведь уже смастерили мы им обелиск.

Жизнь, которой художники верно служили,
Как искусно мы предали именем их!
И теперь не ищите их в темной могиле:
Не они среди нас – это мы среди них.



 




ПУШКИНСКАЯ ИСТОРИЯ

- Никитушка, открой же дверь!
Я к Александр Сергеичу, поздравить.
Нет дома? Как же быть теперь?
Пожалуй, хоть цветы оставить…
Кто я такой? Григорий. Нет, не сын,
Куда мне с ним в любви к отцу равняться.
Могу ли подождать, остаться?
Я, братец, не великий господин.

Что? Долго ждать придется? Подожду.
Две сотни лет я ждал в волненьи беспрестанном!
Давно ли с ним знаком? С ним и его Салтаном
С младенчества знакомство я веду. -
Ворчание:
- На что это похоже!
- Да ведь стихов нас кружит круговерть.
А их не перечесть, ты это знаешь тоже.
Рожденье нынче, а когда б не смерть…

Да, каюсь: я искал его наследства,
Его я мерой мерил глубину,
Свои изобретая средства,
И не боясь, что утону.
Не дай мне Боже стать Сальери
При Моцарте таком.
Вот и пришел я в этот дом.
Да адрес верен ли, по крайней мере?

Фонтанка, дом сто восемьдесят пять.
Фасад старинный, вековая копоть…
- Музей здесь, сколько можно повторять!
Негоже ни шуметь, ни топать.
- А Пушкин где?
- Неловко, поздний час.
Здесь бюст его, а сам давно уж умер.
- А день рожденья? Да и дома нумер...
- Подите прочь! Мне, право, не до вас. –

Музей был темен, как могила.
Всю ночь прождал я, сам не свой.
Как нянька над дитем качает головой,
Качалась лампочка уныло.
Но кто-то там по лестнице идет,
Его шагов я слышу звуки
Он, всматриваясь, подает,
Мне том знакомый прямо в руки.



- Ты к Пушкину? -
Я отвечаю: - Да…
- Возьми. -
И дар я принимаю.
- Но имени я вашего не знаю!
- Козлов Никита. -
Вот так чехарда!
Ведь предо мною Пушкин, нет сомненья!
Сейчас я том из рук его возьму.
Он улыбается. И я ему
Сквозь слезы улыбаюсь. С днем рожденья!
 










* * *

Дразнили африканцем и ревнивцем,
И якобинцем мерзким, и шутом,
А он и не заботился о том:
Пусть кем угодно, лишь бы не спесивцем.

Он был поэт. Быть всем, но и собой -
Вот приговор поэтам. Их душою
Владеют сновиденья, и толпою
Они приходят с новою строкой.

Но жадных сплетен нарастает ропот,
Он волнами раскачивает зал,
Сильней, сильней - и выстрел прозвучал,
И слышен музы сиротливый шепот.

Земного бытия окончен срок.
Что ж, Пушкин пал? Нет, в снег упало тело,
Но вновь он подает нам руку смело,
Когда неправда ступит на порог.



 










КАПИТАН ПТИЦ

 Антуану де Сент-Экзюпери

Вот человек. Лицо – бескровный папирус,
Он и теперь не знает Ваших страниц.
Каждый второй Ваш друг одиноко вырос.
Нет, не простят добро Капитану Птиц.

Если самой мечте приходится худо,
Кто же спасет мгновение тишины?
Светлая сказка во время войны – как чудо,
Черные сказки пишут и без войны.

Вы образцовый пилот, а втайне сказитель.
Ныне волшебного не отыскать крыла.
Пусть самолетом военным был истребитель,
Вы превратили его в истребитель зла.

В школьной тетрадке, детской реликвией, повесть.
Память, как прежде, не признает границ.
В каждом из ближних Вы разбудили совесть.
Жаль, не простят добра Капитану Птиц.




 







* * *

 Сергею Есенину

Что упрямо к пропасти влекло?
Нынче нам уже не угадать.
Временем дорогу замело,
Сроки вышли думать и страдать.

И под желтым выменем луны,
Молоком глотая лунный свет,
Видел он пророческие сны,
Не имея звания «Поэт».

Ел он хлеб – подобие земли,
Вечных слов познал живую новь.
Из постыдной поднял он пыли
И омыл, как яблоко - любовь.

Не заменит дымная Москва,
Где он стол трибуной избирал,
Посланные матери слова:
- Ты жива еще? - он ей писал.

Нынче вновь цветут его поля,
И в реке его томится грусть.
Помнит одинокая земля,
Кто вернул ей это имя – Русь.

 







* * *

 Михаилу Лермонтову

Он не терпел любовной лени
И презирал слащавый фарс.
В нем жил живой и хищный гений,
Печальный Демон, снежный барс.

И, счастью вечная угроза,
Язвила раненую грудь
Гордыни острая заноза,
Уже не дав душе уснуть.

Он вечной тайною остался
И в отражении зеркал
Над страшным веком издевался,
А над судом веков рыдал.

И посреди немой равнины
Его душа во мгле земной
Не спит, как горные вершины,
Завороженные луной.







































* * *

 Светлой памяти
 моего критика В.В. Смирнова

Есть души камертон, Богом данное достояние,
Но его так легко потерять, а потом и забыть.
Вот опять упала звезда, и пришло покаяние,
А толпа загадала желание – денег добыть.

Наша память, спасенная Вами, надеждою светится,
Отражается словом на плоскости новых страниц.
Если нам суждено за чертой одиночества встретиться,
Значит, нет ни для слов, ни для памяти этой границ.




 













ВЕЧЕРНИЙ ПОЕЗД

 Борису Пастернаку

Крестным ходом плывет в тишине
Синий поезд, вагон за вагоном.
Тени движутся в сонном окне,
Поезд медлит во мраке бездонном.

Но его не тревожит зима:
Он нужнее насущного хлеба.
Люди сходят с него, как с ума,
А садятся – восходят на небо.




 










МАНДЕЛЬШТАМ

Север – алтари церквей намоленных,
Синеглазых синагог восток,
Сколько душ стенало обездоленных
Там, где Енисей берет исток.

Забывая черный век всеслышащий,
В горькой правоте неоспорим,
Он уснул, как странник, смерти ищущий,
Только время не уснуло с ним.

В небесах, ветрами колыхающих,
Снежно-можжевельный океан,
Дюжина созвездий полыхающих,
Начертаний огненных капкан.

Зная тяжесть предопределенности,
Зная легкость роковой стопы,
Он не вспомнит грустной окрыленности.
Лишь барак - удушье и клопы.

Север окунулся в синь заветную,
В красный цвет окрасился восток.
Тень порой встречают неприметную
Там, где Енисей берет исток.

 











КЛОУН

 Михаилу Зощенке

Белый мим горюет без слов.
Он читает афишный тлен.
Он на сцене - царь дураков,
Триста раз он вставал с колен.

Угасают прожектора,
Снова их сменяет рассвет,
И оркестру смолкнуть пора,
Рева пьяного громче нет.

И склонившись на грязный стол,
Мим хохочет, словно больной,
В кабаке, где прогнивший пол
И пропащей тянет судьбой.





 











МЫ И ПУШКИН

Как страшно видеть брошенных тобою
В тот черный час, когда ты уходил.
Младое племя, призванное к бою,
И нынче выбивается из сил.

Все, как кроты, забились в подземелье,
Их музыка – мяуканье и стук.
Навязанное им чужое зелье
Бокал хрустальный выбило из рук.

Очнись, вернись, и возврати им веру,
Вручи перо, и пусть растает лед,
Пока души не позабыли меру.
Еще есть время, но оно идет.




 














* * *

Из золотистой колыбели
Выходит юная зима,
И снова первые метели
Заносят наши терема.

Бог знает, что теперь случится,
Когда возьмусь я за перо:
Недаром снег в окно стучится,
Сменив рубин на серебро.













 


 













ОСЕНЬ

Пахнет осенью, сад облетевшею,
Кувыркается лист на прощание.
Старый вяз с сединой пожелтевшею
Прошептал мне свое завещание.

Воздух, вязкой дремотою скованный,
Наполняется птичьими криками,
А пейзаж, тишиной нарисованный,
На воде пляшет синими бликами.











 













ЧЕЧЕНСКИМ БОЕВИКАМ,
РАСПИНАВШИМ ПЛЕННЫХ

Черное светит солнце,
И темно, как в могиле.
Честь родовую горца
Вы навек очернили.

Шлют двойное проклятье
Павшие здесь солдаты:
Их боевые собратья
У ваших дорог распяты.

В бездну ведет кривая.
Мы вину искупали не нашу
И, кровавую пену сдувая,
Пьем эту черную чашу.



 










* * *

Ранним утром занавес бел
Театра белых ночей.
В небе отблеск погасших свечей,
И рассвет давно догорел.

Я глядел в глаза темноглазой Неве,
Загляделся и век минул.
Не заметил я, что давно утонул
Тихий сон в ее рукаве.

На Фонтанке голый парад дворов.
Их немыслимы чертежи.
Кони Клодта на волю от темной лжи
Убегают под звон подков.

Ранним утром занавес бел
Театра белых ночей,
И в руках большая связка ключей,
Но замок давно заржавел.








 










* * *

Стремились мы к дешевой славе.
Тогда при чем тут Пушкин, Блок?
В какой заманчивой канаве
Мы не мочили наших ног?

Мы все великим подражали,
Мусолили страницы книг
И в мир несли свои скрижали,
Не быв пророком ни на миг.

Мы повторяли их дорогу,
Но не было пути из тьмы.
И невредимы, слава Богу,
Они. А что такое мы?






 








ЗМЕИ
Погибшим в Югославии

 Священник склонился над расщелиной
 и вдруг различил в шипении змей людские
 слова.
 - Наши владения расширяются, - шипе-
 ла одна змея, - Мы проникаем всё глубже
 во чрево Земли!
 Лао Цзы

Закатами истекая, небо немеет,
И тишина молитвы прервать не смеет.
Страшным позором войне я слышу: - Мама! -
Пали в огне раздора два древних храма.

Ныне дома пустые – логова гада.
Плачут звезды святые вечного сада.
Кто же избегнет срама? Бьются при детях.
Трупы в преддверье храма, трупы в мечетях.

Мертвые не остыли посреди тверди,
А чужаки открыли ярмарку смерти.
Пламя беды всё возрастает в силе.
Змеи вражды душу Вам отравили.



 
 












* * *

 Выпускникам 1999 года

Давно ли в небесах разглядывало детство
Тебя, тебя, наш первый взрослый год?
Забавы мы оставили в наследство
Другим, а что теперь произойдёт?

Порой таким далеким ты казался,
И мы об этом плакались судьбе.
Порой и ты в заботах забывался,
Но мы учились, верные тебе.

Теперь гурьбой шагнули от порога.
Последний нынче кончился урок.
Пускай же будет верною дорога!
Спасибо вам, друзья, и дай вам Бог…















 

 




УТРО НА НЕВЕ

Мосты стоят на вековых опорах,
И будто стекой вырезан канал.
Голландия, нет больше толка в спорах:
Твои ворота Петр для нас украл!

Как будто бы заснувшего Самсона
Оставила Далила без волос.
Россия унесла твои колонны,
Теперь не сосчитаешь горьких слез.

Пуста Речная Площадь. Ночь туманна.
Остатком времени в воде ржавеет жесть.
Я вижу дом Огюста Монферана,
Вот адрес: Мойка, восемьдесят шесть.

Как Монферан, пришли на зов великий
В сырую глушь десятки мастеров.
От них родился город многоликий,
Ста разных стран соединяя кровь.

Под властью императорской короны
И в праздник черни, черный смутный год,
Стояли эти Сфинксы и Грифоны
Над зеркалом венецианских вод.

София здесь соседствует с Минервой.
В волнах Невы причудливой игрой,
Как братья, отражаются Рим Первый
И тень его – бесславный Рим Второй.

Два берега, как Сцилла и Харибда.
Я между ними связан тишиной.
Европы строгость, колдовство Египта,
Надменность Рима – всё передо мной.

На берегу я робко оглянулся:
Свеченьем белой ночи окружен,
Стоит мой город. Я домой вернулся,
Впитав осадок тысячи времен.

 











* * *

Отпустите коней непослушных с цепей на природу!
Подарите ветрам эти гривы, дыханье и бег.
Возвратите им то, что когда-то отняли – свободу,
Если только свободу когда-нибудь знал человек.

Отвяжите коней! Отпустите заблудшие души,
И тогда позабудутся прежние злые дела.
Знайте, кони вернутся, как только их чуткие уши
Скажут им, что гудят о беде ваши колокола.

Не страшитесь свободного бега, и вас не оставит
Вера в близкое счастье - на воле она лишь сильней,
И отныне свободно душа боль и радость прославит.
Помолясь на восход, поутру отвяжите коней.



 






СТИХИ О МИХАЙЛОВСКОМ

Из окна – открытая калитка,
Руки Сороти, протянутые вдаль.
Никакая не вместит открытка
Это ожиданье и печаль.

Времена и здесь дошли до точки.
Поднятые сильною рукой,
Топоры из «Капитанской дочки»
Этих мест разрушили покой.

Прежний мир, доверчивый и вечный,
Пал от рук заносчивых невежд.
Гордо отвернулся первый встречный
От чудесных сказок и надежд.

Но и нынче молодость шальная
На тропинках лиственных аллей
Без конца толпится, ожидая
Чуда от Михайловских полей.

Лица у других невозмутимы.
Этот мир давно понятен им
И толпой они проходят мимо,
Гордые незнанием своим.

Растеряла память поколений
То, что веком прожитым дано:
Жил на свете некто Пушкин – гений.
А зачем? Не всё ли им равно?

Но и эти новые пророки
Иногда, шатаясь налегке,
Изумленно вспоминают строки,
Говоря на русском языке.
 
 










* * *

Спотыкаюсь о тени высоких и гордых людей,
А тропа полыхает огнем. Всё сильней спотыкаюсь.
Эти люди глядят на меня, словно я - Асмодей,
Но молчат, только смотрят, как я о тропу обжигаюсь.

Не стерпел я: - Да кто ж вы?! – Спросил их. - Друзья иль князья? -
Грозный гул голосов был за дерзкий вопрос мой расплатой.
Навалились, подмяли, нажали, и хрустнула шея моя,
И, катясь, голова-колобок прошептала: - Прощай, век двадцатый… -

А кто смел – тот и съел свою ногу, попавши в капкан.
Не достались заблудшие души ни Волге, ни Дону.
Переправа. И спрос, как со всех: - Кто твой есть атаман?
Чей холоп? Из каких? Ну, садись, да поближе к Харону…






 
 










НОВЫЙ ГОД

Январской ночью, мерзлой, как простуда,
Вновь мается усталый призрак дня.
Беда не в том, что я не верю в чудо –
Оно не верит, глядя на меня.

И новый год с его застольем скромным
Собьет с меня младенческую спесь:
Однажды в доме этом полутемном
Под гулкий хор дождя я кончусь весь.

Но жизнь я проживу перед уходом
И в праздничный многоголосый дом
Ей открываю двери. С Новым годом!
Входи же. Честь и место за столом.





 
 








СЕМЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТЬ

 Памяти моего соседа, Героя России
 Дмитрия Кожемякина и его однополчан,
 погибших в Дагестане на высоте 776

Смерти острые зубы сдавили им горла.
Позабыто дыхание, слово и крик,
И судьба черный саван над ними простерла,
Только пятиться русский солдат не привык.

Посмотрите на нас – мы глядим их глазами,
Только им не случилось дожить до зимы.
Ведь на горной земле, орошенной слезами,
В эти дни погибали такие, как мы.

Из огня встали тени защитников Бреста.
Младшим братьям своим отдают они честь.
Числа в вечности знают почетное место
Этой цифры святой - 776.





 
 








* * *

Когда весна опять смешается с войною,
И эхо залпов прогремит, как близкий гром,
Я книгу времени суровую открою.
Ровесник мой, ты покидаешь мирный дом.

Ты видишь: черный дым клубится над садами -
Твоей весны с ума сошедший цвет.
Молитвы матерей и днем, и ночью с вами,
А друга верного уже на свете нет.

И вы безумнее не слышали приказа,
Чем, крупно побеждая, отступить,
Изранен пулями хребет Кавказа,
Но правду не продать и не купить.

Когда весна опять смешается с войною,
Я напишу об этом времени крутом
И вашу память от парадной лжи укрою
Правдивым словом - рыцарским щитом.






 
 






РУСЬ

Безнадежно любимая Русь!
Ты сынов узнаешь за версту,
Только беды твои не дают им стареть.
За тебя я боюсь:
Ты похожа на ту,
За которую мне так легко умереть.

Безнадежно любимая Русь!
Здесь лучина извечной вражды
Обращала в золу храмы и терема.
Только пусть
Свет твоей одинокой звезды
Возвращает заблудших в дома.

Безнадежно любимая Русь!
Ты, как я, весь свой век влюблена.
Посмотри: позабыл я про стыд,
И руками бесстыжими рвусь
Той в объятья, что вечно одна
О небывшем грустит.

Безнадежно любимая Русь!
В чем разгадка любви? Подскажи.
При свече твоих светлых широт
На тебя помолюсь.
Лишь бы не было лжи,
А гроза стороною пройдет.


 












* * *

Вечер спящим притворился.
В небе всхлипывает гром.
Поскорей бы мир забылся
И укутался дождем.

Я опять поверю чуду,
И пройдет мой детский страх.
Даже если плакать буду,
Горя больше нет в слезах.



 
 












МЕДНЫЙ ЦЕЗАРЬ

 Статуе в саду Ужгородского замка

В заброшенности есть живая нота,
Чем дольше смотришь, тем острее боль.
О Цезарь мой, слезами отчего-то
Мне на лице твоем казалась соль.

Пускай ты безоружен, изувечен,
И стережет тебя орел слепой –
Твой прокурат в моей тетради вечен.
Твой Рим не пал. Я летописец твой.










 











МАРСИАНЕ

Марсиане маршем бесконечным
Шли по самой красной из планет
И на плоском ящике наплечном
Рея Бредбери несли портрет.

Мимо ледников и алых прерий,
На ходу выравнивая строй,
Шли они, и веря, и не веря,
За околдовавшей их звездой.

А звезда светилась в черной дали
И звала за дальние поля.
Марсиане шли. Они не знали,
Что ведет их шествие Земля,

И что на Земле, над тихим садом
Красный, словно Марс, закат остыл,
И планеты провожая взглядом,
Марсианин Бредбери грустил.



 
 













НОЧНОЙ ЗВОНОК

Мой друг-телефон, мой старик-птицелов,
Он строг, неподвижен и черен.
И вот прилетает тьма птиц-голосов,
Их словом кормлю вместо зерен.

И снова заполнится мирный садок
Шумливой встревоженной стайкой,
Пока не сорвется последний звонок
Навылет простреленной чайкой.











 














МАРК ШАГАЛ

Марк Шагал шагал по небу, широко шагал.
Только был он или не был, этот Марк Шагал?
Бедный мир украшен снами – горько и смешно.
Первородными тонами дышит полотно.

Там высмеивает скрипка гоголевский нос,
Там корову кто-то шибко к небесам вознес.
Кто – «шалом», а кто – «не треба», спорил и ругал,
Но шагал, шагал по небу этот Марк Шагал.


 
 










ГЕНЕРАЛ
 Генералу Романову
 О молодые генералы своих судеб!
 М.Цветаева

Награжденный болью и славой
По закону ратных судеб,
Он забылся в дреме кровавой,
И открылся древний вертеп.
И волхвы поглядели ясно,
И зажегся дальний костер,
И Младенец, качнувший ясли,
Молча ручку к нему простер.


 










* * *

Мы движимы одной толпой безликой.
Зачем земля родная нам дана?
Что знаем мы о Родине великой?
Нам от нее остались имена.

Но что они для нас отныне значат,
Когда стоит под окнами беда,
Когда седые деревеньки плачут
И древние вздыхают города?

Былых побед достались нам осколки.
Дней поседевшей славы не вернуть.
Но в юных душах предки не умолкли,
И мы все тот же продолжаем путь!

- Сыны своей Отчизны благородной
Мы строили единый Русский храм.
Его мы ныне волею свободной
На завершенье оставляем вам.













 
 











ТИЦИАНОВА «ГОЛОВА СТАРЦА»

Как старый маг, натурщик Тициана
Глядит из сероватой полутьмы.
Не с розовым вином на дне стакана,
А с желтизной в глазах стареем мы.

Жаль, мы не так величественно серы,
Безропотны и царственно грустны.
Притягивают нас другие сферы,
И молча смерть заходит со спины.

Молчит старик, похожий на Харона.
И на весле тускнеет желтизна,
И в тишине без якорного звона
Его ладья уже коснулась дна.


 











ЖИВОЕ

Когтистые сучья ломаем вдвоем,
И пламя их лижет кривое,
И, туго охвачено жарким огнем,
Безмолвно сгорает живое.

Нам снова тепло, только в этом тепле
Забыла душа о покое:
Остынем и мы, как зола на земле.
За что мы сжигаем живое?

Затем и живу я, чтоб петь на заре
И эхо будить вековое,
Чтоб в песне, как в нашем с тобою костре,
Сгорало, сгорало живое.










 










* * *

Вновь минареты ищут рая,
Мечеть стройна и высока,
Но нет тебя со мной, родная,
Среди чужого языка.

Среди чужого языка
Немало странного и злого,
Враждебного сухого слова,
Не позабытого пока.

Среди чужого языка
Не слышно голоса родного,
Чего-то тихого, речного
И простоватого слегка.

И не заставит шум дорожный
И чья-то смуглая рука
Забыть твой голос бестревожный
Среди чужого языка.

 









СОЛНЕЧНЫЕ СЕТИ

Солнце в море закинуло сети,
Тонут сети в просторе глубоком,
И по древней, как море, примете
Ловят сны моряков ненароком.

Ловят паруса шопот и волны,
И случайное нежное слово,
А порою и вздрогнут невольно,
 Своего испугавшись улова.

Море дразнит волной говорливой,
За волной набегает другая.
Я тебя вспоминаю счастливой.
Не скучаешь ли ты, дорогая?

А по берегу бегают дети,
Лепят башни они и запруды.
Солнце в море закинуло сети –
Ловит тайные сны и причуды.


















 












* * *

Есенин, любивший Шираз бескорыстно,
Не знал – здесь не встретишь дождей.
О людях Шираза писал он капризно,
Но этих не видел людей.

Красавиц персидских хотел он прославить,
Но терпкой такой красоты
Не смог бы себе и во сне он представить,
Не зная такую, как ты.


 









* * *

Меч о щит опять ударил.
Защищая край скалистый
В гору шел угрюмый Дарий
Ящерицею когтистой.

И стуча мозолью костной,
На безжалостную сечу
Александр победоносный
Хмуро шел ему навстречу.

Войны, слава, власть, коварство –
Всё покорно, всё подручно.
Под пятой его все царства,
И ему смертельно скучно.

Солнце - щит, а небо – латы,
И войска готовы к смерти.
Может, боги виноваты
В этой дикой круговерти?

Пусть гонец счастливый скачет
В радостном и алчном бреде,
Сердце Александра плачет
О бессмысленной победе.





 
 







* * *

 12 августа 2000 г. погиб экипаж
 атомной подводной лодки К-141
 «Курск», 118 человек.

Не святые мы – по волнам ходить,
Навсегда от вас мы ушли в глубину.
Ни святой, ни морской водой не смыть
Перед нами тяжкую вашу вину.

Стелют мягко ветра голубую зыбь,
Но не спится душам на черном дне.
Души бродят во тьме вдоль железных глыб,
Но найдут ли тела – схоронить к весне?

А в Никольском соборе свечи жгут
И молитвы возносят за упокой.
И застыли слезы, как будто ждут,
Чтобы кто-то их теплой смахнул рукой.

Неповинно начальство – закон не нов.
Нас привыкли жирной ложью кормить,
Ноее даже с самых больших чинов
Ни морской, ни святою водой не смыть.

 
 









* * *

Вздохнув, отрезаю безвинные головы розам.
Зияет, как рана, отверстие вазы пустой.
Приходит обида на смену слезам и угрозам,
Бессильно звенит тишина, словно залп холостой.

Казню эти розы за то, что тебя не дождались,
И розы молчат, но ладонь мою ранят шипы!
Надеждой испуганной наши сердца обменялись,
Но редкие робкие встречи на ласку скупы.

А сердце, наверное, слишком о многом молилось,
Когда на душе горячо и от малой свечи.
И пусть наше счастье слепое недолго продлилось,
 Молитвы мои за тебя и теперь горячи.


 
 











* * *

Выжидает колчан – семь стрел,
А гитара звенит – семь струн.
Был охотник коварно смел,
Белый лебедь был горд и юн.

Оттого, что лебедь был горд,
На груди его крови блеск.
И гитары плавный аккорд –
Словно тонущих крыльев плеск.




















 














* * *

Тобою и цветы, и грозы рождены
Твой сад земных страстей с небесной славой дружен.
Ты вечно молод, современник старины.
Ты нужен всем, Париж, тебе никто не нужен.










 











РУССКОЕ КЛАДБИЩЕ

Вы здешней власти издавна постылы.
На горький выбор вы обречены:
Быть сваленными в братские могилы,
Или платить, раз вы погребены.

Шел долгий спор о стоимости гроба,
А эмигрант – он свой или чужой?
И цену меркантильная Европа
Назначила за ваш святой покой.

Теперь не то, и деньги мы истратим,
Чтоб вам покоиться, а не гостить.
Мы за покой кладбищенский заплатим,
Но долг сыновний нам не оплатить!











 














БОНАПАРТ

Зевс Франции, похитивший Европу,
Покой и сон не ставил ни во грош.
Его коня короткому галопу
Покорно вторила земная дрожь.

Как скипетр мировой, носил он шпагу,
А царствовал в походах и борьбе
И, подписав прощальную бумагу,
Впервые подчинился он судьбе.













 












* * *

Рассветы ослепляли ложной новью,
И пять веков прошли, как долгий год.
Здесь Данте называл своей любовью
Рим непокорный – «мир» наоборот.

И ветер на песке неутомимо
Рисует, и зияет пустота,
И древний камень, пролетевший мимо -
Расплата за принятие Христа.

Любовь моя соединяет эры,
Мгновенью из цепи не ускользнуть.
Дай, Боже, мне смирения и веры,
Наставь меня на первозданный путь.





 
 








* * *

Детской храбрости прилив
С головою накрывает.
О покое позабыв,
Лето к подвигу взывает!

Полон лес, и полон парк
Мыслей дерзких и крылатых.
Лето – словно Жанна д’Арк
В раскаленных солнцем латах.

Дней нарушен плавный ход,
Оживают сны влюбленных.
Лето – словно Дон Кихот
В латах, солнцем раскаленных.











 
 











КАПАДОКИЯ
Церкви-пещеры

Земного камня верность вековая
Хранит молитв незримые следы,
А эти скалы, христиан скрывая,
Спасали от нагрянувшей беды.

Пока сосуды изначальной веры
Хранят собрание надежд людских,
Тревожить христианские пещеры
Не будет чад земной и громкий стих.



 












* * *

Подвластна слову сила превращений.
В нем оживает всё, что не сбылось.
Исчезла вереница искушений,
Но им остаться в слове удалось.

И чье-то сердце изумленно бьется,
И слов любви ему не усмирить,
И чей-то голос словом захлебнется,
Когда настанет время говорить.










 









РОДНОМУ ГОРОДУ

Я родился здесь, словно вчера.
С этой самой минуты
Все мгновения града Петра
Проживаю как будто.

Где явился Царю Божий Знак
На промозглом болотце?
Над каналами стелется мрак,
Как в глубоком колодце.

И осыпаны снежной крупой
Купола и ограды,
Словно молятся за упокой
Всех страдальцев Блокады.

Словно ангелы в колокол бьют,
И столетий заносы
Эхом времени мне задают
Вековые вопросы.

Между нами немая игра
Непорочного круга.
Неприветливый город Петра,
Мы запомним друг друга.






 
 










КАРТИНА РИМА

Подарите мне Рим хоть на несколько дней – что вам стоит! -,
Где над древним и вечным царит тирания капелл,
Где меня безымянная улица бережно скроет,
Где строения строги - я грации этой хотел!

Подарите мне город, зовущий меня неустанно,
Как в дороге апостола "Камо грядеши" Христа.
Время в Риме течет серебром из живого фонтана,
Здесь года и века занимают по рангу места.

Снова смотрит им вслед этот город, столетья прославив.
Одиночество – тоже предмет для заезжих зевак.
Подарите мне Рим, чтоб взлететь над ним, крылья расправив,
Чтобы сердце сгорело, как яркий отчаянный мак.











 













* * *

Оберегайте дар незрячий
От пропасти его страстей,
От испытания удачей,
От лести ласковых сетей.

Во мраке слабому глаголу
К живому сердцу нет пути,
И лишь молитвой, очи долу,
Рассудок может он спасти.











 
 







БЕНГАЛЬСКИЙ ОГОНЬ

Бенгальский огонь я тебе подарил
Ты скучно глядишь на него, без участья.
Холодный до времени, пламя он скрыл,
Как я, одинокий, не знающий счастья.

Кудесник совсем из меня никакой,
Но я, успокоив дрожащую руку,
Движеньем неловким рассеял покой,
Отчаянно чиркнул остротой о скуку!

И брызнули искры, как радостный смех.
Сгорая быстрее иных ожиданий,
Он, щедрый и чистый, горел ярче всех,
Огонь всех несбыточных, дерзких желаний!

И вот он исчез, не оставив следа.
Тебя никогда не забуду такую.
Растаяло время для нас, и тогда
Ко мне ты приблизилась… Дай, поцелую!

Мне сумрак таинственный мог бы помочь,
Но я сохраню наше счастье в секрете.
Бенгальский огонь – это Белая Ночь,
И нет ничего скоротечней на свете.


 












ЖУЧОК

Смешной, неуклюжий жучок деревянный,
Подарок любимой, подарок желанной!
Должно быть, из южной пришёл ты страны,
Где травы полуденной силой полны.
Меня ты своею тревожишь загадкой.
То хмуришься словно, то скрипнешь украдкой.
Чего ты боишься? Скажи мне, открой,
И счастьем своим поделюсь я с тобой.
Ты знаешь, ведь та, что тебя подарила,
Она меня взглядом одним покорила.
И ты, недоверчивый друг мой, поверь,
Что вся моя жизнь - ей открытая дверь.



 













* * *

Во сне я слышу сладостную ложь.
Она пророчит мне, что счастье близко.
А на столе прощальная записка –
Я счастье упустил мое, и что ж?

Выходит, это было не всерьез.
Выходит, что обманом мы спасались.
За окнами твои следы остались
И тихий бесконечный шум берез.



 










* * *

Тревогу разлуки, и холод, и жар -
Я всё испытаю в пути.
Родная, какой заколдованный дар
Из странствий тебе привезти?

Быть может, прекрасный турецкий платок
Для милых и ласковых плеч?
Дамаском тебя удивить я бы мог
И дымом курений увлечь.

И морем дышала бы голая грудь,
На ней выступала бы соль,
И было бы долго тебе не уснуть,
Всю ночь, поперек или вдоль.

Я в кратер вулкана без страха спущусь,
В глубины морские сойду,
В Голландца Летучего я превращусь,
Но этот подарок найду!



 
 











УЛИТКА

Ползущая в полуденном лесу,
Беспомощной нам кажется улитка.
А ведь тащиться с грузом на весу -
Нелегкая и смелая попытка.
Улитка и надежней и сильней
Тех, кто бросает груз на полдороге,
И терпеливей множества людей,
Извечно ожидающих подмоги.