Исповедь самоубийцы

1

Не было на свете дня милее,
Не было объятий ветреных теплее.
В небе облака перемещались,
В лужицах хрустальных отражались.

По улице среди потухших фонарей,
Среди безжизненных и равнодушных ко всему людей
Шел человек. Он задыхался от восторга,
От восхищения природой и не только...

Все было дорого и мило в ту минуту,
Все подчинялось разуму, а может быть, и чуду.
Вот он идет по улице, лишь в мысли погружен,
Не замечали, что внутри как плод опустошен?

Не думали, что боль сковала сердце молодцу?
Не суждено прожить счастливой жизни удальцу.
Куда идет печальный человек?
Когда закончит свой лишь начатый недавно век?

Куда шел этот парень молодой так смело?
Куда шли тысячи таких? Кому какое дело!
Куда мечтают напоследок залететь?
Кому не страшно жизни песнь доверить и пропеть?

Священник...
Иль святой отец...
Или монах...
Неважно! Все равно! Они расскажут людям о богах!
Желание сбылось, и цель достигнута трудами,
Поступок свой ему уже не оценить с годами.

Еще час, два, быть может, болей,
И этот человек, собравшись волей,
Погибнет. Вспоминать его не будут,
Пройдет три дня и молча позабудут,

Что он о смерти не жалел,
Что от страданий, горестей пьянел.
Что без наркотика кружилась голова,
И что не раз дрожала у ножа рука.

Что по ночам бродил по улицам пустым и снова
Познать пытался смысл божественного слова.
Никогда никому это будет не нужно,
Ведь страдать научились мы врозь, а не дружно.

2

Он зашел и не знал, что сказать и кому,
Он застыл и не думал "Молчу? Почему?"
Он пробрался в светильню со страхом как зверь,
Но святой его принял, не выгнал за дверь.

Что ж, что было, уже не вернешь,
От судьбы своей шагом людским не уйдешь.
Он вошел, огляделся, устало вздохнул,
Он к окошку присел и в печаль заглянул.

Боль утихла, пропала, исчезла в душе,
Лишь клеймо, отпечаток остался на дне.
Он не мог говорить еще час или два,
Ведь все разговоры – пустые слова.

Лишь потом, пробудившись от мрачного сна,
Он увидел два образа – зла и добра.
А потом прошептал: "Помолчите, я – тень,
Для меня, для души моей кончился день.

Я хочу рассказать вам, отец, о себе,
Я хочу показать жизнь свою в пустоте.
Я хочу, чтоб вы поняли суть моих слов,
Я хочу, чтоб вы стали свидетелем снов:

Кирпичная стена во тьме дорог стоит,
Познать все, что за нею, мне во мгле велит.
Вот я вхожу, и что я вижу?
Что света нет, его я ненавижу!

Отметки грешников, страдающих видны,
Смотрю – опять, опять их души не одни!
И понял я, что разум все за жизнь не смог понять,
Творца блаженного не посчастливилось в объятия принять.

Пройдя мучительный и горестный тоннель судьбы,
В конце все попадем в одни и те же мнимые гробы.
Из двух к спасителю какому попадем?
От одного к другому мы недвижимо идем.

Былая жизнь, минувшее давно забыто,
Другая дверь в неведомый мне мир открыта.
Теперь я жду, когда закончится тоннель,
Я точно знаю, для меня сегодня ссудный день!

3

В жизни было со мною немало невзгод,
И, конечно, я знаю, что горе пройдет,
Но потом, через день, через два, через три,
Ну же, сам в свое прошлое мигом взгляни!

Все опять повторится, опять тот же сон,
И ничем не удастся прогнать его вон!
Никого не волнует судьба простака,
И не думал никто, что она нелегка.

Я умру, и никто мой мотив не узнает,
Не поймут, отчего такой путь выбирают…

Да, я виновник пред богом и вами,
Я стою на земле долго, крепко ногами.
Я не знал нищеты,
И не знал слепоты,
И дефектов в плоти моей не найти.

Тогда зачем хочу покинуть этот мир,
И почему не хочется услышать звуки лир?
Задайте, я отвечу на вопрос несложный,
Судьбы моей и жизни смысл ложный.

Скажи, отец, зачем мечтаешь,
Ведь будущего жизни ты не знаешь?
Зачем надежду порождаешь в пустоту?
Ведь знаешь, не несешь ты счастья никому.

Я грешен пред землей и миром в целом,
Я раньше наслаждался жизнью, своим телом,
Да, не страдал, не видел ужаса войны,
Но и не знал закона страшного судьбы...

Теперь прозрел и понял злую шутку,
В ней исполнял роль маленькую – утку,
А жизнь была охотником за мной.
Я верил ей, она смеялась надо мной.

Раз не сумел я душу в теле уберечь,
Ее от клеветы и зависти людей предостеречь,
Я должен отпустить ее на волю,
И мне плевать, что заплачу за это кровью.

Я восхищаюсь ей! Когда ее втоптали в грязь,
Она не испугалась боли, мучалась, дралась!
Я сам сниму оковы тяжкие и кандалы,
Ей руку протяну один в тиши и без молвы.

Теперь, отец, дыханье на минуту затаи,
Я опишу тебе последний вечер, вечер красоты.
Я опишу тебе, что буду чувствовать, когда засну,
Ты не спасешь меня уже, все решено, я вечером умру.

4

Порежу руку, рассмотрю,
Как кровь из раны вытекает,
"Не больно" - шепотом скажу,
Хоть в плоти сердце замирает.

Я подготовлен к смерти, к лезвию придя,
Я сам себе палач теперь, я сам себе судья.
Порез глубок; ОН на Голгофе мучался от боли,
Но мне плевать, ведь я по-своему погибну вскоре.

Лишь стоит лезвием мне прикоснуться к коже,
Как страх охватывает разум, боже!
Еще два вздоха, три, четыре,
Очнусь уж я не в этом мире.

Тьма по кусочкам собирается в глазах,
Мгновенье – навсегда уснет лицо в слезах.
В моей усталой, сумасшедшей голове должна
Быть мысль последняя, надежда хоть одна...

О лунном свете, шелесте листвы,
О том, что не почую больше запаха травы,
О небе, солнце, страсти и весне,
О страхе, боли, злости и вине.

О потолке, проеме, стенах с полом,
И о тепле, прохладе, снеге колком.
Собрать в себе есть время крики,
Еще раз пролистать страницы книги...

5

Сейчас хочу, чтоб вы сказали
Мне пару слов и не солгали.
Я эти предложения собой боготворю,
С улыбкой в свет иной, услышав их, войду:

"Коль нет другого выхода, бери,
И ткань руки своей безжалостно порви.
Избавь себя от мук земных,
прими страдания других.

Надеюсь, ангел твой тебя поймет,
И если сможет, оправдает и спасет".
Как только вымолвите это, я уйду,
И с облегчением покину жизнь свою,
Умру..."

1997