Уланам Императорской Гвардии, моим предкам

Шволежер венчается со смертью,
догорев в бреду тяжелых ран.
Гордый дух его, над русской степью
превратившись в призрачный туман,
полетит к верховию Дордони,
постучиться ночью в старый дом,
чтобы на отцовские ладони
проливаться горем да вином;
и упав стремительным порывом
в семизвучный строй печальных лир,
вновь поднимет голос свой над миром:
«Toutt-allons, enfants de la Ampire!»
«Toutt-allons!» - Стоят штыки и пики
словно лес взростивший в битвах трон.
Смотрит в даль – на огненные блики,
со своих вершин Наполеон...
Что он видит? Дрезден и Варшава
стройными полками гренадер
перед ним проходят словно слава
«Ordre! A la guerre comme a la guerre».
А в дыму, да в скрежете металла,
где безумцы молятся: «Aura!».
Шепчут губы старого капрала:
«Saint Denis, ah, a bon chat bon rat.
C’est la vie! Mon cher, entre nous soit dit
du sublime au ridicule il n’y a qu’un pass».
Умирать, живя чего-то ради,
нам судилось, кровью искупя
эту землю. Крики, взрывы, стоны...
Чёрный мерин мёртвого несёт.
И лежат полки и эскадроны
за чертой Семёновских высот.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечер пал, а русские берёзы
всё горят средь белых стен Москвы...
Кровь остыла. Боль да вдовьи слёзы
ронит ветер на шелка травы.