Для каждого свой град Иерусалим

«Для каждого – свой град Иерусалим»…
Мой – затерялся в подмосковном поле,
в прибрежных зарослях небыстрых рек,
столь необузданных в дни половодья.
Меж белых стен и синих куполов
рябиновой листвой сокрыт
ландшафт его желанный.
Под сводами тех куполов сейчас
я града горнего уже не чаю.

«Лишь в подлинности – наша благодать»…
Я писем подлинных застывшие слова
искал в густой пыли архивных комнат,
забыв о том, что собственная жизнь
течёт сквозь решето тетрадной клетки
неодолимо. И что лица близких,
теряющих меня
ради святых теней,
меняются всё также безвозвратно.
А смерть парит,
как чёрный знак в безмолвном небе,
и место метит на моём плече.

Смерть – тема для научного трактата,
основа философии,
первейший стимул веры,
пронзительный и нежный лейтмотив
симфонии, вбирающей в себя весь мир.

Её назойливое, вязкое дыханье
затылок холодом прикосновенья обжигает
и страхом сковывает лёгкие шаги
моих и всяких лет.

А мёртвые глаголы Бога
ложатся в пустоту оглохших душ
и повисают в воздухе несвежем,
не воплощённые в живых вещах.

Я снова песню одиночества пою.
В нём мир, неузнанный на близком расстоянии,
отходит к горизонту, и оттуда
в нём проступают контуры предметов:
на первый взгляд не связанные точки
сливаются в один узор.

«Лицом к лицу лица не разглядеть» - сказал поэт.
Лишь отстранившись от обыденных оценок,
лишь в тишине не слишком радостных минут
я вижу нас, стоящих в пустоте
между ступенями небытия,
затылком, реже – профилем друг к другу,
в подслеповатых поисках любви.

Я тщился словом изумить бумажный лист,
надеялся, что цепкий лад созвучий
разрушит стены лживых представлений,
умную ткань Вселенной оживит,
и исцелит мятущейся души недуг,
и формой каменной спасёт её порыв.

«Всё – суета сует», сказал пророк.
Так чувство, мысль и отражённый во мне мир –
непонятый, невысказанный, неизбежный –
исчезнут через сколько-то мгновений.
Тогда взыскующий бессмертия потомок
из старых писем омертвевших слов
себе, быть может, вновь кумира сотворит.