Мальчик из детства

Я спрыгнул с забора, еще раз внимательно осмотрел двор и, обернувшись, тихо сказал: «Давай!». Сразу же послышался скрип досок, и через секунду над забором показалась светлая макушка с торчащим туго стянутым хвостом. Следом широкий лоб с, как ни странно, черными дугообразными бровями, хитрые сосредоточенные глаза, немного смахивающие на японские, не большие, но широкие. Потом маленький веселый нос с несколькими задорными веснушками, щеки, придающие лицу детскую округлость, рот с плотно сжатыми, но пухленькими губами. И, наконец, маленький аккуратный подбородок, заканчивающий снизу лицо моей верной подруги и спутницы – Томки.

Я знаю ее уже восемь лет. Мне тогда было два, а она только родилась. Когда ее мама впервые показала Томку моей, то они чуть ли не в один голос запели: «О-о-о-о! Ну все!..» – и стали добавлять всякие слова, смысла которых я до сих пор толком не понимаю, а тогда вообще не обратил на них внимания.

Когда Томка немного подросла, она стала гулять с нашей бандой пацанов. Она была единственной девочкой, но нам было наплевать на это, потому что разницы мы все равно не видели. Она лазила с нами на деревья, строила халабуды, шастала по стройкам и развалинам. Даже землянку нам помогала копать. И вот спустя восемь лет мы почти все время гуляли с ней вдвоем. Кто-то из нашей банды переехал, кто-то поменял интересы, с кем-то мы перестали дружить. Так или иначе, мы днями лазили, бегали, прыгали, прятались вдвоем. Вот и сейчас только она согласилась пойти со мной в дом, в котором жил оборотень, как мы думали. Все остальные, кому мы предлагали, испугались, а мы с Томкой нет.

Она спрыгнула рядом со мной, тоже воровато огляделась и сказала:
– Ну что? Пошли?
Сам я бы ни за что не полез сюда, но с Томкой мне было совсем не страшно. Наоборот, она говорила, что немного побаивается, и это придавало мне смелости.
– Пошли, – сказал я и направился к полуразваленному дому.

Томка шла за мной, когда кто-то из нас наступал на ветку или шуршал высохшими столетними листьями, то мы оба вздрагивали, замирали и переглядывались. Все-таки нам было страшно!
И тут я увидел это! Большое, черное, страшное, с огромными зубами и когтями. Это зарычало, и я с воплем «Оборотень!» побежал, нет, понесся к забору! Томка не только не отставала, но даже летела впереди. Она первая перелезла через забор, я подталкивал ее в то место, одно лишь прикосновение к которому через несколько лет будет вызывать во мне дрожь. Но сейчас я совсем не думал об этом, потому что это большое и черное было совсем близко. Как только Томка оказалась наверху забора, я сам прыгнул на него. Но все-таки немного не успел – острые зубы сорвали кед с правой ноги и прорезали кожу, разорвав мясо. Но я все же перелез через забор и даже немного отбежал.

Я остановился, Томка тоже. Она обернулась. На ее лице была лишь растерянность, но ни капли испуга. Она деловито подошла, командным тоном приказала сесть. Я выполнил, потому что стоять было очень больно. Томка быстро нашла подорожник, помяла его и приложила к моим ранам. Мне стало очень приятно, что она заботилась обо мне, что она не оставляла меня, что не побежала дальше.
– Я же говорила, что там оборотень живет, а ты мне не верил, – немного обиженно, но с четкими нотками торжества сказала Томка.
– И что, я теперь тоже оборотнем стану? – мне стало страшно, когда я представил, как вдруг превращаюсь в волка и перегрызаю Томкину шею. – Брррр! Я не хочу!
– Ничего, я приготовлю противоядие, я знаю рецепт.
– Знаешь? – я очень обрадовался, что мне не придется перегрызать шею подруге.
– Знаю. Пошли в землянку.
Она помогла мне встать. Кровь уже остановилась, то ли подорожник помог, то ли Томкины руки. Я сам кое-как допрыгал до землянки и упал на скамейку.
– Жди, я скоро.
Томка ушла куда-то, наверное, пошла собирать все необходимое для противоядия. Я боялся, что она не успеет, что она придет, а в землянке уже не я, а волк.
Но она справилась быстро. Разожгла костер, поставила воду в кружке не огонь. Пока вода закипала, она намазала мне ногу зеленкой и завязала бинтом. Потом насыпала в воду каких-то травинок и соринок и стала помешивать. Сняла с огня и заставила выпить этот кипяток.
– Пей скорее, а то не поможет!
И я, обжигая все во рту, выпил до дна тошнотворно горький напиток – противоядие.
– Теперь будем ждать до полнолуния и проверим, помогло или нет, – Томка села напротив меня, и мы, забыв о происшедшем, болтали, как обычно болтают друзья, знающие друг друга с пеленок.

* * *

Прошло шесть лет. Мне 16, Томе 14. Теперь я называл ее Томочкой. В полнолуние я не превратился в волка, и мы решили, что зелье помогло. Я выпытал у Томочки рецепт, на всякий случай. Но позже мы узнали, что там жил не оборотень, а какой-то ненормальный бомж, а черный большой зверь – его собака.

Я теперь не только знал, но и видел, что Томочка – девочка, а не такая, как я. Когда эти признаки стали проявляться, я поначалу немного смущался, но потом привык и без стеснения при необходимости подсаживал ее за то место, прикосновение к которому вызывало дрожь.
Мы ходили, как и раньше, вместе в школу, но теперь не нога в ногу, а рука об руку, я носил ее сумку. Мы уже очень редко прыгали по заборам, лазили по деревьям, но все так же часто сидели в землянке. Теперь она была полностью нашей. Никто из прежних обитателей уже не интересовался подземным жилищем. Это нам нравилось, потому что мы могли переставлять тут все, как хотим и когда хотим. С каждым годом мы все чаще вместе гуляли по улицам, а не по лесам и речкам. Мы дружили, но я замечал, что у меня появилось еще что-то. Вернее, не появилось. Дружба выросла. Я не знал, во что она превратилась. И это меня пугало.

Однажды на школьной дискотеке Томочку пригласил танцевать Шурик, известный в школе одиннадцатиклассник. Все девчонки просто млели, когда он обращал на них внимание. Хоть он был всего на год старше меня, но выглядел намного взрослее. У него уже была настоящая борода, он сам зарабатывал себе на шмотки и развлечения. Короче, видный пацан был.
Томочка говорила всегда, что он ей не нравится, слишком сладенький. Но сегодня, когда он пригласил ее, она просто засияла. Они танцевали три танца подряд. Он, малознакомый ей человек, пытался трогать ее там, где я, знавший ее с первого дня жизни, просто боялся пытаться трогать. Она убирала его руку. Но как-то не очень активно, с каждым разом давая ему все больше времени и свободы.
Я не выдержал и подошел:
– Том, пойдем домой, уже поздно.
– Где поздно? ¬¬– сыронизировал Шурик. ¬– Мы еще пойдем гулять, да, Малышка?
Томочка замялась, не зная, что ответить и как поступить.
– Сегодня у моего друга День Рождения, и он пригласил меня и всех моих друзей, – Шурик явно намеревался забрать Томочку с собой.
– Том, уже поздно, мама будет волноваться, – я пытался всеми возможными способами отговорить ее, потому что видел, что она уже почти согласилась на предложение Шурика. Но тут он сыграл козырем:
– Какая мама? Она уже большая девочка и вполне самостоятельная, да, Зая?
Томочка секунду подумала:
– Да, я уже взрослая. Прости, Тём, я пойду на День Рождения.
И пошла. Сразу же. Лишь успела обернуться:
– Не говори маме, хорошо? И не обижайся, мы же друзья?
Ушла. А я пошел домой.

Утром ее не стало… Я пришел к ней как обычно в субботу в десять часов, но мне открыла чужая женщина. Я попятился, не мог выговорить и слова. Немного собравшись, я спросил, где Тома.
– А они уехали сегодня утром. Мы купили их дом. А они купили квартиру.
– Где? – тут же спросил я, в надежде, что эта женщина знает новый адрес Томочки.
– А я не знаю. Я не спрашивала, мне это не нужно.
– Они ничего не передавали, не оставляли?
– Нет, забрали все, ничего не забыли даже.
Я знал, что родители Томочки хотят продать дом и переехать. Они уже месяц назад собрали все нужное и готовились к переезду, только ждали покупателей. Но я не думал, что получится вот так. Я думал, что Томочка скажет мне новый адрес, что мы будем так же видеться и гулять вместе. Но она вчера уехала с Шуриком, вернулась, наверное, поздно, а сегодня рано утром они уехали.

Я вышел со двора, который уже не был мне близким и родным. Бродил по лесу, где мы с Томочкой проводили много времени вместе, плелся по дорожкам, которые мы же с ней и протаптывали. И тут прилетела идея: «Она точно оставила мне записку в землянке!» Я понесся туда что есть духу, ветер свистел в ушах, пыль стояла столбом. Я вбежал в землянку, стал внимательно рассматривать все, в надежде вот-вот увидеть заветный клочок бумаги с такими знакомыми мне буковками. Но ничего не было. Я дважды, трижды пересмотрел все вокруг, но не нашел записки.

Тогда я сел на скамейку, опустил голову. Увидел на подстилке следы от крови, оставшиеся еще с тех времен, когда она лечила меня от укуса оборотня. Я достал ящик, в котором мы хранили наши подарки друг другу, открытки, записки, сувенирчики. У нас был общий ящик. Аккуратно вытащил все, пересмотрел и положил обратно…

* * *
Прошло еще четыре года. Мне двадцать. Томе уже почти восемнадцать. Я уже тоже не живу там, где раньше. Но перед отъездом я поставил двери на землянку и замок. Прибрался там, навел порядок. Закрыл и уехал. Иногда я прихожу туда, проветриваю. Иногда мне хватает смелости просмотреть в очередной раз содержимое ящика. Следы от крови до сих пор видны на подстилке.

А недавно я встретил Тому. На улице. Впервые с тех пор, как она уехала. Мы узнали друг друга. Обрадовались. Старались вести себя так, будто не было того Дня Рождения, переезда, будто мы все время общались очень близко. У нас почти получалось, если бы не постоянные вопросы «а как?..», «а когда?..», «а где?..», «а что?..».

Мы гуляли допоздна, я уже не спешил доставить ее домой вовремя, потому что каждая минута могла быть последней. Но когда мы прощались у ее подъезда, она вдруг прикоснулась своими губами к моим. Я замер. Я больше не мог обманывать себя и переубеждать. Мы поцеловались, впервые за восемнадцать лет нашего знакомства. Мы не могли отовраться друг от друга. Но пришлось…

Мы договорились встретиться на следующий день. И встретились. Гуляли, обнимались, целовались. Все было прекрасно. Но оставалась какая-то неловкость, недосказанность.
– Я тебя люблю, – сказала Тома, и недосказанность исчезла.
– Я тебя люблю, – сказал я, и обрушилась та гора, которая давила на меня с того вечера, когда Тома ушла с Шуриком на День Рождения к неизвестному мне человеку.
Мы были счастливы. Мы были едины, сильны и прекрасны. Мир состоял из нас двоих. Нет, он не сомкнулся и не сошелся клином. Он был насыщен и широк, просторен и ярок, и он был только для нас.

Так продолжалось неделю. А потом я предложил Томе поехать навестить нашу землянку. Она с восторгом приняла эту идею.

Мы поехали на нашу родную улицу, навестили наши родные дома. Мы улыбались. Но потом поняли, что глупо притворяться друг перед другом и расплакались. Пошли к землянке. Посидели там, поболтали, пересмотрели содержимое ящика.
А на обратном пути… случилось страшное.
– Тём, мы не можем. Я уже большая и взрослая тетка, а ты… ты мальчик из детства.
И ушла. Но, обернувшись, добавила:
– Не обижайся… мы же друзья?
Она уходила, аккуратно ступая ножками в туфельках на высоком каблуке, широко расставив руки, что бы не дай Бог не споткнуться и не упасть, охая и ахая на каждом шагу. Она больше не оборачивалась, спрятав, как всегда в таких случаях, лицо. И я не знал, играет ли улыбка у нее на губах от того, что она уже большая и взрослая, или из глаз катятся слезы от того, что она оставляет за спиной последнее напоминание о детстве. И возможно, свою единственную любовь…

А я стоял один, посреди дороги, на которой никогда не было асфальта. Справа виднелся наш лес, а чуть впереди – наши родные дома. С ободранными коленками, с вымазанным животом и взъерошенными волосами – самый обычный пятилетний мальчишка. И только грохот в его груди говорил, что он знает уже боль потери. И только влажные зеленые глаза и дрожащие губы выдавали, что он слышал: «… мы не можем. Я уже большая и взрослая тетка, а ты… ты мальчик из детства».
* * *
Теперь мне двадцать один. Как раз сегодня. Я уже большой и взрослый дядька. Но я изо всех сил стараюсь остаться пятилетним ребенком. Пусть даже десятилетним, лишь бы сбивать колени, строить халабуды, копать землянки, удирать от оборотней и…

«И» - оно бесконечно в данном случае. Его невозможно закончить. Потому что потеря невосполнима. Но намного легче было бы, если бы рядом была она – девочка из детства, которая почему-то решила быть со мной «большой и взрослой теткой».

Теряя родных, близких, любимых, понимаешь, что бесконечность существует. Она повсюду, везде. В бесконечных бессонных ночах, в бесконечных надеждах и мольбах. В сером тумане сознания, в кислом меде, в горьком воздухе.

Намного легче, когда человек умирает. Ты в этом случае точно знаешь, что не мог ничего сделать и невозможно уже что-то исправить. А когда он уходит от тебя и жив, ты перебираешь в памяти каждую минуту, рвешь себя на куски не только за плохие и неправильные поступки и слова, но даже и за мысли. Пытаешься найти выход. Или это только я такой, кто в двадцать один ждет чудес от Деда Мороза, надеется на упавшую звезду и искренне читает «Отче Наш» перед сном? Неужели я настолько одинок? Это не вопрос, это крик, вопль, визг! Надежда умирает последней? Пусть так, но когда и она умрет, в тихой и холодной темноте догорает искорка любви, чистой и искренней, которой не суждено больше быть пожаром.

19 ноября 2006